Здравствуйте, дорогие телезрители!

Неплохие сейчас телеканалы есть о природе. «Animal», например, «Discovery». Много там удивительного можно увидеть и узнать о чудесах природы. Причем съемки сказочные, особенно если со спутника принимать сигнал в новом HD-формате, и воспроизводить на большой плазменной панели. Безусловно, в техническом плане мы не угонимся за профессионалами этих известных иностранных телестудий, да мы и не соперничаем. Обращаясь к поразительному в окружающем нас мире, мы как бы заново учимся удивляться, и это наша главная задача. Мы неоднократно подчеркивали с вами, что, к сожалению, большинство из нас с вами разучились это делать. А эта наша почти атрофировавшаяся способность изумляться, наблюдая за чудесами Божьего творения, крайне нам необходима на пути к Богу. Если мы восстановим эту нашу способность удивляться, то к Богу нас может привести все, что угодно. Тот же телеканал «Discovery» расскажет нам о Боге гораздо больше, чем любой проповедник, даже самый знаменитый и одаренный.

Даже случайный взгляд на простое дерево сориентирует нас на пути ко Всевышнему. Да, простое дерево! Задумывались ли вы когда-нибудь над силами, которые действуют в деревьях? Вот это дерево – вероятно, самое старое растение на Земле. Ему было почти 2000 лет, когда родился Христос. В течение 3800 лет оно поднимало, по крайней мере, 10 тонн воды в своей кроне ежедневно, совершая, в общем, около полутора биллионов килограммометров работы. Задумаемся над этой гигантской силой, которая кроется за тайной жизни этого простого дерева, и Кто автор этого чуда природы, того чуда, мимо которого мы с вами проходим каждый день, и не обращаем никакого внимания!..

Нам кажется все это обычным, естественным и понятным. Но за этой простотой скрывается поразительная гениальность нашего Небесного Папочки.

Иоанн Замараев:

Отец Георгий Кочетков, всемирно известный православный миссионер, делится с нами своим опытом веры.

Георгий Кочетков:

Что для нас есть христианство, и чем оно могло бы быть? Ну, если хотите, должно было бы быть, если мы сами этот внутренний императив принимаем, если мы от него не отталкиваемся, если он нам не неприятен.

Вот недавно, может быть, кто-то из вас видел по телевидению: были разговоры относительно выставки «Осторожно, религия!» Кто-нибудь был на этой выставке в Сахаровском центре?.. Нет, никто не был?.. Жалко. Но, может быть, кто-то слышал просто по телевидению всякие репортажи?.. Уже хорошо. Это интересно, потому что еще несколько лет назад подобные выставки были откровенно антихристианскими, ну и вообще, просто выплеском такого раздражения на появление еще одной, не очень понятной и не всегда приятной, сферы в жизни современного человека, которая многим кажется просто излишним баловством, и вообще каким-то излишеством. Тогда, помните, как-то там разрубали, что ли, иконы, или что с ними там делали. Ну, какие-то такие делали откровенно кощунственные вещи. И это понятным образом отзывалось в обществе.

А здесь было значительно интереснее. «Осторожно, религия!» - это, конечно, не христианская была выставка, понятно. Но там были люди, которые выступали с христианских позиций. И кто-то в одном из телевизионных сюжетов сказал, что интересно, что когда погромщики, такие, а-ля православные, туда пришли и все там как следует разгромили, то больше всего повреждены были как раз произведения, которые на самом деле были христианские. Но которые вдохновлялись не отрицанием христианства – как веры, как духа, как жизни, а отрицанием злоупотребления христианством в наше время, в нашей жизни, какими-то суевериями, на которые иногда смотрит сквозь пальцы и Церковь наша Православная. И вот тут уже было действительно жаль, что даже представители нашей Церкви, официально выступая, нашли, естественно, слова для осуждения идеи выставки: ну что значит «Осторожно, религия»? Для церковного деятеля это, конечно, что-то такое, по меньшей мере, сомнительное. Но не нашли никаких слов для осуждения погромщиков.

