Мы редко задумываемся о том, что любые блага цивилизации, культуры, морали, социального устройства нарабатывались веками и тысячелетиями. Ведь то же самое колесо кто-то придумал, по меньшей мере, 5000 лет тому назад. Потомки пользуются наследием своих предков в самом широком смысле этого слова, а зачастую и транжирят его. Успешность западных стран в 20-м веке – это, ведь, заслуга далеко не только жителей 20-го столетия. Скорее – это результат многовекового пути народов, избравших ценности евангельские. Отец Яков Кротов размыслит над вопросами, касающимися сферы культурного наследия.

 Яков Кротов:

Я историк – по увлечению, по призванию, по образованию. И я довольно часто встречаю в книгах по истории… Вот сегодня я читал книгу Игоря Даудского и Татьяны Ворожейкиной, об истории российской власти, даже российского самодержавия. И там мысль-наблюдение, которая не им принадлежит, это общее место в мировой исторической науке. Что вплоть до конца 18-го века Запад, западные страны, самые передовые – Голландия, Франция, Британия – не были лидерами в мировой экономике. Лидерами оставались Китай и Индия, и так далее, то есть, те же державы, которые были лидерами на протяжении двух тысячелетий после крушения Римской империи. Верно ли это утверждение? Смотря что считать лидером, и смотря как понимать экономику. Формально в 18-м веке Российская империя выплавляла больше чугуна, чем Швеция, и экспортировала его. Означает ли это, что Российская империя была в числе мировых лидеров? А почему в 19-м веке вдруг Британия, Франция и так далее вышли и стали определять судьбы мира?

И вот здесь мы сталкиваемся с одним недоказуемым фактом. Экономический расцвет Запада, особенно ставший явным в 19-м веке, когда западные страны создали огромные империи, этот экономический расцвет был вызван вовсе не теми людьми, которые жили в 18-м и 19-м веках. По известной античной еще, дохристианской поговорке, мы карлики, которые стоят на плечах великанов. Откуда взялся этот расцвет? 16-й век, например. Россия, Китай, Англия. Когда мы хотим почитать литературу 16-го века, мы что читаем, Никоновскую летопись? Китайские сказания? Мы даже не знаем об их существовании. Откроем Никоновскую летопись – нам станет скучно. Откроем Домострой – нам станет противно. Конечно, и западная литература того времени на три четверти противная и скучная. Но есть же Шекспир, есть «Ромео и Джульетта». Был Лютер, был Кальвин, был Эразм Роттердамский. Оказывается, что экономический подъем – это только следствие огромного культурного подъема, который был веками ранее. Одно вытекает из другого. Потому что именно Шекспир – тот, кто дал людям чувство собственной значимости, чувство свободы, чувство, что любовь – это не просто социальный конструкт, это не просто что-то, что нужно для выживания. Это был Шекспир. Рабле – тот, кто научил европейцев смеяться – над собой, над деспотизмом, много чему научил. В России были такие люди? Нет. В Украине, кстати, тоже. Была барочная литература, довольно неплохая, но и Польша, и Украина, и тем более Россия – это провинция, периферия тогдашнего мира. А Китай? Тоже не было. Вот он где, корень добра.

Корень добра – или не только добра? 19-й век, повторим, это век расцвета империй. Это миллионы убитых людей. Европейские страны свои империи делали, с одной стороны, для того, чтобы сбывать свои товары, и это неплохо. Но, с другой стороны, они создавали рынок огнем и мечом. Да знаменитый расстрел восстания сипаев в Индии – помните, привязанные к пушкам? Людей привязали к пушкам и выстрелили из этих пушек. Цивилизация! Это Эразм Роттердамский виноват, Лютер, Монтень, Шекспир? Конечно, нет! Просто пачку дрожжей можно положить в тесто, а можно бросить в нужник. (В пионерских лагерях было такое развлечение, да, было. Я в них не участвовал, но я про них знаю.)

