Здравствуйте, дорогие телезрители!

Разные темы на разных страницах нашей христианской просветительской телепрограммы мы предлагаем вам. Причем это большое чудо, что нам удалось привлечь к участию в наших телепередачах лучших людей мирового порядка. Отец Яков Кротов – лучший ведущий христианского радио, на «Радио Свобода» ведет популярнейшую радиопередачу в прямом эфире: «С христианской точки зрения». Передача уникальная, рекомендую, тоже по четвергам, только с 12.00. Ну, и эксклюзивно, для нашей телепрограммы «Страницами Главной книги», начитывает нам у себя в Москве видеоматериал, и присылает его нам сюда, в богоспасаемый град Херсон. Вот очередной фрагмент рассуждения отца Якова Кротова об основах веры.

 Яков Кротов:

Я думаю, что современный человек – он еще, опять же, не очень современный. Потому что все эти наши стенания о том, что всего очень много, хочется сделать, а времени мало… Человек не создан для того, чтобы снимать фильмы, писать книги, рожать детей, и прочее. Ну, рожать детей – это просто само собой, это уже от Бога. И фильм, и книга, и музыка, и все, что угодно, любой культурный продукт имеет к творчеству и к смыслу жизни человека, предназначению человека, такое же отношение, как икона к Богу: очень косвенное, короче говоря. Это омертвение, все-таки. И человек создан для того, вот мы здесь, в этой жизни, для того, чтобы какую-то икону все-таки написать? Но надо же понимать, что это только икона. И все-таки главное совершает человек – не тот, который создал фреску, Девятую симфонию, Восьмую симфонию, а тот, который сумел пронзить в свое сердце вот это вот мироздание.

Как? Это трудно сказать. Но я думаю, что все цветаевские стихи не стоят ее святого самоубийства, которое говорит, и главное, совершило какую-то могучую правду, - хотя это самоубийство. И я думаю, что… Вот как в Церкви? Много всяких градаций мучеников, много градаций святых. Но выше всех – мученики, даже не апостолы. Первые, кого стали почитать, это мученики. Вот – первомученик Стефан, первый святой, человек, который потерпел крах, ничего не успел – не апостол Павел. Его просто побили камнями. Но вот это – тайна христианства. Я не уверен, что она есть в других религиях, мне очень не хочется в кого-то бросать камень. Но по крайней мере, Христос именно в этой ситуации показывает, что такое успех, что такое смысл. И это оказывается успех жизни, а не культурного продукта.

Поэтому Бога надо благодарить, - я понимаю, что это звучит ханжески, - когда у нас ничего не получается. Бога надо благодарить, когда у нас ничего не получается – зато тогда получаемся мы сами, если мы заранее скажем себе, что мы принимаем неудачу, готовы обменять ее просто на жизнь как таковую. На жизнь! Удача не стоит в этом смысле и выеденного яйца. Зачем нам удача? Нам нужна вечная жизнь – на меньшее соглашаться глупо.

Поэтому проблема не в том, что человек отовсюду ушел, и все пронзает, и времени мало, а желаний много. А мне кажется, что проблема современного человека в том, что у него недостаточно желаний. У него слишком много времени, которое он бездарно расходует. И что нужно еще больше, и можно еще больше подняться над собой. Хотя это сложно. Происходит обычно это методом проб, ошибок, падений и неудач. Но это же происходит!

Иоанн Замараев:

Засим продолжим наш рассказ о замечательном человеке, светиле Православия, проповеднике, богослове и всемирно известном враче-хирурге, архиепископе Луке Войно-Ясенецком.

Кадры хроники

После смерти жены Валентин Феликсович принес в больницу икону Божьей Матери. Все свыклись, что хирург, перед тем, как взять в руки скальпель, осеняет себя крестным знамением и молится, и выводит на теле больного крест. Крест – вопреки тому, что уже вовсю гудел огненный смерч антицерковной войны. «При виде кощунственных карнавалов и издевательств над Господом нашим Иисусом Христом, мое сердце громко кричало: не могу молчать! И я чувствовал, что мой долг защищать проповедью оскорбляемого Спасителя нашего. Буду священником, если это угодно Богу».