Об этом говорили правозащитники, как вы помните, именно на это напирали. Они не защищали авторов всех этих произведений, к тому же, не блещущих особыми художественными качествами. Это такой, по существу, плакат, это была выставка памфлетного такого содержания. Но они удивлялись, почему никто не осуждал этих погромщиков. А действительно, почему? Я думаю, что как раз Церковь в первую очередь должна была осудить тех, кто просто нарушает законы и не уважает других людей, даже если он с ними совершенно не согласен.

Я могу совершенно не соглашаться, допустим, с человеком, который отвергает христианскую веру, Церковь и христианскую культуру, я могу совершенно с этим быть не согласным. Но у меня не возникает, например, желания стереть такого человека с лица земли. Если он как-то самовыражается, так слава Богу! Это говорит о том, что его эти вещи как раз волнуют.

А вот мой уже 20-летний опыт священнослужения говорит о том, что самое страшное и в Церкви, и вне Церкви – это равнодушие. Тогда, когда человека ничего не волнует, тогда это страшно. Когда он просто живет, в зависимости от обстоятельств, колеблясь, как известно, с генеральной линией, имеет столько лиц, сколько надо ему, и уже не знает, где его собственное лицо, и уже и не хочет этого знать, - вот тогда это страшно!

Иоанн Замараев:

Следующая страница нашей телепрограммы – это продолжение рассказа о замечательном человеке, светиле Православия, проповеднике, богослове и всемирно известном враче-хирурге, архиепископе Луке Войно-Ясенецком.

Кадры хроники

Работу мужицкого лекаря в неприглядных условиях симбирской глуши он выдержал всего полгода, но собрался с духом, и уже в Курской, Саратовской и Владимирской губерниях ему сопутствовала добрая слава. И вот спустя 10 лет Войно-Ясенецкий – не только мужицкий лекарь, но и доктор медицины. Его диссертация посвящена новаторским методам местного обезболивания. Как же в этой работе нуждались земские врачи!.. Сложилась и семейная жизнь: жена-красавица, трое сыновей, дочь. Уже придумано название новой книги: «Очерки гнойной хирургии»…

Тем временем грянула война – Первая мировая. Мучимый тревожными предчувствиями, доктор стал выкраивать время и бывать в храме, где у него появилось постоянное место. Он торопится и пишет предисловие к новой книге. «И тогда, к моему удивлению, у меня появилась крайне странная и неотвязная мысль: когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа».

Море – безмерное, таинственное… Владыка любит выбираться сюда, размышлять о волнениях моря житейского. Он понимает, что велено держать его под спудом, и крымское захолустье – благословенная школа для смирения. Шел 48-й год. «Угасает моя хирургия, и встают большие церковные задачи…»

Диагноз академика, который обследовал его в Одессе, и не обрадовал, и не опечалил. Подобное он не раз сам оперировал. Радость в ином: «Филатов очень хороший человек, вполне верующий. Долго беседовал о его научной работе, о душевных делах…» Ну, а глаз, хрусталик – срок известен…

…Анна умирала. Болезнь пришла в дом Войно-Ясенецких в начале 17-го года, в ватном одеяле. «К нам приехала старшая сестра моей жены, только что похоронившая в Крыму свою маленькую дочь, умершую от скоротечной чахотки. Я говорил своей жене, что в одеяле привезена к нам смерть». Валентин Феликсович, сраженный горем, сам читал ночами Псалтирь возле покойной. «Анечку, сестру милосердия, называли святой сестрой. Она дала обет девства. Выйдя за меня замуж, она нарушила этот обет, и за это Господь наказал ее невыносимой, патологической ревностью... «Неплодную вселяет в дом матерью, радующуюся о детях». Почему-то без малейшего сомнения я принял потрясшие меня слова псалма, как указание Божие: возложить заботы о моих детях и воспитании их на мою операционную сестру Софью Сергеевну, бездетную вдову убитого на фронте офицера».