Так вот, европейская культура изначально, как и любая другая культура, это единицы, как Авраам – единица, и ему открылся Бог. Ему, а не какой-то стране. А затем на это открытие, как мухи на навоз (или на мед) слетаются те, кто хотят власти, господства, денег, жирно есть, сладко спать, помыкать другими. То же самое происходит и сегодня. Эйнштейн открывает теорию относительности, Мария Склодовская открывает радиацию, уран. А кто-то из этого делает атомную бомбу. А другой человек делает атомную электростанцию.

И то же самое с нашей верой, то же самое с нашей Церковью. Это пачка дрожжей. «Вы – соль миру, вы – закваска» (дрожжи) – говорит Спаситель. Мы куда с этой закваской? Закваска-закваска, ты что собралась квасить? Ты в нужник к соседу, или ты в тесто?.. И тут нам Господь не мешает. Он нас не останавливает. Это все мы делаем сами. Понятно, какой выбор я бы предпочел, но меня тоже все время тянет в нужник, хотя у меня никакой нужды в нужнике нет, в духовном. Господствовать, обжираться, получать удовольствие от тиранства другого, словно мы Иудушки Головлевы? Это противоестественно. Грех противоестественен. Почему мы на него падки? Грех сладок, человек падок – это отдельный вопрос. Но просто надо это себе обозначить и понимать, что ты – великан. От того, как ты живешь сегодня, зависит, куда запрыгнет какой-нибудь карлик завтра. Значит, не всякому подставляй плечи, а как святой Христофор. Он почему Христофор? Потому что он нес Христа. Как свето-фор: «фор» - это «носить», «носитель света». Ну, а мы давайте в Христофоры!

Иоанн Замараев:

Отец Димитрий Вайсбурд, наш клирик Херсонского Сретенского собора, сегодня начнёт свой разговор о вере и Церкви.

 Димитрий Вайсбурд:

Прежде чем говорить о том, во что, собственно, мы верим, наверное, сначала нужно сказать о том, что это вообще такое. Потому что это, к сожалению, часто путают. Иногда себе представляют веру, как нечто такое вот совсем уж сверхъестественное, что может и горы переставлять, а часто и наоборот: как что-то совсем простое, приземленное, как некий аналог знания, но только хуже его качеством. Поскольку я вырос в семье неверующей и хорошо помню себя неверующим, мне есть с чем сравнить.

Когда я только приближался к Церкви, я говорил: «Вы мне докажите, и тогда я поверю». Сейчас мне это смешно, потому что вера – это нечто, противостоящее знанию, в определенном смысле. Ведь нельзя сказать: «Я верю в то, что 2 х 2 = 4». Это я знаю. Нельзя сказать, что я верю, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы. Это предмет для знания. Можно сказать: «Я верю, что, к примеру, завтра будет дождь». Но нельзя сказать: «Я верю, что вчера был дождь». Потому что это уже совершилось. Он либо был, либо не было, это можно только знать или не знать, но верить в это невозможно.

Чтобы понять, что это такое, мне кажется удачным следующий пример. Когда мне надо куда-то поехать, по городу, я выхожу, иду на автобусную остановку и сажусь в автобус. Это значит, что я верю в то, что этот автобус меня довезет туда, куда мне нужно, в какие-то предсказуемые сроки. Хотя ведь, в принципе, он же может и не довезти. Он может сломаться, может произойти какое-нибудь ЧП. Так что это не предмет знания, это предмет веры. Аналогичным образом мы верим и в кого-то. Мы можем доверять кому-то, хотя никаких гарантий в том, что этот человек нас не подведет, нет. Но тем не менее, мы доверяем. Так что вера – это не то, что человек говорит, это не то, что он думает, это не то, что он чувствует, это то, что он делает. Вера следует из дел. Поэтому, если мы говорим, что мы верим в Бога, но при этом в жизни своей ориентируемся на какие-то совсем другие вещи, к Богу отношения не имеющие, то это значит, что в Бога мы на самом деле не верим.

