Здравствуйте, дорогие телезрители!

Когда мы с вами думаем, что прошедшее уже прошло, это не совсем так, по очень многим причинам, в том числе и экзотическим. Ведь мы с вами запросто можем заглянуть почти на миллион лет в прошлое, и увидеть его, как настоящее, как сейчас происходящее.

Кто-нибудь из вас, когда будет на даче за городом, в ясную ночь при хорошем зрении сможет увидеть в созвездии Андромеды туманный предмет: так называемую Туманность Андромеды. В действительности, это другая Вселенная, находящаяся на расстоянии каких-нибудь 820 тысяч световых лет от нас. Так вот, когда вы будете смотреть на нее, имейте в виду, что свет, достигающий ваших глаз сейчас, оставил эту отдаленную Вселенную более чем три четверти миллиона лет назад. Таким образом, вы глядите на 820 тысяч лет в прошлое, и видите его, как настоящее.

Но не надо идти так далеко в пространство, чтобы встретиться с тем же принципом. Каждый день, глядя на Солнце, вы заглядываете на 8 секунд с лишним в прошлое. Ночью, когда вы смотрите на Антарес, вы смотрите на 250 лет назад, так, как будто это происходит сию секунду. Время от времени газеты сообщают об открытии новой или сверхновой звезды, которая вспыхивает, как гигантская водородная бомба. Мы видим это явление в телескопе и говорим: «Событие случилось сейчас». Но каждый астроном знает, что видимое нами теперь могло случиться сотни или тысячи лет тому назад. Но в таком случае, возможно и обратное: будучи теперь на звезде Ригель, вы бы видели Жанну Д’Арк, собирающую народ Франции, с Бетельгейзе как раз вот сегодня можно наблюдать восстание Степана Разина, а с Канопуса можно наблюдать за Достоевским, пишущим свой роман «Преступление и наказание». А вот будучи на звезде Сириус, можно прямо сейчас наблюдать за вами: чем вы занимались 9 лет назад.

И что это значит? Это значит, что все, что мы делаем в жизни, мы все еще делаем. И каждый совершенный нами дурной поступок, все нехорошее и злое, мы все еще делаем и будем делать вовеки веков, если не вмешается в это сам Бог, и простит нам этот грех, проступок или преступление, и сотрет его, сделает бывшее небывшим. Потому что изменить закон природы может только Тот, Кто его создал.

Иоанн Замараев:

Отец Яков Кротов продолжает нашу христианскую телепрограмму, рассуждая об основах веры.

 Яков Кротов:

Обучение основам веры может носить характер закрытия вопросов, как в лото: барабанные палочки: Бог есть Троица! – все, закрыли вопрос о том, кто есть Бог. Вечная жизнь, чаем воскресения мертвых – закрыли вопрос о вечной жизни, будет воскресение мертвых… На самом деле, Евангелие совершенно другое. Евангелие – это Благая Весть, которая не закрывает вопросы, а которая ставит вопросы. Спаситель не потому Спаситель, что Он спасает от незнания. Он Спаситель, потому что Он снимает шоры, Он исцеляет слепых людей. Слепые люди думали, что спасение заключается в том, чтобы мой народ освободился от чужеземного рабства, и даже еще и в том, чтобы чужие народы, другие народы, пришли и поклонились моему Богу в моем храме. А Спаситель показывает огромную такую дулю и говорит: «Я пришел вовсе не для этого, чтобы – вот Я сижу на троне, а вы вокруг Меня. Я пришел не для этого! Я пришел для того, чтобы все вместе стояли перед Богом, и никаких там право-лево, правый-виноватый».

Так и разговоры о вере. Они призваны научить человека ставить вопросы и Богу, и людям, и не искать ответов слишком торопливо. Друзья мои, у нас впереди вечная жизнь. Вечная жизнь! Если мы здесь и сейчас уже думаем, что получили на все ответы, чем мы будем заниматься в вечной жизни? Что, на том свете дадут синтезатор, и мы будем синтезировать церковную музыку? Бог первым сбежит от такой вечной жизни – и будет прав.