В городе появляются повозки, груженые трупами беженцев с голодающего Поволжья. Хирургу-священнику, чтобы продолжить исследования для задуманной книги, приходится очищать тела от вшей и нечистот. И когда под давлением раскольников-обновленцев ташкентский епископ скрытно покидает епархию, взоры сторонников патриарха Тихона обращаются к отцу Валентину. Он дает Богу монашеские обеты, и при тайном постриге получает имя евангелиста Луки. Вскоре же состоялось его возведение в сан епископа. Владыка обращается к пастве с завещанием: не признавать раскольников! «Это взбесило чекистов… Вскоре раздался стук в дверь. Обыск – и мой первый арест, положивший начало 11-ти годам моих тюрем и ссылок. Я простился с детьми и Софьей Сергеевной, и в первый раз вошел в черный «ворон».

Вопреки наставлению патриарха Алексия, что надо оставить медицину, Лука, получив в 1952-м году лестное предложение Медгиза о расширенном переиздании не только «Очерков гнойной хирургии», но и его докторской диссертации «Регионарная анестезия», с азартом втянулся в работу за письменным столом, благо зрение все еще позволяло читать и писать. Диагноз академика Филатова, его доброго друга, вполне подтверждался. Он переутомил глаз, и зрение стало падать буквально по неделям. Возникло новое ощущение цвета. Художники часто видят мир иначе…

Близкие переживают, академик Филатов настаивает на срочной операции. Ведь, по правилам Вселенских соборов, слепому запрещено быть епископом. Над Лукой нависает дамоклов меч отставки. Но владыка почему-то не спешит. У него, очевидно, свой отсчет времени…

 Иоанн Замараев:

Отец Георгий Кочетков, всемирно известный православный миссионер, делится своим опытом веры с начинающими христианами.

 Георгий Кочетков:

Мы живем в удивительный век стилизаций и подделок. Вы знаете, регулярно возникают какие-то сюжеты, говорят, что чуть не половина шедевров, скажем, художественных ценностей в основных музеях мира – это подделки. Я думаю, что подделок на самом деле много, хотя и не половина. Так вот, мы живем в мире подделок и стилизаций. И в Церкви огромное количество стилизаций. И в конце концов, то, что сейчас поют под 17-й век, и пишут иконы под 16-й или 15-й век, под Рублева или еще под кого, - это все-таки стилизация. Пока человек учится чему-то, он может стилизоваться, пока это какая-то штудия для него. Но если он ощущает себя самостоятельным человеком, и уже не учеником, не школяром, то он никогда не должен останавливаться на этом.

Я очень боюсь стилизаций, и очень ценю всякую подлинность, даже если эта подлинность на сегодняшний день далека от совершенства. Потому что по пути подлинности можно дойти до совершенства, а по пути подделки – нельзя, даже если это очень красиво выглядит, если это можно очень здорово «раскрутить». Таких пиар-акций, вы знаете, более чем достаточно в наше время.

Я часто захожу в разные храмы Москвы. Так приятно вспоминать, с одной стороны, то, что было с этими храмами еще на нашей памяти, совсем-совсем недавно, - и вдруг вот, купола, кресты, наконец-то вместо грязи какие-то чистые краски… Ну, все лучше, чем было. Но, когда я захожу внутрь, мне уже значительно тяжелее. С одной стороны, опять же меньше грязи – уже слава Богу. А с другой стороны, когда посмотришь повнимательнее, сразу натыкаешься на такую стилизацию: в богослужениях, в проповеди, в одежде прихожан, в манере вести себя священника, в пении хора, в форме и стиле иконостасов, икон, и все-все дальше, дальше…

Вот мне кажется, что христианство – это самый короткий путь к такой подлинности в жизни любого человека. Человек часто не знает себя. Но у него есть возможность вернуться к себе и узнать себя, через соотнесенность со своим призванием, которое от Бога, через соотнесенность с тем образом, которому можно было бы подражать, которым можно было бы вдохновляться и воодушевляться всю жизнь. Я имею в виду Самого Христа, даже не великих святых, хотя их образ для каждого человека тоже может стать не пустым местом.