Одеяло революционной эпидемии накрыло всю страну. После смерти жены Валентин Феликсович принес в больницу икону Божьей Матери. Все свыклись, что хирург перед тем, как взять в руки скальпель, осеняет себя крестным знамением, молится и выводит на теле больного крест. Крест – вопреки тому, что уже повсюду гудел огненный смерч антицерковной войны. «При виде кощунственных карнавалов и издевательств над Господом нашим Иисусом Христом, мое сердце громко кричало: не могу молчать! И я чувствовал, что мой долг защищать проповедью оскорбляемого Спасителя нашего. Буду священником, если это угодно Богу».

Иоанн Замараев:

Посещение храмов – это выражение нашей веры в Бога, и благодарность Ему, за все благодеяния: за жизнь нашу, за чудный мир, окружающий нас, за родных и друзей, за наши способности и успехи. На Херсонщине много прекрасных храмов. Среди них – и кафедральный собор Сретения Господня, по улице Розы Люксембург, 60-А. Богослужения в нем совершаются каждый день, но особое приглашение всем вам в дни воскресные, каждый седьмой день, который мы, по заповеди Божией, должны посвятить Всевышнему. «Шесть дней делай, и сотвори все дела свои, седьмой день Господу Богу», - гласит Декалог. Поэтому именно по воскресным дням здесь совершаются основные торжественные богослужения, по утрам, с 9.30.

Фрагмент богослужения

Иоанн Замараев:

Маленький фрагмент архивной беседы блаженной памяти митрополита Антония Блума давайте также послушаем с вами.

Антоний Блум:

Как вера, то есть, этот опыт встречи со Христом, невыразим! Сказать то, что случилось, невозможно. Можно только передать на человеческом языке то, что доступно нашему языку, нашему восприятию, и что можно передать. Я вам скажу откровенно, может быть, некстати, то, что со мной случилось.

Я поступил мальчиком в русскую молодежную организацию. Там был отец Георгий Шумкин, о котором я говорил в прошлой беседе, который передо мной открыл таинство всепобеждающей любви, любви, которая может ликовать, и которая может быть крестной мукой. Но это я воспринял, только как его личное непонятное мне свойство.

А потом прошли годы. О Боге я слышал, но не интересовался Им. И вот раз было так, что во время игры ко мне, как и к другим мальчикам лет 14-ти, подошел наш руководитель и нам сказал: «Вот, ребята, мы пригласили священника с вами провести беседу, потому что наступает Страстная Седмица, идите в зал». И мы все отказались, я в том числе особенно, потому что другие были сколько-то церковны, а я никакого представления об этом не имел. И я ему ответил, что я в Бога не верю, ни в священников не верю, и что никакого желания не имею идти и чему-то учиться, что это мне не нужно ни на что.

Руководитель мой был умный. Он мне не сказал о том, что, вот, «тебе будет так хорошо для твоей души». Я бы сказал: «У меня души нет, и поэтому мне и не нужен ваш священник». Он мне сказал: «Знаешь что? Ты себе представляешь, что разнесет по Парижу этот священник, если никто из вас не пойдет на его беседу? Я тебя не прошу слушать, пойди, сядь в угол и думай свои мысли». Я подумал: «Ну, хорошо, из лояльности к организации это я могу сделать». Пошел, сел в угол и собрался думать свои думы.

Но, к своему несчастью, а может быть, и к счастью, оказалось, что этот священник говорил слишком громко, и он мне мешал думать. А то, что он говорил, меня начало возмущать до такой степени, что я стал прислушиваться. Он говорил о Христе. Нас тогда готовили к тому, чтобы с мечом в руках возвратиться и спасать Россию от большевизма. А он плел нам о смирении, о терпении, о скромности, о всех добродетелях, до которых нам никакого дела не было, потому что они никакой пользы бы не принесли нашему делу, как нам казалось. И я слушал с возрастающим возмущением.