Поэтому, когда я говорю, что Бог неописуем, я же ведь не отвечаю на вопрос: «Можно ли описать Бога?» Я ставлю вам другой вопрос: «Нужно ли описывать Бога?» Ответ такой: не нужно, но можно. Для чего? Еще раз скажем: вера в одиночку – это все равно, что напиваться в одиночку. Это все, это нравственное падение. Это все равно что брак в одиночку – сами знаете, как это называется. В вере человек обретает другого. Поэтому катехизис – это способ научиться языку, как веровать вместе с другими людьми, не наступая им на глотку, не наступая себе на глотку, созидая, а не разрушая. Потому что все-таки, когда человек находит Бога, он же ведь еще не святой. И он прежде всего начинает с элементарного: приносит Богу в жертву, в подарок, свои неверующие рефлексы: дать в морду, оскорбить, нахамить, вознестись над другим. Но Богу это совершенно не нужно.

Поэтому основной христианский грех – это фарисейство. А основная задача катехизиса, и любого обучения вере – избавление от гордыни и самоуверенности. И если самоуверенность атеиста сменяется христианской самоуверенностью – все, значит, мы еще не христиане.

 Иоанн Замараев:

Давно мы уже с вами не открывали пастырский видеоархив. Давайте сегодня несколько минут нашего внимания уделим светлой памяти покойному митрополиту Антонию Блуму.

 Антоний Блум:

Первый вопрос, который мне был поставлен: «Можно ли заставить себя относиться к начальству в моем офисе со смирением, вместо поклонения и пресмыкательства, которого от меня требуют ежедневно, и которое мне никак не удается должным образом изображать? Стараюсь увидеть в начальнике хорошее, вызывающее уважение, но удается плохо. Уже сами требования непомерного выражения поклонения вызывают во мне глубокое отвращение».

Это вопрос очень реальный, не только по отношению к данному начальству, но и вообще. Как относиться к человеку, который поставлен над нами, и в котором мы не видим основания ему стоять на этом положении? Это бывало в армии, когда производили по старшинству, это бывает во всех областях. По старшинству ли, по покровительству ли, по другим причинам, тот или другой человек поставлен над другими. И чем он мельче, тем он больше требует себе знаков уважения. Он, вероятно, знает, что его не уважают специально, но проявлений уважения он хочет, потому что иначе он чувствует себя униженным.

У меня был нелепый такой случай, когда я еще был молод и неопытен, и надеялся на невозможное. Вскоре после того, как я поступил в армию, я с этим столкнулся. Был над нами очень молодой офицер, моложе большинства из нас, который требовал к себе крайнего уважения, и, конечно, не только внутреннего, но внешнего проявления. Уважение мы в какой-то мере проявляли, потому что он был начальник. Но над ним смеялись, и надругались за его спиной. И мне его стало жалко. Я к нему отправился, постучал в дверь, он велел войти, я стал под караул. Он велел подойти, я подошел и снова стал под караул. И он говорит: «Что вам нужно?» Я говорю: «Господин лейтенант, я должен вам сказать, что над вами все смеются, потому что вы себя ведете так, что вас всерьез взять нельзя». Он на меня посмотрел и сказал: «Уходите, пока я вас не посадил под арест». Этим и кончился мой полезный, как мне казалось, для него разговор.

Из этого я заключил, что в такой форме человеку сказать нельзя. И очень редко удается человеку тщеславному, пустому или чувствующему, что он, как говорится, маленький человечек на высоком коне, очень трудно такому человеку перемениться. Его должны менять, в общем, не подчиненные своим разговором.

Но что мы можем сделать, это его пожалеть. Жалеть, что у него такая слабость, такая неуверенность в себе. И проявлять к нему не подобострастие, а уважение – реальное, то есть, которое соответствовало бы тому, что он собой представляет.

Иоанн Замараев:

Небольшой евангельский фрагмент, как обычно, предлагается нашему вниманию.

Фрагмент художественного фильма Франко Дзеффирелли «Иисус из Назарета» («Кто без греха, пусть первый бросит камень»)

 Иоанн Замараев:

Ну, и последняя часть христианской телепрограммы – наши с вами размышления о человеке и о его предназначении.

