На море нынче, говорят, хорошо. Время отпусков – кто-то в Турции отдыхает, кто-то в Египте или на Канарах – но большинство наиболее патриотически настроенных херсонцев – в Железном Порту. Храмы летом заметно пустеют, но в этом году, как-то не очень, во всяком случае, судя по Сретенскому собору. Правда, еще впереди вторая половина июля и август – увидим.  

А программу христианскую телевизионную мы с Вами начнем, как и прежде, рубрикой «Вопрос архипастырю». Иногда спрашивают: «Почему православному так опасны различные медитативные практики, например, йога? Ведь она учит сосредоточению, отказу от чрезмерного, бесстрастию. Разве не тому же учит христианство?»

Отвечает на этот вопрос Владыка Кирилл Гундяев. 

Кирилл Гундяев:

- Под словом «медитация» понимается внутреннее сосредоточение, концентрация сил. В своё время, Феофан Затворник замечательно сказал об этом состоянии: заключение в сознание сердца, когда сердце становиться вместилищем мысли, когда сознание концентрируется на духовном. Всё это должно присутствовать в аскетической жизни, в аскетическом делании православного христианина. Без такого сосредоточения не может быть осознания своей греховности, не может быть понимания того, что происходит в глубине своей собственной души. Без такого сосредоточения не может быть покаяния, а значит, не может быть и преображения, но что в центре этого сосредоточения сознания в сердце? В центре всего этого процесса – Бог. Всё это делается во имя Божье. Всё это делается и должно делаться перед лицом Божьим. Мысли наши должны поверяться правдой Божьей, Законом Божьим. Мы не знаем, что в центре языческих медитаций. Что в центре этой медитативной практики йоги? Там Бога нет. Во имя чего концентрируется сила, кому посвящается эта концентрация, и каковы её последствия, от нас это сокрыто. Поэтому, есть общее в технике, но есть радикальное различие в целях, совсем иная аксиология. То, что происходит в православном сознании, направлено на совершенствование личности, на приближение её к Богу. Чего нельзя сказать о тех практиках, относительно которых вы нас спрашиваете. 

Продолжает нашу телепрограмму  отец Яков Кротов беседой «о Христе и христианстве». 

Яков Кротов:

- Здравствуйте, я хочу ответить на вопрос о том, нужно ли делиться верой? В России, как и, насколько я знаю, на Украине, в Германии, в Америке, в Австралии, традиционно взгляд такой, нормальный человек не будет ходить по автобусу и всовывать листовки с приглашением на богослужение. В Москве в одно время, даже, пытались законодательно запретить такую проповедь религии. Нормальный человек не занимается прозелитизмом. Вот православие, католичество, у протестантов, они какие-то не совсем нормальные – они занимаются прозелитизмом. Я думаю, это очень опасная точка зрения. Я хорошо понимаю, то положительное, чем вдохновляется такой человек. Положительное такое: вера – это любовь, вера – это прикосновение к сердцу. Вера – это всё равно, что шунтирование, это не делают в метро, не делают в автобусе. А во-вторых, церковь она сама хранит веру, приходи туда и каждый может прийти. Это средневековье, это как раз пережиток средневековой мглы в нашем сознании. Только в Средневековье это было органично, а когда сегодня средневековые точки зрения, это уже не органичные и очень, я бы сказал, опасные. Потому что сегодня исходить из позиции есть православная церковь она прозелитизмом не занимается, кто хочет зайдёт, означает поощрять средневековую религиозность, из кого тогда будет состоять православная церковь? В средние века религиозность передавалась по наследству принудительно. Сегодня мы знаем, по наследству вера не передаётся. И даже верующий человек, который вырос в глубоко религиозной семье 10, 13, 15 лет частью его становления как личности будет – бунт. И если человек через этот бунт не прошёл, он всё равно через него пройдёт, но в каком-то другом виде. Лучше бы в детстве пере беситься, и решить для себя вот этот вот вопрос: «лично я верую или нет?». Конечно, если человек, ходит в метро, и агрессивно спрашивает, верующий ли вы, он, наверное, немножко не в себе. Он, просто, не очень понимает, что в метро и священник может быть без подрясника. И он рискует налететь на архиерея и спросить верующий ли он. А кто-то скажет, что верующий, и в каком комическом он окажется положении. Тем ни менее вот возможно два мира. Один, в котором религия, как колбаса в ларьке, в магазине, на заводе. И второй мир, в котором вера и религиозность, как мусор. Она валяется на улице, висит на заборе, она - в метро, как пустая пачка сигарет. Я предпочту жить в том мире, где вера и религия, как мусор валяется всюду, а не сосредоточена в каких-то узловых точках. Вот почему. Потому что, где вера, как мусор, там вера покоиться на личности. Пачку сигарет кто-то смял и выбросил, это был человек. А завод, на котором сигареты производят, он может быть механизирован на сто процентов. И тогда там ни одной живой души нет. Может быть совершено бездушная церковь, но мы сегодня и ещё несколько десятков лет жили и будем жить в мире, в котором религия частично средневековая и стоит на организациях крупных, на традициях, на принуждениях. И мы уже живём в мире, в котором вера передаётся от сердца к сердцу. У этого тоже есть свои издержки, я готов потерпеть эти издержки - пусть ко мне подходят иеговисты, пусть подходит какая-нибудь православная кликуша, пускай. Но лучше пусть отдельный человек допустит ошибку на почве веры и её проповеди, чем будет огромная безошибочная государственная, и, во всяком случае, внечеловеческая махина – машина, которая будет отпускать веру по талонам, по чекам - в общеобязательном порядке. Потому что даже у сумасшедшего вера всё-таки своя и живая, а бездушная машина даже живую веру превратит всего навсего в чучело. Вера всегда связана с риском, и риск проповеди веры, его можно допустить. Это и есть свобода совести в самом простом её виде. Свобода проповедовать, просто надо быть взрослым человеком. А взрослый человек умеет говорить «нет». Подошли к тебе и спросили, ты верующий, хочешь быть иеговистом? Скажи, нет. Не пытайся устранить спрашивающего, устрани свою застенчивость. 