Так во что же мы на самом деле верим? Вот еще лет 100 назад примерно принадлежность человека к той или иной конфессии, религии и так далее более или менее однозначно определяло, во что он верит. Сейчас это уже давно не так. Сейчас в одной Церкви, в одной общине даже, могут состоять люди, верящие в совершенно разные вещи. Если людей, ходящих в один и тот же храм, спросить, во что они верят, то можно услышать очень разные вещи. И даже такие, что трудно назвать их единоверцами. И в то же время, среди людей, состоящих в разных конфессиях, иногда, и даже нередко, встречаются такие, кто, в общем, верит в одно и то же, и оказался в разных церковных сообществах лишь по каким-то жизненным обстоятельствам. Поэтому нам важно понимать, во что, собственно говоря, мы верим, и в кого.

Начнем, наверное, с того, что самой такой агрессивной, что ли, религией, притязающей на то, что она вообще не является религией, в наше время является атеизм. Вера в несуществование Бога – это вера абсолютно религиозная. Доказать это невозможно. Собственно говоря, сами атеисты иногда пытаются это доказать, но они очень успешно придумывают себе такого «Бога», в которого на самом деле никто никогда не верил, и очень успешно опровергают его существование. Существование настоящего Бога невозможно ни доказать, ни опровергнуть, потому что любое доказательство может быть обращено только на предметы, принадлежащие нашему миру. А Бог запределен миру, Он вне его, Он Сам является Творцом этого мира. Поэтому никакие доказательства, ни Его существования, ни Его несуществования, невозможны в принципе.

Близким к атеизму является агностицизм. Агностики не говорят, что Бога нет, они говорят, что об этом ничего не известно. Вот мы не можем знать точно, что Бог есть, поэтому мы оставляем этот вопрос открытым. Мы не знаем. Ну, по сути, по практике, по применению в жизни своей веры, они, конечно, приближаются к атеистам, потому что, естественно, раз они не знают Бога, то они опираются в жизни на вещи, к Нему отношения не имеющие.

Но более всего распространен даже не такой вот агностицизм (это все-таки для интеллектуалов), а просто большинство людей об этом не задумываются. Ну, и поскольку они, опять же, опираются в жизни на какие-то свои собственные интересы, размышления и так далее, не имеющие отношения к Богу и к вере, то это все явления одного ряда.

Веру нельзя передать через какую-то информацию, ее нельзя вычитать в книге, даже в Священном Писании. Ее можно воспринять только лично, через свидетельство. Мы можем свидетельствовать только о том, что произошло с нами лично, с каждым из нас, о своей личной встрече с Богом. И если человек захочет так же встретиться с этим Богом, то он может воспользоваться опытом другого через его свидетельство, и попытаться приобрести свой собственный личный опыт встречи с Богом.

 Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церкви.

Виктор Веряскин:  

Жило-было царство Польское, там были король и королева, но не было детей. А рядом было огромное великое княжество Литовское, там тоже был свой правитель (Киевщина, теперешняя Украина, тоже входила в Великое княжество Литовское). И Ягайло, князь Литовский, и Ядвига Польская заключили династический брак, с надеждой иметь потомков, и так возникла Речь Посполитая, и царство Польское слилось с Великим княжеством Литовским, поглотив в себя и теперешнюю Украину, тогдашнюю Киевщину.

Я хочу сказать, что интересно, что иногда в истории такие глобальные пертурбации происходят не путем завоевания, не путем введения войск, а путем вот таких интересных переговоров о браке, о свадьбе, о заключении междинастического брачного соглашения.

В великом государстве Речи Посполитой были свои олигархи, были свои магнаты. В том числе, один из них, князь Василь Константин Острожский. Он тогда назывался некоронованным королем государства Речи Посполитой. И что интересно, что редко в истории бывает, но некоторые олигархи и магнаты могут думать о будущем государства, общества, истории, о своем вкладе, своей роли, своего оправдания в жизни. И иногда предпринимают активные действия, в том числе, по рациональному и правильному, как они считают, перед Богом и перед людьми, перед историей, использованию своих возможностей: финансовых, интеллектуальных, людских, территориальных и прочее.

