Здравствуйте, дорогие телезрители!

На прошлых телевизионных встречах мы с вами не пропускали возможности обратить внимание на то или иное чудо Божьего творения. На самом деле, мы живем с вами в чудесном мире, полном прекрасного, величественного и таинственного. Это действительно замечательный мир.

Но самое великое чудо в нем – сам человек. Его тело – это чудо механической эффективности и совершенства. Наши машины требуют смазки извне, но тело вырабатывает свою собственную смазку, нужной вязкости и в нужном количестве, для каждой отдельной части. У тела есть химическая фабрика, гораздо более сложная и эффективная, чем те, которые построены человеком. Она превращает съедаемую нами пищу в плоть и кровь, кости и зубы. У тела есть еще система отопления, живая топка, которую мы ежедневно топим пищей, как горючим. Горючее, окисляясь, снабжает телесную машину теплом и энергией. Автоматический термостат управляет системами отопления и охлаждения, сохраняя нашу температуру на уровне 37 градусов, за исключением, когда высокая температура нужна для борьбы с болезнью.

Об удивительной способности видеть и ощущать окружающий мир мы уже говорили с вами, в том числе и о слухе. Знаете ли вы, что музыка, которую мы слышим, снова проигрывается на совершенном музыкальном инструменте нашего уха? Мы думаем о звуке, как о результате игры на пианино, и конечно, в некотором смысле это так. Но в действительности, пианино беззвучно, как гробница, и оно только производит вибрации в воздухе. От прикосновения к клавишам молоточки ударяют по струнам, вызывая у каждой свою частоту вибрации. Вибрирующие струны заставляют пульсировать воздух с такой же частотой. Эта пульсация передается внешнему уху, потом идет внутрь по слуховому каналу, и через механическое соединение среднего уха – к ушной улитке, похожей по внешнему виду на домик улитки. Если ушную улитку растянуть, то обнаружится музыкальный инструмент, похожий на пианино, но гораздо более чудесный и сложный. У уха более 24000 струн!

Когда играют на пианино, уникальная ушная клавиатура играет те же звуки и посылает соответствующие сигналы по отдельным проводам в мозг. Внешнее ухо работает в воздухе, но ушная улитка наполнена жидкостью. Передача звука от воздуха к жидкости представляет собою одну из самых трудных задач в науке. Но в ухе эта задача прекрасно решена механической пригнанностью среднего уха с его двумя диафрагмами и тремя соединительными косточками, с точно приспособленными рычажками. В ухе эти маленькие косточки точно подогнаны, у них зафиксированный размер, который не должен изменяться от колыбели до могилы. Вот это – настоящие косточки, взятые из уха взрослого и ребенка. Не случайно только эти косточки в теле ребенка не растут, они вполне развиты уже при рождении.

Ухо – самый эффективный уловитель звука, известный человеку, способный слышать грохот канонады и шелест листьев, а в идеальных условиях – даже шаги кошки. Ученые в области акустического машиностроения создали необычайные комнаты, в которых можно изучать удивительную чувствительность человеческого уха. Призмы из стеклотканей впитывают случайные звуки. Защищенный от внешних звуков человек может слышать такие звуки, которых никогда не слышал раньше: звук молекул воздуха, ударяющих в барабанную перепонку, или даже звук биения своего собственного сердца.

За общеизвестными органами наших чувств, как мы уже отмечали с вами, кроются еще более тонкие и сложные органы, о которых мы практически ничего не знаем, но которые дают человеку возможность чувствовать на громадном расстоянии.

Фрагмент телепрограммы

«Слово «телепатия» - греческого происхождения, от «теле» - «далеко», и «патос» - «чувство». Если дословно, «чувствование на расстоянии».

Ирина Царева, физик, психолог: «То есть, речь идет, перед телепатией, о взаимодействии, о восприятии информации. То есть, это может быть образ. Можно воспринимать, как передачу эмоционального состояния, можно воспринимать, как передачу какого-то настроения».

Ольга Будина, актриса: «Телепатия – это ведь та самая вещь, которую нельзя потрогать, пощупать, которая эфемерна, которая чувственно и эмоционально… Она не материальна».