Как мы подчеркивали в прошлый раз, человек является образом, носителем очень объемистой, до конца непостижимой тайны. И это не просто какая-то тайна, а тайна тайн, самая выдающаяся. Потому что происхождение мира – это тоже тайна, тем более, происхождение жизни в этом мире тоже тайна. Всякий честный биолог, как мы отмечали с вами, утверждает одно: что построить удовлетворительную модель происхождения живого из неживого невозможно. Но тайна происхождения жизни, то есть самопроизводящегося мира, она меркнет перед тайной происхождения человека. То, что есть великое многообразие форм жизни, не так удивляет. Хотя, конечно, глядя на эти умело отснятые фильмы, где тебе в одном фильме показывают мотылька, в другой акулу, в третьем тех же наших макак, не перестаешь просто поддерживать челюсть, чтобы она не отвисла совсем от всего этого многообразия.

Но все это по сравнению с фактом существования человека, конечно, меркнет. До того меркнет, что человек в этих сумерках перестает восхищаться тем, что случилось. Ну, и перестает восхищаться той тайной, которую он в себе носит. Но вот с этой тайны всякое такое антропологическое богословие только и может начинаться. Только на подступах к этой тайне можно как-то понять содержание того печального события, которое нам с вами известно под названием грехопадения.

И вот, посильно рассуждая, нам очень важно все-таки подступиться к пониманию того, что богосообразность человека должна проявляться в том, чтобы человек жил, творя и любя – в общем, это одно и то же. Потому что в каком-то смысле выявление полноты того порядка, который породил Бог, может происходить только из любви. А любовь, как мы помним, это и есть высшее проявление порядка. Она покрывает все на свете. Нет такой вещи, такого феномена, такой стихии, которую любовь не могла бы победить, как мы с вами знаем из Евангелия. Но мало ли что мы с вами знаем из Евангелия! Важно то, что это чувствовать трудно, в этом уверенным быть трудно.

Но я повторяюсь: что-то все-таки возможно для себя открыть, только рассуждая приблизительно в таком, несколько странном ключе. Иначе говоря, пытаясь как-то уразуметь, что бы это могло быть: существование в соответствии с принципом любви и творения. Только, пожалуй, так размышляя, в таких грандиозных масштабах, можно как-то избавиться от чрезвычайно давящего, подавляющего стереотипа, что творчество – это все-таки когда человек или рисует, или музыку сочиняет, или пишет стихи. Потому что на словах никого не убедить, что творчество – это, может быть, и что-то другое. Можно долго разглагольствовать на эту тему, но это будет неубедительно: что не бывает творческих профессий, бывает творческий образ жизни. Но опять же, это нужно уметь пережить, по возможности, а не повторять просто эти слова. Потому что слова таки не выглядят убедительно. И слово «творчество» именно поэтому и затаскано, так же, как и слово «любовь».

Но, к слову говоря, то, что человек является носителем вот этих потенциальных начал бытия, любви и творчества, создает, как ни странно, вот тот непостижимый риск человеческого бытия, когда человек может оказаться не на высоте своей задачи. То есть, парадоксальным образом, потому что человек потенциальный творец, он может сорваться, благодаря тому, что человек может жить по любви, но может жить и ненавистью. Вот животные не умеют ни того, ни другого. Почему мы говорим, что человек потенциальный творец? Ну, если бы он был реальным творцом, он был бы Богом. Потенциальный – это означает, что он должен осуществить эту потенцию. А для того, чтобы осуществить потенцию быть Творцом, для этого надо непрерывно быть озабоченным тем, чтобы, благодаря твоему существованию, что-то созидалось, что нужно не тебе, а всему на свете, сразу.

Но дело-то в том, что эта потенция сосредоточена на существе, у которого есть какая-то своя, если хотите, индивидуальная логика существования. Оно должно воспроизводить, в том числе. Богу-то не нужно Себя воспроизводить, а человек еще существует, как какая-то система, которая нуждается в самообеспечении, при этом при всем. Потому что он же не может быть бесплотным, и при этом быть Творцом.

Вот чем ангелы отличаются от людей? Я, конечно, не знаю, как они устроены, меня Господь никакими видениями на этот счет не удостоил. Но вот то, что это служебные духи, говорит о том, что у ангела нет такого зазора, что вот ему надо чего-то осуществить, что является чем-то помимо его самого. А у человека это есть. То есть, если человек не будет творцом, жить он все равно как-то будет, как-то копошиться и ползать все равно будет.