Князь Острожский решил все-таки делать какое-то добро, и людям, и обществу, и государству, одновременно с этим понимая, что это будет благо и себе. Поэтому он как раз и открыл Острожскую школу, которая переросла в Академию. Он принял беглого печатника из Москвы, Ивана Федорова, он пригласил преподавателей высочайшего мирового уровня, и он начал пытаться осуществлять кадровую политику.

 Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Продолжая наш с Вами разговор о преподобном Симеоне – святом 11-го столетия по прозвищу Новый Богослов, следует отметить уникальность его жизненной позиции.

Он полностью разделял этическое воззрение Марка Подвижника – аскета 5-го века по части собственной совести, как главного ориентира на духовном пути к Богу. Если кто-то читал «Добротолюбие», то знает, что там есть целые главы из Марка Подвижника. И Симеон был поражён позицией святого Марка, в отличие от нас с Вами, для коих казалось само собою разумеющейся истиной, что христианин должен следовать голосу своей совести. Так в чём же удивительность этого? Не в том, что вокруг звучат призывы к бессовестности, а что в Церкви, тем более в монастырях, веками насаждалась установка, что совесть – это вообще не критерий. Дескать, христианин, а тем паче монах должен руководствоваться наставлениями духовно старших, а личную совесть нужно запихнуть подальше, мол, она обманчива.

Кстати, это жуткое заблуждение до сих пор культивируется в некоторых монастырях и даже приходах – так удобно настоятелю или игумену – что ни скажешь своему подчинённому, а он: «простите, благословите!». Против этого только в 20-м веке выступал архимандрит Таврион Батозский – святой жизни старец, духовник митрополита Антония Блума.

Во-вторых, Симеон подчёркивал важность того, что Серафим Саровский обозначит главной целью своей жизни, а именно стяжания даров Духа Святого.

И третье: для святого был важен поиск внутреннегодуховного богопознания, приобретаемого через молитву.

Итак, Симеон слушает во всём голос своей совести и руководствуется своим внутренним опытом.

В аскетическом плане он постоянно увеличивал свои молитвенные упражнения. Ну, как тяжелоатлет во время тренировок постепенно увеличивает груз. А затем всё больше напрягал внимательность в правиле, сосредоточенность на молитве. Потом усиливал молитвенное усердие. И как-то однажды во время молитвы он испытал явное действие благодати Божией. Это было похоже на свет, некое сияние, вызывавшее глубокую радость и ликование. На тот момент Симеон, как мантру, повторял формулу мытаревой молитвы: «Боже, милостив будь ко мне грешному».

Произошло это с Симеоном ещё по молодости. Затем он уходитиз монастыря и начинает жить в миру. Позже он сочтёт этот шаг своей ошибкой.

Симеон вообще очень критично относился к себе самому. Это мягко говоря. Однажды он написал своё покаяние в самоуничижении предельном. Он начинает: «Я был и тем, и тем – и вором, и грабителем, и убийцей, и прелюбодеем, и насильником…» - перечисляет практически все грехи, какие вообще существуют, а затем пишет: «Да, поверьте, я говорю об этом правду, без притворства и без лукавства». Позднейшие духовные писатели в 18-м веке говорили, что, видимо, он перечисляет свои духовные падения: мол, если он и был убийцей, то, видимо, убийцей души, и так далее. Но пишет он о себе настолько ужасно, что в конечном итоге вызывает сомнение вообще правдивость его «исповеди» Хотя, в какой-то период молодости, он действительно вёл совершенно мирской образ жизни, но не порывая со своим духовным наставником Симеоном Благоговейным. В 977-м г. он возвращается в Студийский монастырь, а затем переводится в обитель св. Маманта.

Обстоятельства его ухода связаны вот с чем. Симеон был очень привязан к своему старшему наставнику, а тот не имел священного сана, был простым монахом. И игумену монастыря не понравилась привязанность Симеона-младшего к Симеону-старшему. Всячески пытались эту привязанность прервать, и в итоге кончилось тем, что Симеон-младший перешёл в монастырь св. Маманта.

Там он постригается в монахи, занимается молитвой, безмолвием, созерцанием и изучением Писаний. Каждый день участвует в Таинстве святой Евхаристии. Собственно, святые дары вместе с просфорой являлись для него и телесной пищей. Ничего другого, кроме, как в дни воскресные, он не ел, а в праздничные участвовал в общей братской трапезе.