Когда он кончил свою беседу, я на поле игры не вернулся, а помчался домой и попросил мою мать мне дать свое Евангелие, потому что мне хотелось проверить. Я помню, как я ей сказал: «Я хочу это проверить, потому что, если в Евангелии сказано то, что этот батюшка говорит, я закончу с Богом, закончу со Христом, и выкину свой крестильный крест!» И я начал читать. Нет, раньше, чем читать, потому что я был мальчиком разумным, я вспомнил, что батюшка нам говорил о том, что есть четыре Евангелия. Из чего я заключил, что одно Евангелие должно быть короче других. И если уж терять время на чтение Евангелия, давай-ка я прочту самое короткое!

И тут я попался. Попался не батюшке, а Богу. Потому что я начал читать Евангелие от Марка, которое было предназначено для таких мальчиков, как я, дикарей. Я начал читать. И между первой и третьей главой, которые я читал медленно, потому что я не привык к устарелому языку, даже русского перевода, я вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, перед которым я читаю, стоит Живой Христос. Я Его не увидел, я не обонял ничего, я не слышал ничего. Я откинулся на своем стуле, смотрел, и убедился в том, что это не видение и не галлюцинация. Это была совершенно простая уверенность, что Он тут стоит. И я тогда подумал: «Если это так, то все, что сказано о Нем, должно быть правда». Если Он умер и теперь живой, значит, Он Тот, о котором говорил отец Сергий.

Иоанн Замараев:

Несколько кадров из евангельского фильма Франко Дзеффирелли о жизни и проповеди Иисуса Христа, по обыкновению, давайте посмотрим с вами.

Фрагмент художественного фильма Франко Дзеффирелли «Иисус из Назарета» (Исцеление бесноватого)

Иоанн Замараев:

Ну, и последнюю, заключительную часть нашей телепрограммы, ведет отец Яков Кротов, рассуждая об основах веры.

Яков Кротов:

Когда весь мир предстает чем-то вроде огромной аккумуляторной батареи, в которой вот эти пласты, и человек, как стержень, пронзает эти пласты, и тем самым получает энергию – прекрасно!.. То есть, все открыто перед нашим взором. Тем не менее, это не означает, что мы перестаем быть людьми. Это и есть освобождение, когда все из материала ограничивающего превращается в материал освобождающий, материал для творчества.

Важно только помнить одну маленькую деталь: что мы сами для других людей точно такой же контекст. Ну, не мы сами, может быть, но то, что мы создадим. Все равно мы созданы творить, все равно будут производиться контексты нами. Поэтому унывать здесь не следует, это не повод для отчаяния – это повод для радости. И когда сегодня многие верующие люди говорят: «Давайте вернемся в прошлое, где каждый шесток имеет своего сверчка», это страх, паранойя, понятно, это детство. Человек боится современности.

Но говорить, что вот это скакание по контекстам – оно какое-то само по себе уникальное, тоже не следует. Оно может быть вздором, оно может быть грехом, и обычно таковым и бывает. А может быть – путем к чему-то настоящему. То есть, это все-таки обстоятельства образа действия, это именно контекст, но не текст. А текст нам предстоит еще писать. Просто человек всю жизнь – у нас ведь есть старик, взрослый ребенок, и вот ребенок… Мы предпочитаем быть детьми, конечно.

Но я думаю, что у нас ведь есть опыт – декаданс начала 20-го века, когда тоже люди думали, что они сейчас вот все пронзают. Теперь мы заходим в музеи и смотрим, как они изображали средневековые статуи, якобы… Они все делали лучше всех. Сегодня мы смотрим и видим: делали-то лучше всех, а пустота какая-то. Я вас уверяю, на нас будут глядеть, на наши все скольжения, - пустота. Она уже и сейчас очевидна. Значит, раз есть пустота, то есть куда двигаться.

Иоанн Замараев: