•              Митрополит Кирилл Гундяев. Хорошо ли, что Церковь занимает активную позицию в обществе?

•              Митрополит Антоний Блум. Сотворение человека

•              Фрагмент фильма "Евангелие от Иоанна"

•              О. Виктор Веряскин. О духовном преображении личности христианина

•              Продолжение телебеседы прот.Иоанна Замараева о духовных судьбах человечества. Основоположник западного богословия Аврелий Августин  

Церковь в настоящее время занимает все более и более активную общественную позицию. Священников можно увидеть в больницах, в воинских частях, среди заключенных. Ни одно серьезное политическое мероприятие не проводится без епископа или священника. Поэтому все чаще можно услышать тревожный вопрос – а действительно ли это так хорошо, не грозит ли обществу в связи с этим так называемый клерикализм?

Отвечает на этот вопрос Владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

- Ну, во-первых, можно проиллюстрировать эту тему чисто исторически. Вот вы говорите о том, что такое, мол, уже было. Кто-то из православных вам об этом сказал. И кончилось плохо. Позвольте мне совершенно иначе расставить акценты и сказать, что такого никогда не было, и потому, в своё время, кончилось всё очень плохо. Ведь для того, чтобы церковь имела возможность и право обращаться к людям, затрагивать животрепещущие вопросы современности и давать на них свой комментарий, своё видение, предлагать обществу идейные парадигмы, для этого церковь, в первую очередь, должна быть свободной. И, во-вторых, общество должно, уважая эту свободу, предоставлять соответствующую возможность церкви, как говорится. Ничего подобного в истории нашей не было, за исключением Средневековья. Вот в средневековой России церковь была достаточно свободной, был очень высок авторитет патриархов, и церковь обращалась к своему народу не только с проповедью духовной жизни, но и помогая понимать то, что происходило в стране, то, что происходило на стыке церковно-государственных отношений. Особенно мощным был голос церкви тогда, когда требовалось мобилизовать народ, объединить его, например, на борьбу с общим врагом. Вот всё это имело место в средневековой России. А позже, начиная с Петра I и включая весь петербургский период, церковь не могла ничего подобного себе позволить, потому что она была превращена в ведомство, в государственное ведомство православного исповедания. И во главе этого ведомства стоял государь-император, а управлял этим ведомством чиновник государственный, обер-прокурор Святейшего Правительственного Синода. И как же церковь могла говорить народу нечто, что хотя бы на ничтожно малую дистанцию могло отходить от официальной политики государства? В тех условиях у церкви не было никакой возможности обращаться к людям. И многие историки, писатели, в частности, анализировавшие трагедию нашего народа, разразившуюся в начале 20-го века - череду революций, ну, а затем гражданскую войну и всё, что произошло с нами позже, именно в той невозможности для церкви говорить слово правды своему народу и усматривали причину обрушившихся на страну катаклизмов. Теперь церковь получила свободу. Она имеет возможность выражать свою точку зрения на всё, что происходит в нашем обществе и в мире. Некоторые, действительно, не приветствуют этого актуального голоса церкви. Причин здесь много. Одни люди просто не разделяют христианских убеждений, либо, являясь неверующими людьми, либо являясь не христианами, и не очень желают, чтобы голос церкви, особенно по злободневным вопросам, так громко звучал. Ну, а у некоторых есть просто некий испуг перед прошлым. В советское время, мол, была господствующая идеология, которая громко заявляла о себе. И вот есть некий страх, чтобы не появилось новой идеологии. И некоторые люди связывают эти страхи с деятельностью церкви. Что можно сказать по этому поводу? Эти страхи беспочвенные, потому что церковь, в отличие от любой другой системы, имеющей возможность войти в государственную власть, а значит использовать силу для убеждения, в отличие от всех этих возможностей, церковь никогда не войдёт в структуру власти, и никогда не будет использовать силу для того, чтобы утверждать свою проповедь. А почему так? А потому что церковь обращается к человеческой душе. То, что происходит в глубине души, не может, быть усвоено под давлением силы и власти. Религиозная проповедь усвояется только тогда, когда её свободно принимает человек. И потому напрасны страхи. Церковь никогда не сойдёт с этого пути. Помню замечательную пословицу: «Невольник - не богомольник». Но, с другой стороны, если церкви будет непозволительно обращаться к своему народу, то тогда во весь рост встанет тема свободы религиозных прав. И, естественно, что церковь говорит сегодня, может быть, ещё даже не в полный голос, но, по крайней мере, говорит то и говорит так, как никогда в прошлом она не могла говорить. В конце концов, давайте поставим вопрос: а что ж плохого в том, что церковь сегодня обращается к своему народу? В центре проповеди церкви – тема любви, добра, сострадания, жертвенность. Разве можно уравновесить скромный голос церкви с этим гигантским потоком антикультуры, с этой всеразрушающей проповедью вседозволенности, безнравственности? Нас шокирует, ранит то, с чем мы сталкиваемся. Но часто нам не хватает мужества сказать, почему всё это происходит. И, может быть, если голос церкви будет звучать ещё сильнее, не думаю, что он в полной мере уравновесит весь этот поток, который обрушивается сегодня на человека и сбивает его с толку, но, по крайнеё мере, может быть, голос церкви, усиленный голосом наших писателей, учёных, лучших представителей нашей интеллигенции, сумеет спасти многих. 

