Служение отца Георгия Кочеткова, российского священника, уникально. Он и миссионер, и глава Сретенского братства, разбросанного по всему земному шару, и создатель высших и средних духовных учебных заведений; тот человек, который пытается возродить подлинную православную христианскую жизнь, чем, естественно, вызывает крайнее недовольство московских церковных иерархов. Послушаем небольшой фрагмент выступления на открытой встрече с горожанами.

Георгий Кочетков:

Доверие – вещь великая. Если мы открываем свое сердце чему-то, кому-то, если мы проявляем свое доверие, то мы, конечно, имеем шанс что-то в своей жизни менять. А это оказывается очень важным. Человек должен быть способен к этой внутренней динамике. Он должен меняться, он не может не меняться. Это одно из проявлений жизни. Думаю, вы с этим согласитесь легко и просто. В христианстве вера имеет принципиальное значение. Тут можно вспомнить Тертуллиана с его знаменитым высказыванием «верую, потому что нельзя понять рационально», ну или «потому что абсурдно». Звучит абсурдно, с точки зрения формальной логики абсурдно, но потому и верую, что не могу доказать, как дважды два четыре.

И вот в человеке есть эта внутренняя способность доказательства не дискурсивного, не рационалистического, не формального. И это здорово. Мы можем сказать, что это все относится к области экзистенции, экзистенциализма, и мы будем правы: в общем, да, экзистенциализм вышел на поверхность именно на таких вещах. Он стал улавливать в жизни человека какие-то глубокие пласты, совсем не рационалистического и не практически утилитарного свойства. Хотя никто не отрицает важность всех этих вещей. Они существуют в жизни всех людей, даже самых-самых по своему характеру небожителей, все равно существуют вот эти житейские вещи, практические вещи. Христианство помогает человеку открыть некий путь к таким внутренним глубоким вещам, которые могут явить себя в определенном совершенстве, в определенной полноте.

Любой христианин вам скажет, что он связывает это, во-первых, с познанием Бога, во-вторых, с тем путем, который открыт был Иисусом Христом, и что отразилось наиболее адекватно, скажем, в текстах Нового завета, в Евангелии, прежде всего. Я думаю, что здесь ни у кого споров не будет, к какой бы конфессии человек ни принадлежал, да вообще это любой человек просто знает, даже если он совсем и не думает для себя, по отношению к себе, о христианстве.

Конечно, стать христианином в наше время стало трудно, необыкновенно трудно, значительно труднее, чем это было в прошлые века. Не только тогда, когда все общество, семья, общий порядок к этому приводили людей, воспитание определенное, государственная организация и т.д. Может быть, даже в первые века христианства, когда все было против христиан, когда велась бесконечная война против христиан, со всех сторон, и со стороны языческого мира, и со стороны тогдашнего иудейского мира, того, который не принимал Иисуса как Христа, как помазанника Божия, шла такая духовная брань, такая духовная война.

И сейчас тоже идет такая духовная брань, духовная война. Но это все не сводимо просто к политике, к экономике, к психологии. Нет, это все-таки какая-то внутренняя потребность идти вглубь, действительно познавать вещи истинные, реальные, не просто символические, не просто даже культурные в самом широком смысле слова. Выявилась эта потребность у людей: понять… Раньше бы сказали – это что-то, связанное со смыслом жизни, с чем-то таким, вплоть до начала 20-го века, до середины 20-го века говорили бы в этих терминах. Сейчас не знаю, как люди сами себе это объясняют. Но явно люди захотели (вот, нашел слово!) подлинности. Надоели подделки, надоела ложь, внутренняя и внешняя. Я сейчас не просто о какой-то официальной лжи говорю, я говорю о той лжи, которой живут простые люди, мы с вами. Это все страшно надоело. Не хочется никаких «потемкинских деревень». Даже театр находится в крутом кризисе, потому что он так или иначе должен быть или маскарадом, или, если он выходит как бы на подражание живой жизни, то у него это еще как-то не очень получается, получается некрасиво. Если даже вроде и подлинно, то некрасиво, а если красиво, то не подлинно. И мы имеем с вами большой-большой кризис всех вот этих областей искусства – и театр, и кино, и что хотите, и живопись, и архитектура – все-все абсолютно выветрилось, потеряло свои четкие критерии качества. Поэтому мы сталкиваемся просто сплошь и рядом с безобразием. Не в смысле поведенческом, я имею в виду, а с без-образием, когда нет красоты, когда нет целостного образа в человеке и в его жизни.

Иоанн Замараев:

Отец Димитрий Вайсбурд, клирик нашего Сретенского собора, продолжит свой разговор о вере и Церкви.