В свободное от молитвы время переписывал священные книги - Он был хорошим образованным каллиграфом.

Примерно в 980-м г., когда умер игумен монастыря, монахи на освободившееся место избрали Симеона. И тогда он был рукоположен во пресвитера, стал иеромонахом.

Успешным Симеон оказался и в качестве хозяйственника. Поскольку монастырь св. Маманта был очень бедным и находился в упадке, новый игумен начал его расстраивать, занялся ремонтом, реставрацией, экономикой, приобретал утварь, организовал библиотеку и пр. Занимался духовным просвещением в первую очередь среди монашествующих.

Главной темой его проповедей было единство со Христом. Он считал, что это мистическое единство доступно каждому, кто его возжелает. Периодически внутренним взором он наблюдал безличностный Божественный свет, который воспринимался Симеоном, как личностное присутствие Христа.

Эти свои видения Симеон не считал чем-то особым, специальным. Он был уверен, что сие не только доступно, но и призвание каждого. Открыто говоря о собственном опыте, он считал, что братья обязательно последуют его примеру.

Но прилежность Симеона на духовном поприще имела не только положительные результаты - многие люди смущались его категоризмом. В принципе, он говорил то же самое, что потом будет говорить мать Мария Скобцова через десять веков: «Христианство – мол, это огонь. А если нет огня в сердце, то нет и христианства». Зачастую слова Симеона людям казались, мягко сказать, полемическими, и многие их не воспринимали. В частности, он говорил, что Крещение бесполезно для тех, кто не имеет благодати Духа Святого. Что Крещение бездейственно, и его нет, если человек не встречается со Христом. Людям это было тяжело слушать. И, в конце концов случился бунт. Во время проповеди, на утрене, монахи со злобными криками бросились к нему с кулаками. Но Симеон стоял на месте, не поднимая рук, не защищаясь, а только улыбался со светлым лицом. Они вне себя от злости выскочили, сорвав монастырскую дверь и побежали через весь город к патриарху, который Симеона не любил. Но патриарх, вызвал Симеона и допросив, убедился в его невиновности. Кстати, патриархом тогда был Сисинний, он бы на кафедре с 995-го по 998-й гг.

После этого скандала Симеон оставался игуменом примерно до 1005-го г. Потом передал руководство монастырём своему ученику Арсению, а сам ушёл в затвор в расчёте на то, что проведёт там остаток жизни. Но оказалось, что его испытания только начинались. С 1003-го по 1009-й гг. у него разгорелся полный разлад со священноначалием. В частности, Симеона обвиняли за почитание своего духовного отца. Дело в том, что после смерти его наставника Симеона Благоговейного, преподобный Симеон совершал в монастыре ежегодное празднование в его память, не дожидаясь официальной канонизации. В принципе, ничего необычного в этом не было, все местные канонизации как раз с этого и начинались. Но вот крупные тогдашние церковные иерархи сочли сие за самоволие.

В конце концов, Симеона вызвали на синод, и в 1009-м г. изгнали из монастыря. Одновременно был организован налёт на их общину – громили монастырский храм, уничтожали иконы, которые были написаны в честь Симеона Благоговейного.

Будучи изгнанным не только из монастыря, но и из Константинополя, он поселился в провинции, при одном храме, основал там маленькую иноческую общинку, но не замыкался в ней - общался с народом, наставлял, молился об исцелении болящих.

Но в 1022-м г. Симеон заболел сам, причём так заболел, что не мог двигаться, очень истощал, потерял возможность совершать Божественные литургии, как прежде делал это постоянно. Но, будучи недвижим, ежедневно причащался. А умер 12-го марта 1022-го г. и похоронен своими любящими учениками. К этому времени церковное начальство одумалось, и сняло с него все прещения и анафемы. А через 30 лет после его смерти его останки будут торжественно внесены в Константинополь как мощи величайшего святого. Ну вот где-то так.

До следующей телевизионной встречи!