По обыкновению, давайте послушаем с Вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума. 

Антоний Блум:

- Семьдесят лет тому назад, через несколько месяцев после основания Трёхсвятительского подворья в Париже, единственной церкви, которая тогда во Франции осталась верной русской Патриархии. Я пришёл туда, я пришёл в надежде участвовать во всенощной, но работа меня задержала, я пришёл, когда служба отошла. Я стоял наверху деревянной лестницы, которая вела вниз, в подвальное помещение, где тогда ютилась наша церковь. Более бедного я ничего в жизни не видал. Фанерный иконостас, бумажные иконы, и несколько священников, которые питались только тем, что прихожане оставляли в картонке у двери после своего обеда. Я тогда познал глубины и непостижимую красоту бедноты. Но вот по лестнице поднимался человек, монах. Я его раньше никогда не видел. Но, взглянув на него, я познал, или пережил, или увидел, я не знаю какое слово употребить, такую никогда мною не встреченную собранность, такое внутреннее безмолвие, такое созерцательное молчание, которое он нёс из богослужения. Я только раз на него взглянул и к нему подошёл, и сказал: я не знаю, кто вы такой, я вас прошу, станьте моим духовным отцом. Он моим духовным отцом стал, до своей смерти. И за три дня до смерти он мне послал записку: «Я познал тайну созерцательного молчания, я могу теперь умереть». И три дня спустя он умер. Вот почему я говорю так об этом созерцательном молчании. О молчании говорить нельзя, можно только видеть, что в ком-то всё сознание, всё существо ушло в ту глубину, где живёт сам Бог.  

Давайте так же послушаем нашего православного миссионера отца Виктора Веряскина, рассуждающего о проблемах канона Библии. 

Виктор Веряскин:

- Откуда же православная Церковь взяла подробности о рождестве Богородицы? Оказывается, из одного из апокрифических  Евангелий. Евангелий много - несколько десятков, кроме канонических, есть несколько десятков апокрифических Евангелий. И вот есть Евангелие от апостола Иакова. Апостол Иаков, по каноническому Евангелию, был родственником Иисуса Христа по плоти, он знал больше подробностей о телесной жизни Иисуса из Назарета, он знал родственников, семью, его окружение. И оказывается как бы логично для нас, что он мог знать больше и передать лучше об этих подробностях, и поэтому, когда есть текст Евангелия от Иакова, там написано, что родители Девы Марии были Иоаким и Анна. Они жили так-то, у них были такие-то обстоятельства, и так-то произошло и рождение самой Девы Марии. Оказывается, Церковь не гнушается взять те сведения, которые есть в апокрифическом Евангелии, и основать на них праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Т.е. мы сегодня учимся равновесию между откровенным и сокровенным, каноническим и апокрифическим. И с помощью разума мы должны не шарахаться ни от того, ни от другого, а видеть равновесие и золотую середину. Истина, как всегда, посредине. Как интересно начинается Евангелие от Фомы. Он говорит: есть явные слова, которые говорил Иисус Христос, и они записаны в канонических Евангелиях, а есть тайные слова, которые тоже говорил Иисус Христос, и я их записал, Фома. Обратите внимание, что сама эта мысль ничем не противоречит текстам канонических Евангелий, потому что, во-первых, мы читаем, что Иисус учил притчами, а ученикам наедине разъяснял, почему Он учил притчами народ, и что Он хотел сказать, и что Он имел ввиду, и как это растолковать. Апостол Павел писал в послании к евреям в шестой главе, что мы проповедуем, когда надо, и всю премудрость, всю Софию, но только между совершенными, у которых чувство навыка уже приучены к различению добра и зла. А в «коринфянах» он говорит, - а с вами, братья, я не мог говорить, как с духовными, я вынужден был вас питать не твёрдой пищей, а молоком, потому что вы ещё младенцы во Христе, и твёрдая пища вам ещё не по зубам. Раз между вами зависть, споры и разногласия, разве вы духовные? Вы плотские, поэтому я вас питал молоком, а не твёрдой пищей. Значит, у апостолов были усвоены от Иисуса Христа понятия, что есть, как бы образно говоря, экзотерический круг слушателей народа и эзотерический круг слушателей учеников. Так вот смотрите, теперь ключевое слово: способны ли мы с вами воспринять тайну? Вот какой вопрос к нам звучит: доросли ли мы до понимания и восприятия этой тайны? Иисус сказал далее: «Если те, которые ведут вас, скажут вам, смотрите Царство Божие в небе, тогда ведь птицы небесные опередят вас. Если же они скажут вам, что оно в море, тогда рыбы опередят вас. Но Я говорю вам, что Царствие Божье внутри вас». Т.е. Иисус здесь чётко раскрывает необусловленность пространством и временем духовной сферы Царствия Божьего. Это Царство духа. И поэтому Он говорит: это не связано с пространством и временем. Это нельзя понимать пространственно. Это внутренняя духовная сфера. И поэтому, когда вам скажут: там царство или там  Христос, не ходите, потому что Царство Божье внутри вас есть, нельзя его искать вовне. Если не найдёшь внутри себя, и вовне не найдёшь. Потому что если Бог вездесущий, если Он «иже везде сый и вся исполняй», тогда Он одновременно и в небе, и в море. Но нельзя говорить, что Он только в небе или в море. Или нельзя говорить, что Он только в Московском Патриархате или только в Киевском. Потому что, если Он «иже везде сый и вся исполняй», то кто Ему может указать, что бы Он тут «сый», а тут не «исполняяй». Оказывается, это великие для нас истины, и великие для нас выводы должны были бы из этого быть. Я хочу сказать, что нам просто некогда подробно говорить, - это настолько связано! Вы чувствуете, ни одно высказывание апокрифического Евангелия неканонического не вступает в прямое противоречие с высказываниями Евангелий канонических. И они перекликаются, они похожи друг на друга. Может быть, открывают нам какой-то свежий канонический аспект. На самом деле, так и понимали учителя церкви, подвижники, апостолы. И сегодня, когда мы, например, на Пасху поём кондак Пасхи, икос кондаку Пасхи, там звучат такие слова: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в раи с разбойником и на престоле был еси, вся исполняяй неописанный». Вот так звучит этот текст. Т.е. как раз он показывает внепространственность: если это дух, то он может быть одновременно и во гробе телом, и в аде душою. И на небесах духом. И всё мог наполнять, и мы не можем это описать в пространственных явлениях и понятиях. Потому что дух не связан с пространством и не связан временем. Мы сегодня до сих пор не осмыслили такие принципиально разные моменты, которые на самом-то деле  пугают нас. Некоторые говорят: ты далек от Бога, ты ушёл от Бога. Другие говорят: я вернулся к Богу, я пришёл к Богу. На самом деле, по большому счёту от Бога нельзя уйти, и к Богу нельзя прийти, если Он вездесущий, и мы Его чада. А оказывается, можно утратить осознание своего единства с Богом. И можно вернуться к осознанию. И это - не движение в пространстве, это внутренний шаг.  

-----

Иоанн Замараев:

И последняя - богословская часть нашей телепрограммы.

1054 год. Единая Церковь разделилась на две враждующие между собою части – как это могло произойти? Процесс отчуждения, как мы говорили с Вами, был длительный – целых 1000 лет. За это время, как мы отмечали с Вами, углублялся языковой разрыв – Запад латинизировался и все менее владел греческим, а Восток грецизировался и переставал понимать латинян. Во-вторых, сказались культурные различия: Древняя Греция – это колыбель философии, Рим – Мекка права, юриспруденции. 