 Иоанн Замараев:

Маленький фрагмент архивной беседы блаженной памяти митрополита Антония Блума давайте послушаем с вами.

 Антоний Блум:

Вера, по слову апостола Павла, это уверенность в вещах невидимых. Христа я не видел – но я Его встретил. Я абсолютно тогда был уверен, и до сих пор, почти что через 80 лет, так же уверен, как вот тогда. Но мне пришлось потом выражать свою веру, передать что-то. И много лет спустя мне в руки попала книга св. Макария Египетского, где он делает различие между опытом веры и выражением ее на словах. Он говорит: «Представьте себе, что вы лежите в челноке, который несет река или море, в темную ночь. Вы лежите, над вами бездонное небо, звезды, светит луна. А вас качает вода, качает море. И вы тогда всем существом переживаете это убаюкивание. А потом начинается отлив, и челнок ваш садится на песок. В тот момент вы уже не чувствуете этого убаюкивающего качания челнока. Но в вашем всем существе оно продолжает существовать. Вы знаете, что оно было, и вы все еще чувствуете его в себе. И вот это момент, когда из опыта веры мы можем перейти в ее выражение. Мы можем тогда начать говорить о том, что мы пережили – всем телом, всей душой».

И вот это – очень важный момент в Церкви. Все апостолы, все святые, все грешники, которые когда-либо прикоснулись даже до края ризы Христовой, могут сказать: «В тот момент что-то со мной случилось, в тот момент я что-то пережил! Я что-то прочувствовал! Я вам могу каким-то образом попробовать передать, косвенно…»

А что значит – косвенно? Мы все умеем говорить, но передать – как мы можем? Неужели человек просто поверит мне или кому-нибудь из вас, потому что мы скажем: «Вот, это со мной случилось»? – «А может, врешь? А может, ты ошибаешься? А может, тебе показалось?» Как это можно объяснить? И вот тут мне вспоминается рассказ из Евангелия о том, как Христос явился 10-ти Своим ученикам, после Своего Воскресения. Иуда уже умер, а Фомы с ними не было. Они встретили Христа и возликовали о том, что Он жив, что смерть над Ним не имела власти, что Он победил зло, смерть, что победа принадлежит Ему.

А потом пришел Фома. Христа тогда с ними не было. И они ему начали рассказывать о том, что они видели Воскресшего Христа. Он окинул их взором и ответил: «Если я не вложу пальцы свои в Его раны, не поверю». Почему? Потому что, глядя на них, он увидел, что с ними ничего решительного не случилось. Они ликовали, да, но остались теми же самыми учениками, которыми они были раньше. Преображения в них он не увидел. Это преображение случилось позже, когда они приняли дар Святого Духа. Он не мог поверить их словам, потому что в них он не увидел решительной и решающей перемены. Когда он сам встретил Христа, он сам изменился. И он поверил.

И вот это случается с нами постоянно. Разница между нами, грешниками, которые иногда светим малым светом, как свечка может гореть на чердаке, или между святыми, которые сияют, как св. Серафим Саровский воссиял перед лицом Мотовилова, - разница, конечно, колоссальная. Но если человек может увидеть какой-то свет, то он может поверить нашему слову. Если он, глядя на нас, увидит, что мы не как все люди, что из нас льется свет вечной жизни, тогда он может поверить.

 Иоанн Замараев:

Ну, и заключительная часть нашей христианской телепрограммы – наши с вами размышления о духовных судьбах человечества.

Согласно библейскому повествованию, мир и человек сотворены Богом были за шесть дней. Что за дни те были, нам неведомо. Может, сотни миллиардов лет – каждый денечек, кто знает. Время – оно ведь еще и относительно, оно привязано к процессам, протекающим в материальном мире. Впрочем, это совершенно неважно. Но творение мира Богом не закончено. Библия не говорит нам, что Всевышний завершил творение во времени. В Бытии сказано: «в день седьмой почил», в смысле, что мир все необходимые реальные характеристики своего существования, все необходимые параметры, уже имеет. До шести дней творения мир как таковой, собственно, еще не состоялся, он еще не довершен в своих основах.