Димитрий Вайсбурд:

На днях у меня был спор в Интернете с одним человеком, несколько странный, но, видимо, важный, потому что этот вопрос возникает уже не первый раз. Человек стал мне доказывать, что Евангелиям верить нельзя, потому что написаны они были не Богом, а людьми, и к тому же не по горячим следам этих событий, а через много лет.

Он был очень удивлен, когда я сразу с ним согласился. Ведь действительно, Господь не только Евангелия, но и вообще никогда никаких текстов не писал и не диктовал. Это только у мусульман считается, что Коран спущен с небес непосредственно в том виде, в котором он у них есть. На самом же деле все священные тексты написаны людьми, и это ни для кого не секрет. И действительно, они написаны через несколько десятилетий после описываемых событий. Ведь евангелисты не ставили себе задачу составить некий исторический трактат, по которому мы через 2 тысячи лет будем изучать историю 1-го века.

Цель была совсем другая. После смерти и Воскресения Спасителя апостолы разошлись по всей Римской империи проповедовать Благую весть о том, что приблизилось Царство Небесное, и в него можно войти. Эти проповеди некоторые люди стали записывать. Поскольку диктофонов в то время не было, записи были что-то типа конспектов, отрывочные. Через несколько десятилетий после этого эти конспекты стали другие люди собирать, систематизировать. И вот из этого сложились те тексты, которые мы знаем как Евангелия. Их было не 4, а гораздо больше, просто многие из них Церковь впоследствии отвергла, поскольку они не в полноте выражали веру Церкви. Эти тексты называются апокрифами, они существуют, они доступны, их можно найти в Интернете, и даже есть бумажные издания. Это ни для кого не секрет. Только они – это просто не христианство. В них не выражена та вера, которую мы восприняли от апостолов и которую храним до сих пор.

Что же касается того, что на самом деле все там было совсем не так, - ну, это просто недоразумение. Это скорее миф исторический, это некая концепция, которая просто нужна каждому гражданину, чтобы иметь некое представление о том, что это за сообщество, членом которого он является, и как оно сформировалось. А наука занимается изучением источников, древних текстов и прочих источников, выяснением того, что из этого, какие факты мы можем признать как подлинные, какие нет, чему можно верить, а в чем следует сомневаться и т.д. Наука история, как и всякая наука, располагает тем, чем располагает. И в любой момент могут появиться какие-то новые данные, которые заставят пересмотреть существующую теорию, существующие наши представления об истории того или иного периода. Это может быть в любой науке. Даже в физике, где, в общем, все достаточно легко проверяемо, был в начале 20-го века период, когда пришлось самые фундаментальные вещи пересматривать. В начале 20-го века казалось, что все основы физики, все наши представления о материи уже практически сложились, остались какие-то небольшие штрихи, но вот открылись новые данные, получены были новые знания, появилась и квантовая теория, и теория относительности, и пришлось пересматривать самые фундаментальны основы физики.

Тем более это касается истории. В середине 20-го века были открыты новые данные по истории Палестины 1-го века. Это Кумранские рукописи. Они в основном подтвердили евангельские сведения, то, что мы знаем из Нового завета. Кое-что пришлось несколько уточнить. Никаких, так сказать, революционных пересмотров не произошло. Но совершенно не исключено, что через какое-то время мы обретем некие новые источники, которые нам скажут что-то прямо и непосредственно об апостольской общине. И даже если там выяснится, что все события, описанные в Евангелии, на самом деле происходили совсем не так, - простите, на мою веру это не повлияет никак, поскольку мы верим не в исторические факты, а в Благую весть, ту Благую весть, которая у нас содержится в Евангелии.

Мы не можем свидетельствовать о том, чему мы не были свидетелями, то, что происходило 2 тысячи лет назад. Мы можем свидетельствовать лишь о том, что мы знаем сами. У меня есть опыт жизни без веры, и есть опыт жизни по вере. И естественно, я по собственному опыту знаю, что жизнь по этой вере лучше, чем жизнь без веры, или по какой-то другой вере. Поэтому, даже если выяснится, что историческим данным это не соответствует, это никак не повлияет на мою веру.

Иоанн Замараев:

Отец Андрей Кураев продолжит делиться своими размышлениями о сходствах и различиях религиозных миросозерцаний.