Ну, и в-третьих, судьбы латинского и греческого христианских миров после падения Западной империи сложились совсем неодинаково. Западный христианский мир оказался перед лицом довольно темного варварства. В то время, как восточный христианский мир какое-то время продолжал сохранять свою историческую преемственность, никаких особенно тяжелых проблем не испытывая – ни с самоидентичностью, ни с собственной государственностью, в западном христианском мире Церковь отныне борется за влияние на светских правителей, в восточном христианском мире - сам светский правитель является гарантом полноценного существования Церкви.

Западные монастыри это по преимуществу очаги культуры… Ну, это не значит, что в этих монастырях сидят кабинетные ученые. Нет, монашествующие, к примеру, бенедиктинского ордена, которые за границу монастыря сами не выходят, но к ним могут прийти люди учиться, в том числе и сельскохозяйственным работам, и так далее. Выходит, монастыри – это такие культурные очаги активной созидательной деятельности. До сих пор иные монастыри славятся: одни - своим пивом, другие – своим сыром, третьи - еще чем-то. На Востоке мы с вами такого не увидим.

Если бы христиане своего времени внимательнее отнеслись бы к нюансам, связанным со своим культурно-историческим происхождением, то, возможно, многих коллизий и трений можно было бы избежать. Ну вот нам с вами, например, известна история с Филиокве.

Филиокве – это, как Вы хорошо знаете, вставка в символ веры. На Востоке читается: «верую… в Духа Святого Господа Животворящего, от Отца исходящего…». А на Западе произносят: «верую… в Духа Святого Господа Животворящего, от Отца и Сына исходящего…». Т.е., на Западе лишнее слово вставлено: «и Сына». «Сын» - на латыни - «filios», а союз «и» - «qve» - отсюда и термин такой ругательный образовался – Филиокве. Восточные христиане обвиняют Западных, что, де, те испортили Символ веры своей вставкой. Хотя, как известно, никакого злого умысла, деятели Толедского собора не имели, когда предложили в качестве подтверждения Божества Бога Сына написать, что и Бог Сын участвует в исхождении Бога Духа, ссылаясь на Аврелия Августина, который был признанным авторитетом не только на Западе, но и на Востоке.

И не только блаженный Августин высказывался об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына, но и Максим Исповедник – великий святой 7-го века. Максим Исповедник дает нам удостоверение, что это Филиокве ни в коем смысле не является предметом разделения, потому что это исповедование того же самого, но на западный манер.

Причем, надо сказать, что появление Филиокве в Символе веры на Западе еще не обозначило проблему. Настоящие осложнения начались, когда Толедский символ веры объявляется во времена Карла Великого единственным символом веры, который может функционировать на территории Западной Церкви, чем подрывает, вообще-то говоря, его изначальный статус.

И это, естественно, приводит к следующей коллизии: если Толедский символ единственно правильный, то что делать с восточным? Тут вот интересно, что ни одна, ни другая стороны не проявили терпимости в духе христианской любви или хотя бы желания добросовестно разобраться в сложившихся противоречиях.

На сегодняшний день все здравые богословы и католические, и православные понимают, что этот спор не стоил того, чтобы ломать копья по этому поводу. Филиокве, как таковое, вполне может быть истолковано как приемлемая гипотеза. Оно, конечно, может быть неприемлемо в качестве ведущей формулы, но вполне приемлемо как сосуществующее с Никейским Символом веры, как это было в свое время.

А проблема здесь в том, что люди перестали обращать внимание на свои особенности и стали формалистами. А при формальном взгляде, конечно, - как это, они пользуются другим Символом веры, когда правильный – наш? Наш-то ведь правильный! Значит, тот или тоже правильный, или нет. Тоже правильным он может быть при условии, что люди обращают внимание на дух. А неправильным он становится сразу тогда, когда на первый план выступают формальные вещи: пощение по субботам или непощение, на пресном хлебе или на квасном совершать литургию, и в числе вот этих вопросов периодически всплывает Филиокве. Это уже 9 – 10 век. При этом, когда филиокве становится предметом состязания и пререканий, оно быстро превращается в пугало: что те, кто употребляет Символ веры с Филиокве, - те люди неправильные. Те, кто - без Филиокве, те правильные. Ну и наоборот. Ровно точно так же.

Ну, вот на этом давайте сегодня остановимся, и если даст Бог, продолжим наш с Вами богословский разговор в следующий четверг. Я прощаюсь с Вами и желаю всего доброго.