По обыкновению, давайте послушаем с Вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума.

Антоний Блум:

- Где-то к концу 1-ой главы книги Бытия нам говорится о сотворении человека. Но здесь я хочу сказать, что когда человек был сотворён, Бог вдохнул в него Своё дыхание. И человек весь пронизан дыханием Божьим. Объяснить это, я думаю, до сих пор никто не сумел. Но это значит, что Бог Себя как бы влил в человека, и что человек неразлучно соединён с Богом. Я говорю «неразлучно», потому что он на поверхности может грешить, может отпадать, может о Боге забыть, может Его отрицать, но в глубинах своих, как сказано в Писании, Бог Своих даров не отнимает никогда, и нет такого человека, который не был бы пронизан этим Божественным дыханием, который делает его хотя бы зачаточно родным Богу. Если вернутся к творению, то я несколько раз вам упоминал отрывок из одного из отцов, который цитируется протопопом Аввакумом в той интересной книге, которую он написал под названием «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»: «Рече Отец Сынове: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию». И отвещал другий: «Сотворим, Отче». И преступит бо, несмотря на то, что он преступит своё призвание, и паче рече: «О, Единородный Мой, о Свет Мой, о Сын Мой и Слове, о сияние славы Моей. Если Ты так промышляеши о Своём создании, подобает Тебе облещись в тленного человека, подобает Тебе по земли ходить, плоть воспринять, пострадать и вся совершить». И отвечал другой: «Да будет так, Отче. Да будет воля Твоя». И в этом был создан человек. Это говорит о том, что сотворение человека является изумительным даром Божественной любви. 

Очередную инсценированную логию Иисуса Христа в изложении евангелиста Иоанна давайте с Вами послушаем.

Фрагмент фильма «Евангелие от Иоанна» 

Православный миссионер отец Виктор Веряскин рассуждает о духовном преображении личности христианина.

Виктор Веряскин:

- Человек, прикоснувшийся к Преображению, умом своим преобразившийся и обновившийся, он видит поле деятельности христианина не только в храме, но и за стенами храма. И это называется литургия после литургии и т. д. и т. д. И жизнь целостная, непрерывная, христианская продолжается в семье, домашней церкви, на работе, примером христианского отношения к труду и взаимоотношениям, и так далее, поэтому, как видите, вот это уже характеризует преобразившегося человека. Вот интересный вопрос, когда мы говорим об эмоциональном состоянии. Логос должен контролировать эмоции. Интересный вопрос и очень важный. Поэтому преобразившийся человек умом своим, и волей, и чувствами, он являет изменённую пропорцию соотношения, он не руководится чувствами, а чувствами руководит, он эмоции свои контролирует, подчиняет их осознанной духовной цели, оказывается, и даёт им меру проявления, опять же подконтрольную ему. Вот поэтому характер облагодатствованный, преображённый в святых и подвижниках, нам тоже являет образец этой изменившейся пропорции отношения, оказывается. Поэтому человека узнать можно, человек может 30 лет ходить в храм, а мы говорим: «Каким ты был, таким остался, орёл степной, казак лихой». Конечно, процесс преображения – это именно процесс - длящийся, а не единовременный акт. Иногда мы соблазняемся и говорим: «Ты прими Христа, и Он тебя сразу преобразит». Ты Его примешь, а преображаться  - это твоя часть работы. Христос тебе даст открытие цели, смысла, понятия, но Он тебя механически не изменит и не преобразит, тебе нужна твоя часть работы в этом вопросе. А Христос говорит: «Я стучу в дверь сердца твоего, и Я ещё войду, если ты мне отворишь». А мы ж такие, что нам легче сказать: «Господи, приди», а когда придёт, что мы будем делать? Да, мы же, извините, не готовы иногда принять само пришествие Христа, потому что не преображенным умом мы себе Его представить не можем. Вот Христос говорит: «Сейчас Я к вам приду» в лодку с урожаем, помните? Они ж там целый день ловили, ничего поймать не могли. А потом когда Он пришёл к ним с плодами, что случилось? Случился, извините, какой-то негатив, потому что лодка начала тонуть от великого множества рыбы, сеть начала прорываться и уже не поймёшь, для апостолов, или перед этим рыбаков, это было благословение или проклятие? Это было наказание или награда? Очень интересный вопрос, потому что благословение приносит с собой необходимость изменения взглядов на что-то, иногда необходимость утраты чего-то. Ты захотел получить исцеление - с удовольствием. Но куда мне деть тех бесов, которых из тебя изгнать? В какое стадо свиней переместить их? И когда Он исцелил человека и переместил этих бесов в стадо свиное, они низверглись с горы и погибли. Сколько мяса погибло! И в итоге, вместо того, чтоб спасибо сказать за исцеление, Ему сказали: такого целителя нам не очень надо, не пошёл бы ты подальше от наших пределов. Такие утраты за каждое исцеление – не слишком ли большая цена? Очень серьёзный вопрос, оказывается. Преображённый ум, преображённая воля, преображённые чувства, преображённое сердце иначе смотрит на это. Оно понимает, оказывается, что вопрос искупления и даром подаренного спасения – это одна сторона, это сторона Божественная. А сторона человеческая – наше самопожертвование и необходимость иметь способность оторвать от себя что-то, время потратить, хотя бы 2 часа на что-то – это же наша жертва, оказывается. А когда от нас большего потребуется, мы начинаем: «Отойди от нас, Христос, слишком много от нас требуешь – целое стадо свиное». Чувствуете, оказывается это можно уразуметь, а тем более осуществить, скорее всего, только преображенным мышлением. 

И последняя - богословская часть нашей телепрограммы.

Сравнивая Восток и Запад, надо еще раз подчеркнуть то обстоятельство, что на Востоке у нас множество отцов. Помимо отцов-каппадокийцев, есть еще целый ряд интересных мыслителей 5-го века, создателей православной христологии, хотя и не в окончательном виде - есть особняком стоящий Максим Исповедник, наконец, есть Иоанн Дамаскин, потом есть мистика Симеона Нового Богослова, ну и, наконец, богословский Ренессанс Паламитов.

А что мы имеем на Западе? Здесь картина существенно проще. В 4 веке был ряд имен, которые содействовали становлению доктрины единосущия (ну, Вы помните догмат о том, что Бог Сын единосущен Богу Отцу), но эти люди в собственном смысле слова родоначальниками западного богословия считаться не могут. Это скорее латиноязычные отцы, которые находятся в общем русле Никейского богословия. Так вот, если мы хотим знать специфику западного богословия, то за вычетом Амвросия Медиоланского, который догматических трудов никаких, строго говоря, не оставил, - в основном это были пастырские послания, соображения относительно справедливости, и тому подобное, - то мы с вами вынуждены обратиться к наследию крупнейшего латинского отца, который перекрывает собой весь последующий горизонт латинского богословия на несколько столетий вперед. Это Августин Блаженный. Ну, правильнее говорить – Августин Гиппонский, по месту его святительской кафедры. Иногда этот Гиппон пишут, как Иппон. Соответственно, он получается почти Японский, но Япония – она севернее Африки.