В общественном сознании под телепатией чаще понимается бессловесная передача мыслей, как будто два мозга настроились друг на друга, как приемник и передатчик. Я мысленно передаю – он мысленно принимает, даже если мы говорим на разных языках.

Бенгальский тигр Икар всегда доставлял известным дрессировщикам Карине и Артуру Багдасаровым массу проблем. Огромный, злющий, живой монстр, он никогда не упускал возможности подраться. Дрессировщики прозвали его Зэк. На счету у этого зверя было три убитых тигра. Когда Икара выпускали из клетки, никто не знал, что произойдет в ближайшие пять минут. Наготове всегда держали брандспойты и пистолеты.

Карина Багдасарова: «И вот была ситуация, что он стоял на тумбе, и через него прыгали тигры, и он всех кусал, в полете. Вот тигр через него прыгает, и он его грыз, вместе с ним падал, начиналась драка, начиналась заварушка, пиф-паф, стрельба, вода, все как положено. И как-то мне стало обидно за него. Я понимала, что просто его сущность такая, что ему хочется подраться, знаете, как в том анекдоте: «А драться придется». И вот так же у него происходило. И мне было обидно за то, что он получал, потому что я его безумно любила. Я смотрела ему в глаза, и мне казалось, что это глаза человека. Мне казалось, что в них столько интеллекта и ума, в этих глазах, что у меня было такое ощущение, что в нем душа человека живет. И я стала с ним общаться, я стала с ним договариваться. Я стала ему говорить: «Икар, солнышко, ну давай вот сейчас ты не будешь драться, получишь ведь по первое число. Давай ты сейчас спокойно постоишь, сделаешь трюк и пойдешь на место, и ты поймешь, как это нормально все». И это получалось. Это получалось! Я была настолько рада, мне просто хотелось взять его за морду и поцеловать в нос, за то, что он так меня слушал!»

После этого случая Карина Багдасарова начала телепатически договариваться со своими подопечными. Если она хочет, чтобы тигр выполнил тот или иной трюк, то мысленно, ярко и очень подробно представляет это, как уже произошедшее событие, потом внушает эту мысль-картинку животному. Проделывая это каждый день, Карина добилась уникальных результатов. Взглядом и силой мысли она может успокоить тигра. Карина пока не отказалась насовсем от проверенных кнута и пряника. Но дрессировщица уверена, что скоро вместо поощрения и наказания она будет использовать только мысли. Мечта любого дрессировщика! Багдасарова называет это абсолютным взаимопониманием.

Карина Багдасарова: «Да, я считаю, что телепатия существует, существует телепатическое общение не только с животными. На этом телепатическом уровне можно общаться и с людьми. Причем очень многие люди это делают и замечают это».

Иоанн Замараев:

Отец Яков Кротов, как обычно, продолжает нашу телепрограмму, размышляя об основах веры.

Яков Кротов:

Древние мыслители, и не очень мыслители, обычно сравнивали общество с человеком, и таким образом объясняли каждому, какое он должен занимать место в обществе. Обычно не очень хорошее. Людей, которые занимали высшие места, - им ничего объяснять было не надо, царь – он и есть царь. Современному человеку полезнее и интереснее, когда мы себя сравниваем с обществом, с какой-то сложной социальной структурой. Как говорил Макаренко, известный педагог: «В одной части головы у меня сидит бухгалтер, а в другой милиционер, а в третьей, наконец, учитель». Каждый человек немножко голова профессора Доуэля, каждый из нас – царь, голова, которая думает, отдает распоряжения, которая выше, чем все остальное, видит дальше, и ставит цель. Каждый человек состоит из глаз, которые поставляют голове информацию;  из сердца – миротворческая наша функция: примирять, быть добрыми, любить; руки, которые мы протягиваем другим, чтобы идти вместе; и каждый человек – это ноги, каждый человек движется туда, куда его посылает голова. Не будет ног, не будет человека. Или, во всяком случае, придется придумывать какую-то замену ногам. Обычно мы понимаем, что ноги заменить можно, голову заменить нельзя.

