Здравствуйте, дорогие телезрители!

Жила-была у нас в Херсоне замечательная женщина – учёная астроном Казимирчак-Полонская – человек святой жизни. Непростая судьба. Родилась в той части Украины, которая ранее относилась к Польше. Высшее образование получила в Варшаве. Близко общалась с тогдашними светилами русской эмиграции Сергием Булгаковым, Борисом Старком, Марией Скобцовой, Николаем Бердяевым в Париже. Возвратившись уже на советскую родину, остановилась у нас в Херсоне, преподавала в Пединституте математический анализ. Но осуществить своё призвание, как астронома, в провинции ей не удавалось. Пришлось переезжать в Ленинград, где её ждала блестящая карьера учёного. Открыла ряд новых небесных тел. Её именем названа малая планета 2006. Лауреат почётной премии Бредихина, обрела всемирную известность. И в то же время была тайной монахиней – в годы Советской власти такое было нередко – тайные епископы, тайные пресвитеры, тайные монахи. Это на случай, если коммунисты решились бы окончательно уничтожить Церковь физически. Человек поистине святой жизни.

Господь так устроил, что в нашей семье оказалось множество её писем духовного содержания, по которым вполне можно характеризовать её как личность. Моя супруга матушка Ирина Замараева, представляя отдел нашей епархии по канонизации святых, в настоящее время готовит соответствующие материалы. А отец Яков Кротов размыслит всего лишь над одним отнюдь не главным вопросом, хотя и непростым – а надо ли было ей возвращаться со своим сыном на территорию, на которой хозяйничали коммунисты?

 Яков Кротов:

Был такой русский астроном, Елена Полонская. Обычно ее называли, и в справочниках она числится, как Казимирчак-Полонская. Ровесница 20-го века, умерла уже совсем близко к нашему времени, близко к перестройке, даже, кажется, после, не это принципиально. Она осталась в истории (жила она последние годы жизни в Ленинграде, в Петербурге), как миссионерка. Она разговаривала с людьми, она читала какие-то лекции в Ленинградской Духовной академии, она много переписывалась. И действительно, многие люди, благодаря ей, стали верующими, росли в вере, кто-то даже священником стал.

У нее у самой судьба трудная, потому что она из русской дворянской семьи Полонских во Львове. В 30-е годы она была в Париже, ее духовным отцом был отец Сергий Булгаков, который когда-то в юности в Киеве был социалистом, социал-демократом, горячим материалистом, а потом стал православным, вместе со своим другом Николаем Бердяевым. Они дружили до конца дней отца Сергия, и оба на свой лад служили Богу. Разница, наверное, та, что Бердяев никогда и никем не руководил. У отца Сергия Булгакова внешность была, как у пророка, такая вдохновенная. И он решился руководить молодыми девушками. Одну из них я знал, когда ей было уже очень-очень много лет, в начале 70-х, Юлия Николаевна Рейтлингер, она же монахиня Иоанна. Отец Сергий ее постриг в монахини, она была девушкой, дала обет безбрачия. Когда я ее знал, она уже была почти глухая. Жила она по-прежнему в ссылке, ей не разрешали вернуться в Москву. Приезжала она к отцу Александру Меню. Она мне нарисовала иконку апостола Иакова к моим крестинам в 74-м, а в 76-м нарисовала иконку к нашему венчанию – мученица Ирина и апостол Иаков. И вот она о Елене Полонской говорила: вышла замуж, родила ребенка. Во время войны в Польше произошла трагедия, они расстались с мужем навсегда. И главное, Полонская вернулась на родину, как она говорила, в Россию. Должен заметить, что вообще-то ее родиной была Украина. Но в том-то и проблема тогдашней имперской эпохи, что русские в Украине считали, что никакой Украины нет, и Австро-Венгрии нет, есть Россия, где я, русский дворянин, и где мое поместье. Она вернулась в Россию. И вот от нее остался такой текст, «О действии благодати Божией в современном мире». Название вводит в заблуждение абсолютно. Это на самом деле не очень большой мемуар, строго о первых послевоенных годах, о ее сыне, 10-летнем мальчике, который погиб. Почему погиб? Погиб и умер он в Херсоне. Когда она вернулась в Россию, многие возвращались. Им обещали, что не тронут, дадут работу, будет строго, сурово, «но зато вы послужите отечеству». Ее направили вовсе не служить отечеству, ее отправили в Херсон, с огромным трудом выдали ей какую-то ужасную комнату, и она в местном ВУЗе преподавала математику, физику, астрономию, преподавала людям, и абсолютно не желавшим учиться, желавшим просто сделать типичную советскую карьеру.