Поэтому, говоря о западном богословии, приходится говорить по большей части именно о блаженном Августине.

Сегодня мы отметим с Вами только одно его свойство характера – двойственность. Собственно, о какой принципиальной двойственности может идти речь? Ну, во-первых, когда мы говорим «двойственный», в данном случае – это не будет качеством отрицательным, негативным. Дескать, что там хорошего на Западе может быть, вон их самый главный – и тот двойственный, в отличие от наших любимых богословов Востока. Это – неправильно. Тут, чтобы вникнуть в историю августинизма, следует понимать одно чрезвычайно важное обстоятельство, которое уже давно, тем более в 20 веке, в котором очень многие серьезно изучали Августина, когда пробудился интерес именно ко всему его наследию, так же, как и к наследию, скажем, одного из родоначальников классической латинской схоластики Фомы Аквинского. Собственно, одни и те же люди занимались и Августином, и Фомой. Так вот, они отмечают следующие факты. В Августине, судя по его наследию, соединяются - пламенно обратившийся к Богу всем сердцем христианин и одновременно – неоплатонический мыслитель. Причем нередко это соединение причудливо. Вот когда вы читаете Августинову «Исповедь» – то больше имеете дело с этой возгоревшейся душой, приникнувшей к Богу, нашедшей своего Отца Небесного. Но тут же вы можете столкнуться и с первыми наметками известного учения Августина о благодати, специфического учения. Правда, только наметки, разбросанные в разных местах… Или вы читаете трактат «Троица», который до сих пор полностью не переведен на русский язык, тот самый, из которого потом полезла вся известная нам доктрина о двойном исхождении Святого Духа – от Бога Отца и Бога Сына – та доктрина, которая была усвоена всей Западной Церковью, и из-за которой было и до сих пор продолжается столько споров между Восточной Церковью и Западной. С этой проблемой Вы так же знакомы – мы неоднократно упоминали с Вами о ней. Если Восточное Православие исповедует исхождение Духа Святого только от Бога Отца, буквально придерживаясь Библии - Священного Писания. Христос говорил своим ученикам: «Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне» (Ин.15,26). Поэтому Восточно-православный Символ Веры так и гласит: «Верую в Духа Святого… от Отца исходящего…». А вот на западе в этот древний символ веры сделана вставка – «и Сына» - по-латински - filioqve. Т.е., согласно Западному католическому вероучению Дух Святой исходит и от Сына тоже.

Основание этому пункту вероучения католики черпают именно в наследии блаженного Августина. У блаженного Августина действительно есть высказывания, дающие основания так считать. Однако Августин допускал такие высказывания не в контексте богословско-догматических рассуждений, а в контексте молитвенной поэзии, созерцания, когда в  благоговейном предстоянии пред Богом, мы не в состоянии говорить строго и формально. Дескать, от Отца Дух Святой исходит, и точка. А от Сына – ни в коем случае, мол, Сын лишен Духа Святого.

Проблема в том, что Запад со свойственным ему формализмом выдернул эти исполненные благоговением и молитвой фразы Августина и ввел их в свое вероучение. Ну, это примерно то же, если бы православные взяли за основу своей веры популярное церковное песнопение, посвященное Богоматери: «не имамы иныя помощи…» - «никто нам не поможет и не на кого надеяться, как разве только на Тебя – Матерь Бога…» Т.е. – не на кого нам надеяться – и на Бога нечего уповать, ну разве только на Тебя, Богородица. Это поэзия и читать это надо соответственно. И вот Августина прочли именно подобным образом, а формально в его трудах достаточно оснований для так называемого «filioqve», которое многие века будет одним из камней преткновения в диалоге между Востоком и Западом.