С христианством все иначе. Христианство – это такая инвалидность, когда у человека ноги есть, даже если он инвалид, потому что для того, чтобы идти за Христом, идти к Богу, физические ноги необязательны, но при этом у человека нет головы. Поэтому Эйнштейн говорил, шутник такой, что для того, чтобы быть хорошей овцой, надо быть прежде всего овцой. Поэтому он был согласен признать существование Бога, но никак не соглашался признать существование раввинов, священников, кардиналов, кого бы то ни было, кто его будет пасти.

Да, христианин – существо безголовое, пешеход без головы. Наша голова – Христос. Означает ли это, что мы, подобно Всаднику без головы, несемся, не разбирая дороги, и в этом смысле чрезвычайно опасны для окружающих? Нет! Потому что Христос жив, Он реален. И поэтому человек, который признает Его своею головой, этот человек лучше видит цель, чем тот же человек без Христа. Означает ли это, что верующий человек обязательно умнее, целенаправленнее, активнее, добрее, чем человек неверующий? Разумеется, нет! Иначе бы Эйнштейн был, по крайней мере, кардиналом, на худой конец – соборным настоятелем, ну, монахом. А он не был ничем из всего вышеперечисленного. Это часть нашей свободы. Значит, кто хочет, пожалуйста, со Христом – вперед и вверх! Кто не хочет – туда же ровно, доберется своими силами. Это свобода. Свобода заключается не в том, как говорил один джентльмен, держа свою тещу на вытянутой руке на балконе 9-го этажа: «Мой старший брат убил свою тещу, средний зарезал. Я не такой, ты свободна, лети куда хочешь!»

Нет, свобода заключается в том, что мы действительно можем дойти до идеала, до рая, до совершенства, называйте, как хотите, кто чего любит. И с Богом, и без Бога. Свобода быть святым заключается не в том, что я, христианин, могу быть святым. Моя свобода быть святым заключается в том, что я могу быть святым, не будучи христианином. Поэтому вся аргументация, которую традиционно приводят, к сожалению, мои единоверцы-проповедники, что, ежели человек неверующий, то он хуже, она исходит, я боюсь, из твердой веры в Бога, но из очень слабой веры в свободу.

Иоанн Замараев:

В новой нашей рубрике «Жизнь светил православия» мы начали рассказ об удивительном человеке, митрополите Кирилле Гундяеве. Мне посчастливилось учиться в Ленинградской духовной академии как раз в тот период, когда владыка Кирилл там был ректором. Помню самое первое мое впечатление. Приехал я тогда в Ленинград после окончания Одесской духовной семинарии. И первое, что мне предстояло, это собеседование. Я должен был рассказать о себе и ответить на вопросы комиссии, состоявшей из профессоров-преподавателей, возглавляемой самим ректором. Мероприятие это было очень серьезным. Собственно, оно и решало мою судьбу: поступлю я в духовную академию или нет. Комиссия, человек 7 профессоров, заседала в кабинете ректора.

Так вот, с великим страхом и трепетом, вхожу я в этот просторный кабинет владыки. Согласно этикету Православной Церкви, первое, что я должен сделать, это подойти под благословение к владыке. Он сидит в кресле, ну, и я к нему направляюсь. И тут происходит что-то совершенно неимоверное. Он сам встает, выходит из-за стола, направляется ко мне навстречу, и сам меня приветствует! Для меня это было настоящим шоком.

По-настоящему понять эту ситуацию может только человек, хорошо знающий обычаи и нравы церковной среды. Не то, что владыка, ректор лучшего православного учебного заведения, а просто любой священник обычно в таких ситуациях, сидя, небрежно осеняет тебя крестным знамением, и тычет для целования руку. А здесь человек мирового имени, светило Вселенской Церкви, проявляет такую вот простую скромность и уважение к простому абитуриенту, судьба которого будет сейчас решаться, так сказать, «казнить или помиловать»…

Кирилл Гундяев:

Я пришел в очень трудное время. Потому что практически все профессора Санкт-Петербуржской духовной академии сошли, вот эти столпы наши. Отблески былой славы как бы, конечно, присутствовали в жизни Ленинградской духовной академии 60-х годов, но это были только отблески. Но даже по этим отблескам мы могли понять, что такое Петербуржская богословская школа.