Вот может ли человек прожить, не любя, в собственном смысле слова? Еще как. Ну, может быть, плохо, можно говорить уйму слов. Но главное, может. Вокруг полно людей, которые говорят, что они никого, кроме собственной собаки, не любили по-настоящему. Но собаку, извините, на то и приобретают, что ее любить – это на самом деле означает не любить, а просто наслаждаться фактом существования чего-то, что никуда от твоей любви не денется. Потому что щенка кормить в такой кайф, что он беспомощный, а самое главное, безответный. Когда-нибудь, в 5 лет, он все равно тебя не спросит: «Папа (или мама), почему у дяди Васи три комнаты, а у нас две? И вообще, почему небо не падает?» Не спросит тебя собака, она как была собакой, так и помрет собакой, и все будет хорошо. Одно только жалко в этом во всем сентиментальном сердце, что помрет, не протянет столько, сколько ты. Если бы собаки еще жили лет по 40, так, что за свою жизнь ты похоронил бы только парочку, было бы здорово. Но слона не заведешь дома. Попугая – во-первых, дорого, во-вторых, он умиляет только первый месяц. А черепаха какая-нибудь – совсем скучная, не умилительная. Она спокойна настолько, что она есть, что ее нет, непонятно. Так что, когда человек говорит, что у него в доме живет черепаха, это как-то не впечатляет.

А по большому счету, без любви прожить – это проблема. Хотя люди на полном серьезе уверены, что чем меньше ты бегаешь за любовью, тем легче в твоей жизни она присутствует. Главное, себе внушить, что любовь – это что-то такое простое. Не зря же выработали такую замечательную поговорку: стерпится-слюбится, вот стерпится – это то же, что и слюбится. Помните, Министр-администратор замечательные слова сказал у Шварца в «Обыкновенном чуде»: «Это вы, сумасброды, выдумали любовь – нет никакой любви!» Ну, то, что он дальше говорил, я повторять не буду.

А мы разговариваем о том, что это, видите ли, должно стать нервом бытия, что человек должен быть предельно озабочен именно любовью, как основанием своей жизни, как важнейшим содержанием своей жизни. «Смеетесь вы, что ли? – скажет нам средний обыватель. – Ну как же можно этим быть озабоченным? Всю жизнь ходить с выпученными глазами, да еще чего-то назойливо выискивая в мире, который на самом деле устроен несуразно, но очень просто? Ну какая там, простите, любовь? Люди давно привыкли, что есть просто какие-то там возрастные проявления. Пресловутая первая любовь – это лет в 15 завораживает, а 40-летние циники смотрят на очередных Ромео и Джульетту и про себя вычисляют, что у них будет послезавтра, и как это кончится. Предусмотрительно думают еще и о том, как бы попрятать все острые, режущие и колющие предметы, а также веревки и перекладины, чтобы очередной Ромео в критический день не удавился бы, или Джульетта. И все! А вот как они переживут это, потом все будет нормально, и не надо поэтому сильно дергаться. Главное, вовремя предотвратить возможные негативные последствия от несчастной любви…»

«Еще хуже - говорят циники, - когда любовь счастливая, потому что эти последствия предотвратить намного сложнее. Потому что в первом случае надо просто уберечь человека вовремя от того, чтобы он не удавился, а тут как бы кого не зашибло от потери, а она все равно случится, все это знают. Кто апостола Павла читал, что любовь, видите ли, не перестает, - еще как перестает! Люди даже сроки хорошо знают. Нормальный срок – 2 месяца, ненормальный – 2 года…»

Ну, это я к тому, что, если принимать во внимание все вот эти перевертыши, связанные с нашими ключевыми словами, то очень трудно выдавливать из себя какие-то конструктивные слова и выражения о любви, о любви, как об этом творящем начале для человека. Ну, как о предмете интереса, как о какой-то мотивации, причем, чтобы меня, естественно, любили, потому что за нами не заржавеет, как известно, нам только дайте, выпишите большой кредит, а за нами точно не заржавеет, и все будет хорошо, - ну, это еще понятно. А вот когда в такой плоскости, в таких терминах это говорится…

Мне самому, честно говоря, вслух все это страшно проговаривать, потому что я понимаю, что каждое очередное озвучивание чего-то подобного эти слова ставит под риск обесценивания. Оно и так уже зашло дальше некуда. Но увы, мы приговорены к тому, чтобы разговаривать об этом, потому что другого-то все равно ничего нет. И в этом тоже есть тайна человеческого предназначения. Больше говорить не о чем, все равно, как бы мы ни суетились.