В целом ее мемуар напоминает «Матренин двор» Солженицына. Груда хищников и хищниц, и вот одна праведница, и у нее все таскают. Но если бы только у нее! И когда она удивленно в первые дни спрашивала: «Ну как же можно вот взять и украсть у меня чемодан со всеми вещами? У меня же больше ничего нету! Как можно взять и вырвать у меня сумочку с продуктовыми карточками? Что мы теперь с сыном будем есть до конца месяца?», ей говорили: «Не зевай!»

Я думаю, что этот лозунг «Не зевай» и по сей день у многих из нас написан на сердце. Мы крысятники. Мы крысятники по прошлому, по настоящему, а главное, по будущему. Мы не верим Богу, и мы все норовим как бы и верить, и кусочек утащить себе, в свою крысью нору. А она не тащила. И кончилось это тем, что ее 10-летний мальчик умер, потому что не лечили, залечили. И умирал он нехорошо. Ну, что я буду говорить про советскую медицину, она не сильно изменилась. Это пытка, это казнь, это мученическое мученичество. И она не осуждала, почти не осуждала, тех, кто это сделал. Хотя она все-таки тогда бросила Херсон, бросила, вопреки «долгу советского человека». Но главное, она пыталась оправдать себя. Есть в этом мемуаре слова про то, что «я виновата перед мальчиком моим». Понятно, любила она его безумно. Но при этом она говорила: «воля Божия». И вот это самый сложный вопрос: была воля Божия, чтобы она уезжала на родину, так называемую, от которой уже ничего не осталось, чучело родины, а не родина? Я не знаю. Я бы не взялся ей сказать: «Уезжай». Я бы твердо ей сказал: «Не уезжай, беги, как бегут сотни тысяч украинцев и поляков, беги на Запад! Постарайся добраться до Англии, до Америки, ради ребенка, ради служения науке. Наука выше родины. Родина – то, что создает условия для творчества, а не то, что убивает тебя и твоих близких!» Но и осудить ее я не могу. Может быть, это был самообман с ее стороны. Наверное, это было искушение, сатанинское искушение. В этом ужас диктатуры российской, сталинской, ленинской, путинской. Она, как морок, окутывает человека.

Что мы можем этому противопоставить? Как мы можем сообразить, как жить? Я думаю, единственное – взять вот этот крысиный лозунг «Не зевай» и сказать: «Давайте зевнем». Давайте зевнем в лицо злу, в лицо нашему страху, который говорит: «Скорей, скорей! Урви кусок, отпихни!» Вернем ему, и не будем зевать Христу в лицо. Давайте притормозим со страхом за свое будущее. Давайте чуть-чуть ускоримся, как говорил один персонаж недавней политической истории, в страхе за будущее других. А главное, в надежде, надежде, что Бог нас не оставит, даже если мы себе чего-то не утащим в карман. Это не проблема богатых людей, хотя у богатых, я вас уверяю, они тоже крысятничают. Невроз не покидает человека после миллиона долларов, и даже после десяти тысяч долларов, он только нарастает. Это проблема нищих.