Петербуржская школа – более миссионерская, а раз миссионерская, она, так сказать, более открытая. А вот в плане как бы диалога цивилизаций, Петербург – это очень интересное место. В Петербурге православие, русское православие, лицом к лицу встретилось с западноевропейской культурой, с мощным партнером. И что могло произойти? А могло произойти следующее. Что эта западная культура, кстати, и инославие, которое присутствовало в Петербурге, могли если не раздавить православие, то оттенить его, или, так сказать, оттеснить, показать ему его место.

А ведь ничего подобного не произошло! Православие соединилось с этой культурой. А что получилось? Что, православие изменилось? Оно что, перестало быть русским православием? Да нет. Стало ясно одно: что православие – это вселенское явление. Оно не привязано к одной культуре или к одному народу. Это вселенская вера, это вселенская Церковь, которая может работать, действовать и оплодотворять любую культуру. Вот опыт Петербурга. Эта нацеленность на диалог с миром подталкивала соответствующее богословское развитие. И надо было сохранить эту связь времен, но, с другой стороны, уже дать импульс для нового развития школы. И мы делали это так, очень как бы сокровенно, но с полным пониманием того, что это необходимо сделать. И результат, я думаю, что был положительный. Хотя было и недопонимание…

Иоанн Замараев:

За 10 лет ректорства в Ленинградской духовной академии владыка Кирилл Гундяев поднял уровень духовного образования на планку, в то время недосягаемую даже для Московской духовной академии, считавшейся тогда центральной. Был обновлен профессорско-преподавательский состав, лучшая часть элиты ленинградской церковной интеллигенции преподавали тогда в духовной академии. Такой легкой, свободной, открытой атмосферы в высшей духовной школе не было ни до этого, ни после. Никакого фанатизма, никакой замкнутости! В академическом храме совершались экуменические богослужения, в которых участвовали и католики, и протестанты. Богослужения проводились на понятном современном русском языке. Именно там я впервые услышал чтение канона Андрея Критского в русском переводе, который читал сам владыка Кирилл. Это впечатляло, несмотря на то, что я с детства почти жил в храме, и каждый год Великим постом слушал этот канон. Но казалось, что из уст владыки Кирилла я этот канон услышал впервые.

Самые передовые идеи озвучивались именно в этой высшей духовной школе. Помню иеромонаха Феофана Галинского, профессора литургики (ныне он, если не ошибаюсь, архиепископ Берлинский). Я у него спрашивал, как он относится к возможности использования фонограммы церковного хора за богослужениями в селах, где нет возможности содержать хор. Так, помню, он мне ответил, что, по его мнению, «фанера» - это не лучший выход, а с его точки зрения, неплохо бы в таких случаях использовать органчик. Все подобные идеи я ловил на лету, слагал, так сказать, в сердце своем, а потом почти все реализовал на практике в нашем Свято-Сретенском соборе.

Однако наше херсонское священноначалие не разделяло подобных идей, и закончилось все в свое время печально. Меня клеймили обновленцем, херсонским Лютером, еретиком. До сих пор еще находятся священники, истово не рекомендующие посещать наш Свято-Сретенский собор. И конечно, обидно за все эти церковные нестроения, противостояния, причина которых – глупость и невежество. В те очень трудные годы особенно вспоминался владыка Кирилл. Его образ вдохновлял и помогал выстоять в той очень непростой обстановке.

Кирилл Гундяев:

Я был ректором 10 лет, день в день. И в один день меня перевели в Смоленск. Это, конечно, была отставка. Сейчас уже, как говорится, из архивных источников стало известно, что инициаторами моего перевода, внезапного перевода, из Ленинграда в Смоленск были светские власти.