Андрей Кураев:

Старая притча, хорошо известная, правда, первоисточник ее найти мне не удалось, но говорят, что это древняя буддистская притча. Точнее сказать не могу, откуда именно она взята, в какой из джатак, не знаю. В некое село привели слона, а село необычное, в селе жили только слепые люди, такая резервация. И сказали слепцам: «Знакомьтесь, это слон». Слепцы окружили слона и стали его изучать. Ну как слепой человек может познакомиться с новым предметом? Наощупь. И вот слепцы начинают щупать слона. Слон-то большой, а ладошки у слепцов маленькие. И поэтому каждому достается кусочек слона на исследование, и они торопятся поделиться своими впечатлениями. Кто-то поймал слона за хобот и говорит: «О, теперь я знаю, хобот – это лиана». Нет, простите, это сказал тот, кто поймал его за хвост. Тот, кто поймал его за хобот, говорит: «Нет, что ты говоришь? Это труба». Кто-то поймал слона за ухо и говорит: «Ребята, вы перекурили что-то сегодня. Слон – это явно лопух». А кто-то поймал слона, обнял за ногу и говорит: «Не понимаю, что с вами. Совершенно очевидно, что слон – это колонна».

Интересная притча, красивая. Еще более интересна история толкования этой притчи. То есть все-таки, если это действительно раннебуддистская притча, то тогда смысл этой притчи простой. Это издевка над всеми попами мира. Будда такой воинствующий атеист, вполне в духе Иванушки Бездомного. И вот с этой точки зрения, все эти жрецы, которые претендуют на то, что они поймали Бога и знают о Нем, это такие же придурки, как слепцы, которые считают, что они узнали, что такое слон, пощупав какую-то его часть руками. Но в современной необуддистской псевдоиндуистской проповеди, нью-эйджевской, у мунистов, например, эта притча интерпретируется совершенно иначе: все правы! Каждый слепец открыл частичку слона. Надо сложить этот образ воедино. Вот поэтому в каждой религии есть своя правда, надо сложить вместе, и мы получим… А дальше по вкусу: не то религию Бахаи, не то теософию Блаватской, не то движение объединения Муна, и т.д. В общем, в любом случае, притча очень красивая, очень убедительная.

И у меня к обеим этим притчам, и померанцевской, и якобы буддистской, есть только один контраргумент, контрвопрос. Скажите, а с чего вы взяли, что Бог похож на лампочку или на слона? Понимаете, у лампочки и слона есть нечто общее. А именно: они не могут входить в диалог с учеными, которые их исследуют. Слон не может сказать ученым слоноведам: «Уважаемые коллеги, вы слегка неправы, я не лопух». А вдруг Бог может так сказать? А вдруг Бог – это не только объект наших проекций, а вдруг Бог – это Тот, Кто может быть субъектом диалога с людьми?

То есть богословие возможно только в этом случае: если Бог не пожелал стать пленником Своей собственной трансцендентности, если Бог пожелал Сам выйти из зоны Своей непостижимости, если Он пожелал войти в мир людей. Вот тогда у нас появляется право на богословие. Косноязычное, корявое, конечно, даже более того, у нас тогда даже не право, а долг богословия появляется. Потому что, если нам что-то подарено, мы должны этот дар осознать, понять, сохранить, использовать. Конечно, Бог не заключается в наших учебниках. Но я, кажется, приводил уже вам слова Гераклита: «Единое мудрое только одно, оно хочет и не хочет называться именем Зевса». Вот это очень точно. Это и есть переход от Джона Сноу, ничего не знающего, к тому, что что-то все-таки может быть нам открыто. Не потому, что я умнее, я догадался, а потому, что Бог не играет в прятки. Скажем словами Эйнштейна: Бог не играет в прятки, если Бог выходит навстречу нам.

Иоанн Замараев:

Отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления о взаимосвязи христианства с национальной идеей.

Виктор Веряскин:

Профессор Львовского университета Галина Лузко сказала, что христианство виновато, что у нас рабская психология, это христианство нам проповедовало: «Смиряйтесь, слушайтесь, покоряйтесь», и поэтому христианство виновато. И пока мы не преодолеем христианство, украинская нация не возродится, не усилится и т.д. Но на самом деле мы должны различать между трактовками христианства. Действительно, империи, Российская, Византийская, Римская, могли делать акцент на послушании, на рабстве, это было им полезно. Это политическое использование христианства, это не сама суть христианства.

Мы не будем забывать слова Иисуса Христа, которые Он сказал в Евангелии от Иоанна. «Я могу вам дать определение, кто такой раб. Раб – это тот, кто ничего не знает». Сам Христос дал определение, кто такой раб. «А Я, - говорит, - пришел к вам, чтобы передать вам все то, что повелел Мне Отец Небесный вам передать, всю волю Божию. И Я вам передал. И поскольку вы приняли и знаете уже, в чем состоит воля Божия для вас, именно на этом основании вы уже не рабы, вы свои Богу, друзья Мне и братья друг другу». Это слова самого Иисуса Христа. И поэтому, когда мы не так трактуем само христианство и его духовную суть, мы искажаем христианство. В этом не оно виновато, а наше неадекватное его понимание и трактовка, и в итоге, неправильное применение, вплоть до политического применения.