А вместе с сотворением человека, мир, так сказать, готов к старту. Вот мир уже есть, такой, какой он должен быть, для того, чтобы было ему можно куда-то двигаться, потому что мир – это динамическая реальность. Более того, если эта динамическая реальность станет пробуксовывать в своей динамике, то всегда есть опасность вернуться в первозданное состояние. Этот первобытный хаос – это что? У Иоанна Златоуста есть замечательное выражение: «аморфеум» - «аморфность», «бесформенность». Когда что-то есть, но это что-то – полная жижа, желе, нечто такое, совершенно расквашенное, что называется, ни пощупать, ни попробовать нечего.

Так вот, этот самый хаос – он шевелится во всем мире. Потому что парадоксальным образом первооснова мира – это бесформенность. А залог существования мира – в формах, в установлении ясных и четких очертаний, признаков и характеристик. Вот это, значит, нижний этаж - вот этот самый шевелящийся хаос. И если не совершать усилий, если ты никуда не движешься, то, значит, жизнь начинает разъезжаться на какие-то несклеивающиеся части, потом эти части начинают внутри себя разъезжаться, и так далее.

Дальше. Есть следующий уровень предпосылок. Это свобода выбора своего жизненного пути, или, как еще говорят, свобода воли. Ну, свобода воли – это такая, не очень понятная терминологическая комбинация, потому что, как определить саму волю, часто непонятно. Дело в том, что воля как таковая есть и у животных, но про животных не скажешь, что у них есть свобода воли в том капитальном смысле, в каком мы говорим о человеке. Животные своего жизненного пути не выбирают, у них, в общем-то, нечего выбирать. Вот свобода желаний у них вполне есть: хочет – ест банан, не хочет – не ест.

Но, если речь идет о сознательной мотивации человеческих поступков, то такая воля у человека есть. Человек может предпочесть это, а может предпочесть то, причем речь идет именно о жизненном пути. Не о том, что одни любят помидоры, а другие их не любят – вот тут уместно говорить: «о вкусах не спорят». Потому что, ну как человеку объяснить, что помидоры – это вкусно, если душа не принимает? Вот мне никто не докажет, что тыквенная каша – это вкусно, хотя я знаю, что многие люди с удовольствием ее едят. Но у меня один ее вид вызывает приступ тошноты. А многие грибы не любят. Ну, что тут поделаешь? Тут рассуждать о свободе воли бессмысленно.

Или, если кому-то нравятся пастельные тона, а другим яркие, то и тут спорить бессмысленно. Какой цвет красивее, бледно-розовый или ярко-малиновый? Об этом можно говорить, только если мы вглядываемся, скажем, в мировоззренческий замысел картины какого-нибудь художника. Потому что тут можно говорить: «А что это у него тут ярко-малиновое такое, когда больше подошло бы бледно-розовое?» Тут еще какая-то логика есть, хотя надо быть большим виртуозом в восприятии живописи, чтобы осмысленно затевать подобные рассуждения. Так же будет глупостью доказывать, что сам по себе ярко-малиновый цвет чем-то лучше бледно-розового, или наоборот. Как нам с вами хорошо известно, не очень умно выглядят люди, которые мотивируют свое пристрастие, скажем, к такому художественному фильму, а не к этакому, исключительно на подобных основаниях. Мне вот нравится Бергман, а кто-то его терпеть не может. Но одним нравится одно, а другим другое, и хоть ты убей. На самом деле, это лукавство и большая поверхностность. Потому как, если речь идет о произведении, его нельзя просто пробовать на язык и говорить: «нравится – не нравится».