Поэтому блаженны нищие духом, которые зевают, когда им говорят: «Убей, уходи, поспеши!» А нищие духом не делают этого. Потому что они нищие духом. Просто нищий сделает грех, а нищий духом нет. Мы в основном нищие. Не я лично, я живу в богатом процветающем Мордоре, у меня пенсия мордорская, все схвачено. Главное, схвачен за глотку вот этим окружающим эгоизмом, и своим эгоизмом. Давайте этому не поддаваться, и больше думать о наших ближних, о наших детях. Может быть, этот мальчик вырос бы и стал бы советским бандитом, или советским чиновником, или чем-то вроде Януковича, ГБ-шником, наркоманом, в конце концов… Такое бывает. Но наше дело – желать, чтобы любой ребенок вырос, выжил. Каким он станет, это его жизнь. А наше дело – эту жизнь сохранить, довести до момента, когда человек становится сыном Завета, как сказано в Писании, бар-мицве, сам отвечает за свои грехи, а мы должны отвечать за свои. И пусть среди этих грехов не будет ставить идеал выше живого человека, даже если это идеал Евангелия. Такого быть не может.

 Иоанн Замараев:

Протодиакон Андрей Кураев – о вопросах, связанных с религиозностью и неверием, а также со взаимоотношением личности и общества.

 Андрей Кураев:

Язык православного богословия на самом деле очень беден, если речь идет о том, какие слова мы имеем право прилагать к Богу. Причем не в Его отношении к миру, здесь много слов: «любовь», «Творец», «Промыслитель», «Судия» и так далее, и здесь наш язык, конечно, может наговорить много слов, это наши отношения. А когда вот – вне, вне Космоса, то есть, о Самом Боге? Дело в том, что есть два богословия. У святых отцов богословием называлось по-настоящему только учение о Троице, а все остальное – это домостроительство. Домостроительное богословие, Бог и Космос. И даже в учебниках догматики это два разных тома.

Так вот, в первом томе, собственно говоря, три термина: природа, ипостась и энергия. Божественная энергия, Божественная ипостась, Божественная сущность. Теперь дальше. Мы исповедуем и поем в наших молитвах, что Бог вездесущ: «иже вездее сый, и вся исполняяй». Мы понимаем, и по нашему опыту, и богословски, и философски, что без Божьей поддержки, Божьего присутствия, мир распался бы. Еще Евгений Трубецкой подметил, что на рублевской фреске борьбы Иакова с ангелом есть интересная подробность: ангел обнимает Иакова, который с ним борется, но при этом поддерживает его под локти. То есть, даже этот богоборец не может борьбу вести, если бы Бог не поддерживал этого богоборца. Ну, я напомню, что это потрясающая диалектика вообще библейского текста. Слово «Израиль» имеет две возможности перевода – «Израиль» как «боговидец», и «Израиль» как «богоборец», возможно и то, и другое. И то, и другое оправдывает себя в истории Израиля библейской поры.

Но вот теперь дальше начинаем от этих известных тезисов более систематично смотреть. Что значит Бог вездесущ? Как Бог присутствует в этом стакане? Своим усилием, природой? Нет, природа Божества иноприродна по отношению ко всему Космосу, и по отношению к моему уму, и по отношению к этому стакану, и по отношению к ангелам, херувимам и серафимам. По Своей ипостаси Бог присутствует? Нет. По Своей ипостаси Бог присутствовал только в теле Христовом, только в одной частице тварного мира. Ипостасное единство человеческой и Божественной природы – только во Христе Иисусе, и больше ни в ком. Ни в Богородице, ни в епископе, ни в ком. По благодати, значит? Но простите, если по благодати, по энергии, тогда это святой стакан и святая вода. Тогда как мы можем отличать, где святыня, а где нет? Тогда у нас отождествляются понятия «Церковь» и «Космос», потому что Церковь – это освященный Космос, освященная часть Космоса.

И вот отсюда мне представляется, вырастает этот нерв мыслящий, нерв русской софилогии. Какое слово еще найти, чтобы им обозначить связь Бога и мира? Присутствие Бога в мире и мира в Боге? И вот, начиная от Владимира Соловьева, вот эта софиологическая традиция, она пробует по-разному об этом говорить, по-разному играться с этими терминами, в чем-то удачно, в чем-то очень неудачно. Но это такой личный поиск этих людей.

 Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церкви.