И дальше очень важный момент. Один из концептуалистов демократического национализма, чтобы национальное не перерастало в радикально-националистическое. Очень интересный момент. Мы с вами знаем и слышали довольно многих, в советское время клеймо такое было: «Это украинский буржуазный националист, не надо его издавать, не надо популяризовать, не надо слушать». А оказывается, националисты были разные, в том числе украинские. Были радикальные националисты, начиная, в самом деле, с Махно, ведь там ничего не надо: «Бабы и шампанское, в этом весь мой национализм украинский». А когда ему говорили: «А где заводик будем строить?», он говорит: «Какой заводик?» - «Ну как какой, по выработке шампанского». Был другой наш с вами земляк, тут недавно жил в Мелитополе, Дмитро Донцов, а это был тоже националист, но это был радикальный националист, он мог говорить: «Ради достижения национальной цели можно наплевать на этику и на мораль, националист может быть аморальным для достижения своей цели». Но это уже, мягко выражаясь, не совсем христианский подход.

Именно поэтому, я подчеркиваю ценность этой личности, этого представителя. Это попытка соединить христианство с осознанием ценностей национальными, и расположить их в правильной пропорции соотношения. Все-таки вселенское выше местного и регионального, и он как христианин это понимал. Поэтому он так написал: «Нация высокая ценность, но не самая высшая». Это иерархия ценностей. Эти слова Юлиана Вассияна нам надо запомнить и записать. Да, нация – это ценность, но не самая высшая ценность.

Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Как мы уже говорили, именно эпоха крестовых походов положит основание глубочайшему разделению и неприязни латинских и греческих христиан. И хотя попытки к соединению церквей, к воссоединению церковного единства, будут продолжаться еще несколько веков (по крайней мере, до середины 15-го века, будут совместные соборы, будут попытки сближения), но ров, яма, которая была вырыта в и так тяжелых отношениях церквей Востока и Запада крестовыми походами, станет почти непреодолимой, по крайней мере, психологически, культурно, эмоционально. Греки и латиняне начинают воспринимать друг друга как прямых врагов, и более того, врагов Христовых. Однако для западной латинской цивилизации крестовые походы оказались чрезвычайно важными в ее становлении и утверждении. Так оно чаще всего и бывает: ни одно крупное церковное историческое событие не может быть понято одномерно, черно-белым образом. И это, конечно, относится и к крестовым походам, явлению чрезвычайно противоречивому, сложному и многомерному.

Первое важное техническое замечание. Крестовые походы, как и слово «Византия», эти названия-термины поздние. В литературе 11-го века, 12-го, мы с этими обозначениями не столкнемся. Этот термин буде введен значительно позже и сразу же возымеет более широкое значение, чем то, с которым мы можем столкнуться, скажем, в православной литературе. Для последней крестовые походы – это походы латинского мира в Святую землю ради освобождения Гроба Господня. Но на латинском Западе сие явление было значительно шире. Оно включало в себя некое явление, которое на исламском Востоке будет названо «джихад», священной войной. В те же времена это называлось просто походами христиан для освобождения Иерусалима.

Итак, в 1009-м году местными мусульманами был разрушен храм Гроба Господня. А в 1078-м Иерусалим был захвачен турками-сельджуками. Причем турки не только захватили Иерусалим, но и практически пресекли христианские паломничества. А что значит паломничество для христиан того времени, паломничество на Святую Землю и сама Святая Земля? В общем-то, это была одна из форм духовной жизни, особенно для западных христиан. Это паломничество было возможностью укрепления в вере, возможностью прикоснуться к земной жизни Спасителя. Для средневекового благочестия такое прикосновение к зримой и ощутимой святыне было одной из самых важных форм благочестивой религиозной жизни. В какой-то степени это можно сравнить со значением паломничества в Иерусалим Ветхого Израиля. Понятно, что для древних иудеев это значило: потому что Иерусалимский храм был вообще единственным храмом.

И для христиан сие отношение к святыням Иерусалима занимало чрезвычайно важное место в средневековой религиозной жизни, особенно для христиан Запада. В то время как на Востоке у греков внутримусульманские конфликты в целом не вызывали большой печали: они же ближайшие соседи. Греки поднаторели использовать дипломатию, всегда контактировать с теми или иными мусульманскими государствами или группировками, и для них тут не было ничего особо нового. Западный же мир под влиянием универсалистской проповеди, проповеди единой юстиции, Божественной справедливости, под влиянием проповеди о христианской ответственности за весь мир, воспринимал исламскую экспансию гораздо более болезненно, как свою личную беду. Особенно это касалось Гроба Господня. Понятно, что для Запада это была мифологема, но идея очень мощная, которая обречена была воплотиться в жизнь.