Свобода воли - это скорее выбор между какими-то путями. Для этого должно быть некое укорененное в человеке ощущение, что пути таковые есть, и что их можно выбирать. Мы, наверное, никогда не поймем до конца, что делают в этом духовном состоянии человека под названием Эдем два не менее духовных дерева, сиречь, начала бытия, - древо жизни и древо познания добра и зла. Но тут мы опять упираемся еще в одну экзистенциальную тайну – тайну человеческой свободы. Никто не может понять до конца, что это за феномен такой. Но вот - факт тот, что всякий человек существует вот с этим коренным переживанием: «могу так – могу сяк». Иногда это еще зовется душевным уровнем предпосылок зла, согласно тому представлению, что выбор – это волевое решение, а воля – это то, что принадлежит душевному миру. Хотя, я повторяю, это хрестоматийное выражение, которое не может вполне соответствовать реальности. Дело в том, что это крайне неразработанная тема, так что трудно здесь о чем-то говорить подробно.

Возможный выбор – это еще один уровень, который принадлежит сугубо человеку. Скажем, на соблазнительный вопрос: «А мог ли Адам выбирать из того, чего он еще не знал?», святитель Иоанн Златоуст пишет так: «Рассуди о свободе воли и преизбытке мудрости его (то есть Адама), и не говори, будто он не знал, что добро и что зло». Строго говоря, это означает, что сама возможность, сама способность выбирать укоренена в человеке, укоренена в нем наряду с содержанием этих самых путей, которые человек может выбирать. Потому что способность выбора в чистом виде на самом деле не существует, она существует в связи с тем, чточеловек выбирает, в принципе. Когда мы говорим: «У меня есть выбор», мы всегда знаем, на самом деле, между чем и чем есть выбор. Если выбора нет, мы понимаем, почему выбора нет: потому что нет, скажем, никаких реальных альтернатив.

Но на самом деле, не бывает так, чтобы не было никакого выбора вообще. Выбор есть всегда. И человек всегда, на самом деле, когда выбирает, не может сказать, что не знает, между чем и чем выбирает. Человек всегда внутренне себе составляет представление о том, что означает его выбор. Дар свободы выбора – это не перебор между вариантами, а если человек способен выбирать, значит, он способен выбирать между определенными вещами, а не вообще.

А как можно что-то выбирать, не учитывая последствия? Это значит – выбор я осуществляю сейчас, а последствия будут потом. Если я выбираю по принципу, что мне красненькое больше нравится, чем зелененькое, то это не реализация дара выбора, это как раз вслепую. Это бы означало, что никакого выбора человек не осуществляет. Выбор реальный – это выбор всегда между, как говорил наш последний генсек, судьбоносными вещами.

То есть, на самом деле, такие упреки, как: «Ну как можно было перегружать девственную душу Адама таким выбором, который определял не просто его личную судьбу, а судьбу всечеловека? Тут Господь недочет совершил», - это звучит, мягко выражаясь, глуповато. Потому что, собственно, сам человек в существе своем – это носитель такой свободы выбора. А если это так, значит, есть эти принципиальные фундаментальные образы бытия, наличие которых, собственно, и определяет возможность выбора.

Человек – он потому и человек, что он потенциально богоподобен. А это потенциальное богоподобие означает потенциальное умение ценить дар жизни, в ее, так сказать, полноте. Вот это – единственное основание, на котором этот дар жизни можно предпочесть. Но этот дар столь же очевиден, сколь и таинственен.

Вспомните собственную биографию! Сколько раз в жизни человек сталкивался с искушением, каждый, любой из нас, зная заведомо, что имеет реальную цену, а что нет? И когда мы выбирали что-то не то, мы чаще всего руководствовались очень банальными соображениями: «было лень» - это во-первых, во-вторых – «а почему я?», в-третьих – «почему мне больше всех должно быть надо?», и так далее. Притом, когда мы с вами отказывались от чего-то, и продолжаем отказываться, никто не сможет оправдаться тем, что он не знает, не понимает, и прочее. И чужой опыт здесь не в счет. Нас ведь не только чужие ошибки не учат, а по большому счету, и свои. Ну, разве мягкое место сильно болит, и неохота его подвергать очередной экзекуции. А так в основном, если можно выбирать между тем и этим, мы, как правило, выбираем худшее, и 20-й раз, и 100-й раз.