Виктор Веряскин:  

В богословии ведь тоже есть проблема Божественного предопределения. Жан Кальвин учил: есть абсолютное двойное предопределение, одни предопределены к вечной погибели, другие предопределены к вечному спасению. И что бы кто ни делал, ты предопределен. И вот этот кальвинистский роковой фатальный вариант предопределения… Православные говорят: «А мы считаем иначе по этому вопросу». Все-таки Бог сотворил людей так, чтобы дать им свободу, какой-то вариант выбора, и ответственности за этот выбор. И тогда человек свободно планирует что-то, моделирует, варианты рассчитывает, предпринимает личные осознанные действия и чего-то достигает уже по своему свободному выбору, а не только по предопределению. Был такой Пелагий, который учил, что есть абсолютная свобода, Кальвин учил, что абсолютное предопределение. Православие говорит: мы пытаемся идти срединным царским путем. Наша позиция называется – семя пелагианства, или полупелагианство. Мы признаем и Божественное предопределение, расшифровывая его как включающее в себя Божественное предвидение. Бог не просто с бухты-барахты берет и что-то предопределяет, а Он по Своему Божественному предвидению видит, что надо предопределять, а что не надо, и предвидение осмыслить важнее, чем предопределение. Но у тебя остается свобода выбора, остается веер возможностей, которые ты можешь выбрать и осуществить. Это твоя задача и проблема. Но мы любим иногда ссылаться на Писание, и трактуем его так, мягко выражаясь, дискуссионно. Помните, Марфа и Мария? Якобы Мария олицетворяет созерцательность, она села у ног Учителя, слушает внимательно, и усваивает учение. А Марфа говорит: «А что мы, после учения, после беседы или лекции, что мы, не поужинаем, что ли? Надо же похлопотать и что-то приготовить». И она одновременно там – постряпать, что-то сделать, и так далее. А Христос говорит: «Марфа, печешися и молвиши о мнозе, едино же есть на потребу, Мария благую часть избрала». В богословии это называют созерцательная позиция и делательная, действенная позиция.

И мы с вами часто ударяемся в крайности. У нас есть активисты, житейские, политические, церковные, актив. И есть созерцатели, которые сидят, пассивно созерцают, куда что идет, и без нашего участия. Господь куда-то приведет. И мы никак не найдем золотую середину. Это очень важный вопрос, понятие золотой середины, правильной пропорции сочетания и активного действия, и в то же время созерцание перспективы, цели, пути, варианта развития и так далее. И как ни странно, одну из лучших формулировок сделал все-таки Игнатий Лойола, основатель Ордена иезуитов. Он сказал, что действовать надо так активно, как будто Бог ни во что не вмешивается, и будет только то, что ты сам сделаешь. Но молиться надо так искренне и ревностно, и страстно, можно сказать его словами, как будто будет только то, что совершит Сам Бог Своим вмешательством, а от тебя ничего не зависит. И вот такое сочетание горячей молитвы и активного действия только и даст нужную пропорцию сочетания созерцательности и деятельности.

И вот мы в истории видим, что у человека почти всегда есть тот или иной выбор, и веер возможностей и вариантов выбора, и возможность активного вклада участия и в жизни истории, и в жизни общества. Один из вариантов мы с вами вспоминали в прошлый раз. Это описанный в том числе в летописи, «Повесть временных лет», хоть и очень кратенько, так называемый выбор вер князем Владимиром. На самом деле мы не знаем точных деталей тех событий, как что происходило. Потому что существует, например, летопись Хорезма, написанная арабским историком, которая утверждает, что князь Владимир послал послов в мусульманский хорезмский, можно сказать, каганат, и они вели беседу о принятии ислама, и наставили в смысле ислама, и они вернулись, принявши ислам, в Киевскую Русь. Или князь Владимир действительно имел некоторые варианты обсуждений, еще, может быть, не действий завершенных, ну, а летописец мог написать об этом, как уже о завершенном варианте действия. Но можно ли себе представить, как бы пошла история, если бы действительно князь Владимир принял ислам, а не византийский вариант православия? Сегодня, возможно, весь Киев был бы не златоверхий, в виде православных храмов, а в виде мечетей и минаретов, и муэдзинов. То есть, трудно себе представить, но можно, оказывается, представить, что при таком выборе осуществления это бы повлияло на жизнь истории, государства, народа, и истории в целом даже, и так далее.

 Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Что можно сказать о церковной жизни Византии в ближайшие два века - 9-й и 10-й после патриаршества Фотия. Оно хорошего всегда было мало, но в новоупомянутый период лицемерие, нравственная раздвоенность жизни, стала обычной практикой в государстве, именовавшем себя христианской империей. Причём, эта господствующая практика не означала, что византийцы были безбожниками. Нет, они были людьми религиозными, хотя и с множеством суеверий. Не означает эта раздвоенность и того, что все христиане спокойно относились к происходящему в Церкви и в обществе. Многие из неравнодушных уходили в монастыри – подальше от мирской суеты и грязи. По сути, происходило то, чего так опасался Иоанн Златоуст – двухтипность церковной жизни: один – для избранных, для тех же монахов, например, а второй – для всех остальных.

Эта раздвоенность коснулась всех сторон жизни Церкви и общества. Можно говорить и о богослужении, в котором закон веры и закон молитвы начали расходиться. Формальное участие в Богослужении для большинства теперь стало делом обычным. Причём, под Богослужением перестало пониматься служение Богу в широком смысле этого слова - по жизни, а исключительно участие в ритуале, в культе. Причём, культ стал восприниматься не в смысловом значении, а магическом. Ну вот по сей день любое вечернее Богослужение в православных храмах там, где есть дьякон, начинается возгласом «восстаните!» - «встать!». Тысячу лет уж, как нет сидений, и молодые, и старые, и больные вынуждены стоять. А дьякона всё равно выкрикивают эту нелепость. Или: «оглашенные, изыдите!...». Оглашенных уже лет полутора тысяч, как нет ни единого – а дьякона кого-то выгоняют, как в белой горячке. Да – Маргарет Тэтчерстоит перед очами дорогого Леонида Ильича, но на его листочке написано - Индира Ганди. На самом деле, это даже не дурость, это суеверие, мол, сам по себе текст Богослужения, магичен, как языческие заклинания, и ничего менять в нём не допустимо.

То же самое мы можем говорить и о всех других сторонах жизни Церкви и общества. Вера и жизнь – каждая идёт своим особым путём, отнюдь не в едином русле. Богословие, вероучение и вера окончательно стали оторванными друг от друга, непересекаемы. Скажем, и в настоящее время вера выпускника солидной Духовной академии сильно отличается от веры рядового Богомольца. Богословие и жизнь оказались абсолютно разными величинами. Мы будем наблюдать похожие процессы и на Западе, где, как мы говорили с Вами, рождается схоластика.

И в этом контексте чрезвычайно характерно появление такого христианина, которого мы почитаем как Нового Богослова – о нём мы ещё, даст Бог, поговорим.

Заранее можно сказать, что в церковной жизни тогда появляется движение, которое в каком-то смысле напоминало происходившее с ранним монашеством. Но, если вначале – в 4-м веке из всего состава христиан, из общего течения церковной жизни выдвинулось иночество, аскетическое направление – оно вышло из Церкви и в каком-то смысле даже отделилось от Церкви, иногда порывая даже мистико-литургическую связь, то внутри этого нового, уже византийского монашества выдвинулось ещё одно направление –монашество само в себе внутренне расслоилось. И новое тогдашнее течение оказалось протестом уже не против официозной Церкви, а внутри этого самого аскетизма , т.е., иночество против иночества.

Оно и понятно, если проблемы церковной жизни не решаются, то всегда следует либо кризис, либо взрыв недовольства. Либо застой, когда люди опускают руки и привыкают жить в такой раздвоенности, смиряясь с тем, что ничего невозможно сделать. Или уходят во внутреннюю эмиграцию. И таким образом появляется едва ли не целая традиция такого исхода, как бы внутрь. Появляется целая традиция жизни – церковь внутри Церкви – но как бы отдельно от одна от другой.