Иоанн Замараев:

Отставку владыки Кирилла все мы, студенты и преподаватели духовной академии, восприняли как личную трагедию. Все чувствовали себя, как на похоронах самого близкого, родного человека. Девчонки регентского отделения рыдали, студенты ходили молча, хмурые. Разговор не клеился. Это было горе. Вместо Гундяева ректором назначили архимандрита Мануила, хорошего доброго человека, но абсолютно не соответствовавшего занимаемому высокому посту, человека довольно серого. Потом – Владимира Сорокина, воинствующего тупого фанатика, правлением которого слава Ленинградской духовной академии постепенно уходила в прошлое...

Иоанн Замараев:

Ну, и заключительная часть нашей христианской телепрограммы – продолжение нашего размышления о судьбе человечества. Остановились мы с вами в прошлый раз на библейском образном иносказании о башне. Вечный вопрос: как объединить людей, когда они уже имеют разные языки, имеют разные традиции и обычаи, разный темперамент, разный облик? Есть два пути - взаимопонимание и братство, - но есть и насильственное объединение. Таким насильственным соединением в древности, как и потом, были империи, империи, построенные на власти меча. И в этих империях существовал такой оборот, такое выражение: сделать людей другого города или страны говорящими на одном языке. Это вовсе не означало, что они действительно говорили на одном языке. Но это означало, что они, потеряв свою родину, становились просто анонимными подданными царя. Причем ассирийские, вавилонские и другие завоеватели очень часто устраивали массовые депортации. С какой целью? – Чтобы перемешать население, чтобы погасить национальные очаги сопротивления, чтобы вообще национальную культуру убить, чтобы люди были все одинаковые, чтобы они были люди одного языка.

И вот эту модель, жестокую, но увы, всем хорошо знакомую, мы находим в сказании о башне. Там сказано: «И был у них один язык и одно наречие, собранные люди». Чем собранные? Любовью? – Нет. Братством? – Нет. Сотрудничеством? – Тоже нет. Они собраны силой. И для того, чтобы не рассеяться по земле… В нашем переводе сказано не совсем точно. «Они говорят: построим башню до неба, чтобы не рассеяться»: пусть всегда этот огромный монумент, этот гигантский дворец, поднимающийся к облакам, указывает на гордость завоевателей, величие человека. Величие очень спорное и сомнительное, но надо представить себе, когда это писалось. Имелась в виду плоская равнина Месопотамии. Вот на этой плоской равнине, где легко потеряться и заблудиться, поднимается многоступенчатый столп, башня, столпотворение. Вот таким образом люди, мол, не потеряются. Надо сказать, что история человечества знает много таких «вавилонских башен»…

А дальше – неожиданный поворот. Когда стали строить уже витки к небу, Бог сошел посмотреть, что они там делают. Священный автор был, очевидно, человеком с юмором. Представляете, Богу нужны были какие-то ступеньки, ибо Он должен был смотреть чуть ли в подзорную трубу на них!.. Это, конечно, образ, но крайне выразительный. Ведь только что мы думали о гигантской башне, которая поднимается до неба. И надо сказать, что для цивилизации примитивной, которая была, скажем, 3 – 4 тысячи лет назад, 90-метровая Вавилонская башня – это очень высоко. Так вот, она и навеяла этот образ. Поднимается башня к небу – и вдруг Бог смотрит, и где-то она там?.. И она сразу становится маленькой. Ему надо наклониться, Ему надо сойти вниз, чтобы разглядеть это «грандиозное» сооружение. И сразу притязания людей, гордыня человеческая, и вечные замыслы Божественного оказываются совершенно несопоставимыми. «И Бог смешал их языки, и они перестали понимать друг друга, и закончилось это строительство».

Человек на протяжении всех этих сказаний, и о грехопадении Адама и Евы, и о братоубийстве Каином Авеля, и наконец, строительстве башни, - человек показан, как повернувшийся к божественной свободе спиной. И у нас возникает искушение спросить: так почему же Провидение не остановило человека? Почему оно не сказало: «Вернись немедленно, или ты погиб»? Да потому, что мы – Его образ и подобие! Только в свободе, только испытав самим, что такое удаление от истины, только в этом случае мы можем ее по-настоящему полюбить, и столь же свободно к ней возвратиться.