Здравствуйте, дорогие телезрители!

Быть дисциплинированным, шагать в ногу, ходить по струнке в униформе – это хорошо или плохо? Иногда сие необходимо, например, в армии. В быту – вряд ли. А в Церкви? Отец Яков Кротов немного размыслит над этим.

 Яков Кротов:

Сейчас в Белоруссии проходят протесты, протестное движение. И конечно, всем сердцем хочется, чтобы люди добились своего, чтобы были нормальные выборы, честные выборы. Всегда лучше честные, чем нечестные. Но ведь этим жизнь не исчерпывается. Для меня Белоруссия – это прежде всего страна, где запрещено молиться на дому без регистрации. Это довольно жесть, так в Средней Азии, в бывших колониях Российско-советской империи, и вот в Белоруссии. В Белоруссии в начале 90-х появилась Белорусская Автокефальная Церковь. Это все было очень зачаточно, мало, ее быстро ликвидировали, кого-то выдавили и так далее, и сейчас ни слуху, ни духу. И когда я гляжу вот на эти процессии, которые идут к резиденции Лукашенко, я себя спрашиваю: эти люди, когда они добьются своего, они снимут ограничения на свободу вероисповедания, они уйдут из Московской патриархии, они будут лучше относиться к инаковерующим? Потому что пока мне это немножечко напоминает забастовку в каком-нибудь совхозе, где председатель проворовался, надоел, ну давайте добьемся, чтобы его сменили, но совхоз пусть остается совхозом. Никакой раздачи земли крестьянам назад не допустим, мы хотим именно совхоз. В Подмосковье еще Ленин создал такие образцово-показательные хозяйства, откуда снабжался и снабжается Кремль, десятки и даже сотни дач номенклатуры по Рублевскому шоссе. Один такой колхоз даже коммунист возглавляет. Так вот, это что, идеал жизни – быть таким прикремлевским совхозом? Я думаю, что для украинцев – нет. Я думаю, что и для многих в России – хотели бы освободиться, но нам тесно, нам куда деваться?

К чему я это говорю? От некоторых своих знакомых в Белоруссии я слышал довольно издевательские реплики в адрес Украинской Автокефальной Церкви: что вот-де они кадило не умеют толком держать, они недисциплинированные, они хаотичные и так далее. Что я могу сказать в этой связи? Вот я, может быть, не очень хорошо знаю, что там в Православной Церкви Украины. Сейчас ведь именно она является главной мишенью нападок со стороны Московской патриархии. Но я твердо знаю одно. Нельзя судить о людях по тому, чего они не умеют. Надо судить по тому, что они умеют, и к чему они стремятся. И я знаю, что Московская патриархия – она большая, она разная, в ней есть хорошие священники, в ней есть искренне верующие, даже, может быть, и епископы верующие есть, и прихожане… Шутка.

Я хорошо знаю Московскую патриархию. В ней, конечно, миллионы людей, поэтому все очень разные. Есть суеверы, есть верующие, есть карьеристы, есть конъюнктурщики. Но в принципе, там, главное, есть дисциплина. То есть, людей научили правильно себя держать, и даже очень хорошо себя держать. Мне это не нравится. Я не считаю, что это признак духовного здоровья. Потому что вот эта вот дисциплинированность, слаженность, она всегда за счет чего-то. Знаете, это как в 1913-м году праздновался юбилей дома Романовых, и тогда придумали впервые в Храме Христа Спасителя, ризничий, пошить всему духовенству ризы одного цвета. Царю ужасно понравилось. И сейчас в Московской патриархии это считается хорошим тоном: чтобы пошить батюшкам, диаконам ризы из одинаковой парчи. Но это казарменная красота, это армейская красота. А я вот, когда приезжал в Харьков, до пандемии, и там бывал собор, и там 30 священников служат – честное слово, как попугаи в джунглях, все разные, ни у кого нету одинакового облачения. И мне было тепло на сердце.

И пусть Православная Церковь Украины, где сейчас многие священники из тех, кого я знал в Харькове, пусть там разные облачения, храмы не из мрамора, а из гранита, пусть священник нетвердо знает богослужение, и так далее. Пускай! Это лучше, чем казенная дисциплинированная гламурность. Вот этого надо больше опасаться. Вы понимаете, за 30 лет, что я здесь живу, до Горбачева, до Ельцина, Москва – это был как макет, особенно во время Олимпиады. Все по струнке. Я сам был частью патруля на Воробьевых горах. Кого мы там выискивали? Никого, все было чисто формально. Но город был вычищен. И сейчас к этому идет. Это как «Городок в табакерке», сказка Перовского: дяденьки-молоточки, тетушка-пружинка. То есть, это макет жизни, город на столе. Есть такой фантастический рассказ, «Туннель под миром», где человек обнаруживает, что он погиб, но его мозг сканировали и переместили в электронного крошечного человечка, из экономии. И каждый день он живет заново, его включают заново, и он слушает разную рекламу. На нем отрабатывают рекламные приемы. И он сходит с ума. Мы такого хотим? Вечной замкнутости? Когда человек выбирается из чрева матери, он весь в слизи, он сразу начинает плакать, легкие расширять, он в какашках иногда… Но он живой. А Ленин в мавзолее – ну такой чистый, такой чистый, такой аккуратный! Мы какого состояния хотим? Значит, давайте ценить жизнь, а не порядок, иначе мы скатимся до орднунга. И не только к себе просить снисхождения, что я этого еще не умею, но я стремлюсь. Но и к другим. Вот сейчас в России прямо с вертолетами, десантниками и омоном напали на поселение виссарионовцев. Виссарион-Тороп, бывший милиционер, уже 30 лет как провозгласил себя мессией и создал такой «Город Солнца», ашрам, под Иркутском или Красноярском. Но настала и его пора. Зачистили Свидетелей Иеговы, зачистили в значительной степени римо-католиков, теперь его. Богородичному центру приготовиться. Но это же ужасно. Вся страна превратится в макет, где все будет управляться из одного центра. А, вертикаль власти, вам это надо?

И давайте следить: Бог нас спасает от этого. Он хочет нас от этого спасти. Мы можем себя задисциплинировать, даже без дяди, без Виссариона. Стоит ли? Не лучше ли тот хаос, та жизненность, которая сопровождает развитие любого растения, любого жеребенка, и уж тем более человека? Не надо бояться, что нас пошатывает. Не надо бояться даже уныния, даже гордыни можно не бояться. Давайте бояться лжи больше всего, той гордыни, которая гламурная, которая держит себя так, что комар носа не подточит. Комар носа не подточит, а совесть-то нас точит и точит. Это все самоутверждение в попытке быть праведными перед Богом. А мы не должны быть праведными даже перед людьми. Мы должны быть любящими, а не праведными. И прощать людям их неумение, их ошибки, то, что они только становятся на ноги. Вы понимаете, это как дети. Вот у меня внучки, внук. И внучка, конечно, криво пишет, но честно слово, когда я понимаю, что вот они уже на пороге зрелости, что скоро это будет взрослая дама, все умеющая, не спотыкающаяся, не оговаривающаяся смешно, и мне делается чуть-чуть жалко. Я понимаю, что вперед, конечно. Но вот этот момент роста, зачаток новой жизни – это так чудесно!

И в Украине сейчас это есть. Поэтому и для наших единоверцев в России, и в Белоруссии – не бойтесь жизненных неурядиц, не бойтесь раскачать лодку, не бойтесь неуклюжести жизни! Бойтесь гламура Мавзолея, бойтесь безжизненности дисциплины власти, образцово-показательного хозяйства. Бог нас выгнал из Рая и ушел вместе с нами не для того, чтобы мы здесь на Земле сделали образцово-показательную планету образцового содержания, а для того, чтобы мы жили, поощряли жизнь в других, не боялись, когда дело выходит из-под нашего контроля. А выше ценили свободу чужую, но и свободу, конечно, свою, свободу во Христе. Это не свобода ходить по струнке, не свобода быть, как святой на иконах. Святые никогда не были такими, какими их рисуют на иконах. Они были живые. И мы давайте просить у Бога этого же, и видеть жизнь там, где нашей гордыне кажется, что только «недисциплинированность, хулиганы, незрелые, молодежь какая пошла!» Мы перед Богом всегда молодежь, и всегда мы перед Богом будем оставаться детьми, подростками, и в вечной жизни особенно. И это счастье!

 Иоанн Замараев:

Протодиакон Андрей Кураев – о вопросах, связанных с религиозностью и неверием, а также со взаимоотношением личности и общества.

Андрей Кураев:

Итак, сама по себе личность в современной православной мысли – это то, что не является предметом опыта, то, что бескачественно. Вот это очень важно. Личность владеет качествами, но именно поэтому она бескачественна. И отсюда очень важное этическое следствие. Если у человека нет тех или иных качеств, это не лишает его статуса личности. Как ампутация руки или ноги не лишает человека его человеческого статуса. А если у человека ампутированы высшие психические способности? Это тоже не лишает его статуса человека. И поэтому дети или люди с синдромом Дауна – это люди. Вы так легко с этим соглашаетесь? А давайте посмотрим чуть дальше в сторону. А младенчик, который не умеет являть себя в качестве гомо сапиенс, ему всего 3 месяца, он не умеет ни считать, ни читать, ни думать, ни говорить – человек? А этот же человек на полгода раньше? А вот здесь сразу же уже начинаются дискуссии. Потому что светское сознание начинает говорить: да он не человек, там нету прав человека, это просто часть материнского организма, поэтому аборты разрешимы, и так далее.

Понимаете, когда церковное сознание выступает против абортов, то это не просто морализаторство, и уж тем более не желание как-то унизить женщину. За всем этим стоит серьезнейший вопрос: что есть человек? Где граница человеческой жизни, человеческого феномена, бытия? Это касается и начала человеческой жизни, и ее конца, когда умирает человек. Это, в конце концов, проблема эвтаназии, актуальная проблема современной жизни. Что считать признаком смерти? Когда можно принять решения для врача об отключении аппаратуры? И опять же, здесь церковная традиция, или инерция, если хотите, церковной жизни, за максимальное расширение понятия «человек». Уже цитированный мною Петр Могила писал (у него, кроме Катехизиса, есть еще замечательная книжка, Большой Требник, молитвы на всякий случай жизни), и там есть такое указание: если «родила царица в ночь не то сына, не то дочь», некую неведомую зверушку, что с ней делать, крестить или нет? В Большом Требнике Петра Могилы написано: «Аще рожденное женою хоть вмале похоже на человека, крестим. Аще непохоже вовсе, крестим со словами: «Аще человек крещается, раб Божий такой-то, во имя Отца и Сына и Святого Духа». Вот это очень важная черта именно первохристианского отношения – оптимизма.

 Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церкви.

Виктор Веряскин:  

Даже боязно так сказать, что вот эти слова, что вера спасет… Мы же думаем, что, там, транш спасет от Международного валютного фонда, или что-нибудь такое. Очень интересный момент тоже. Пару недель назад я зашел в хлебный магазин. Весь магазин в пасхальных куличах. Я удивился, говорю: «Что такое?» Они говорят: «Так Пасху же перенесли». Я говорю: «Ну, не Пасху перенесли, а поминальные дни перенесли. Но тем не менее, очень интересно, а кто вам подсказал?» Они говорят: «Менеджер магазина подсказал». Что, поскольку поминальные дни перенесли, и люди будут снова посещать могилки, они напекли, у них все разгребли, снова раскупили все куличи. С одной стороны, до смешного доходит. А с другой стороны, мы с вами начинаем понимать, что слова эти раньше произносили, что мы празднуем смысл священных событий, а не даты, не числа. И в принципе, на самом-то деле, перенос сам по себе в вечности ничего не меняет. Он кое-что меняет для нас, в удобстве, в расположении, в осуществлении, чисто по-человечески, чисто экономически, чисто физически. А оказывается, стоит переставить немножко элементы в сознании сначала. Вот почему запускают информационные вирусы. Вначале была информация, потом была энергия, а потом было вещество.

Есть такая исследовательская статья. Архиепископ Василий (Кривошеин), «О символических текстах Восточной Церкви». И он говорит: может быть, не так, как на Западе, но в Восточной Церкви имеют значение символические тексты. Мы же опираемся на Никео-Цареградский Символ веры. Правда, до этого был и апостольский Символ веры в 100-м году, по мнению профессора Каттенбуша. Ну, а вот как раз игумен Иннокентий Павлов считал, что первым Символом веры можно считать слова «Иисус – Господь», вот это и есть Символ веры. Иисус – Мессия, Иисус – Господь. Вот он, Символ веры, самый краткий и самый первый, говорит он. И когда он написал книгу, очень вам рекомендую: «Как жили и во что верили первые христиане», книга игумена Иннокентия Павлова, и он там анализирует Дидахе, или Дидахи, учение 12-ти апостолов, и заявляет, что это самый ранний христианский документ. Приводит мнение историков, археологов, текстологов и так далее. «Когда есть установка сознания, тогда начинает работать таинство», - сказал митрополит Петро Могила в своем Катехизисе. Он говорит: «Если и у верующего, принимающего Таинства, и у священнослужителя, совершающего Таинства, нет интенции (установки сознания на это), Таинство не совершится». Мы об этом забыли. Это богословие Киевской школы, это отдельная тема. Но на самом деле, оказывается, Манифест говорит: Символ веры, декларация вероизложения – это информация. И когда она структурирована, когда она четко сформулирована, она идею воплощает. Потом появляется сила, потому что есть во имя чего эту силу собрать и сконцентрировать. Тебе ясна цель, задача и идея. И тогда находятся материальные ресурсы. Они притягиваются, на информацию и на энергию, и воплощаются в реальную силу.

И казалось бы, это элементарные вещи, это принцип триединства. Вначале было Слово, вначале был Логос, вначале была информация. Потом пришла Божественная сила. И произошло воплощение, овеществление, материализация. Именно в такой последовательности. И поэтому сначала нужна идея украинства – очень интересный момент. Так сказал Владимир Соловьев. «Идея всякой нации – это не то, что народ думает о себе во времени в истории, а то, что Бог задумал о нем в вечности».

Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Патриарх Фотий, взошедший на Константинопольскую кафедру в 858-м году, как мы уже говорили с Вами, личностью был мощной, влиятельной, которого побаивались даже императоры. И он, пожалуй, олицетворяет итог эволюции церковно-государственных изменений Константиновского периода.

А начиналось-то как? Церковь буквально с первых веков преследовалась, христиан жгли на кострах, скармливали на аренах цирка зверям. Да и в моральном плане – именоваться христианином означало быть изгоем общества.

И вот вдруг, совершенно неожиданно, в начале 3-го века император Константин начинает симпатизировать христианству. И, как первый шаг – предоставление христианам всех гражданских прав. Паритет Церкви с языческими культами! Раньше об этом возможно было только мечтать. Но ещё более неожиданно - вместо паритета появляются разного рода привилегии, а дальше уже и покровительство со стороны государства. Ну, и если симпатизирующий христианству император, например, строит базилику в Риме, или в Иерусалиме, или в Константинополе, или в Антиохии, дарит храмы общинам, - как это не принимать? Трудно отказаться, да и на каком основании? А потом, что император ещё делает? В угоду христианам объявляет выходным днём первый день недели, тот, что у нас называется воскресеньем, именуя его «Днём солнца». Как этому не порадоваться!? Да и попробуй опротестовать, если государственный указ уже вышел!

И все эти события – шок для многих церковных людей: император покровительствует христианству! Небо упало на землю, не то, что было! Кесарь преклонил главу перед Христом! (Многим так хотелось думать).

Еще раз подчеркнём - Римская империя, в связи с гражданским правом и государственный устройством, - это едва ли не самое совершенное явление общественной жизни, которое человечество имело до христианства.

Да и со стороны Церкви стали складываться симметричные отношения. Достаточно почитать панегирик Евсевия Кесарийского императору Константину, превозносящий императора выше небес. Вот почему историк Евсевий его так хвалит, почему так радуется? На самом деле трудно устоять против якобы доброго отношения властей. А Константин, наверное, даже искренне симпатизировал христианству. И Церковь потихонечку стала засыпать, прижатая к любящей груди императора. Она проспала важный прецедент, когда государь отправляет в ссылку милостивым указом отцов арианского движения в 325-м. Оно вроде, как и хорошо – еретиков, конечно, надо подальше. Причём относительно гуманно - никого не казнят. Христиане ощущали триумф. Мы были гонимы, а вот теперь ура – нас, наконец, признали.

Однако - бойтесь данайцев, дары приносящих. Позднейшие историософы осмысляли то, что происходило в этот период, как историю с троянским конём.

Были, конечно, христиане, которые, может быть, не до конца понимали, что происходит, однако чувствовали подвох. Но это были люди, совершенно не вызывавшие симпатию - донатисты. Это весьма ригористически настроенные экстремисты, наподобие нынешних исламистов. Они не принимали ласкательств императора, отказывались сотрудничать с ним в церковных делах, и в положительном, и в отрицательном смыслах. Когда император пытался с ними заигрывать, они отвечали очень чётко: в государственном плане - пожалуйста, а о церковных делах мы с тобой не будем говорить, потому что, кто ты такой! Донатисты, как мы помним, были враждебны и к православно-кафолическим общинам. Но это очень важный момент. Потом мы увидим жуткий перекос уже в первом поколении - сын императора Констант заявит: «Моя воля – вот ваш канон». И если поначалу подобные заявления вызывали у церковников озноб, со временем к этому они уже привыкают.

Дальше – больше - христиане начинают гнать язычество - двойные стандарты в отношении свободы совести. А при Феодосии Великом уже складывается ситуация, когда место государства в церковной жизни становится уже решающим.

Deus ex machina - в театральном латинском языке существовал такой термин. Идёт какая-то завязка сюжета, потом ситуация становится крайне запутанная, и тут внезапно появляется бог и этот, так сказать, гордиев узел разрубает. И вот так складывалось, что в церковной истории Константиновского периода императоры стали богом-решалой, Deus ex machina. Конечно, не сразу, при императоре Константине этого ещё не было, по крайней мере масштабно.

Хотя, если быть скрупулезными, зёрнышки таких отношений церкви и государства можно заметить и до Константина Великого. Ну, Вы помните, как была борьба антиохийской общины против своего епископа, и обращение к императору по поводу имущества. А это 260-е годы. Ну, и прочие такого рода моменты имели место до Константиновского периода.

Поэтому то, что возникло - это плоть от плоти церковной жизни. Тем более, Церковь в те времена занималась борьбой сама с собой – помните, жуткие ожесточённые догматические споры в 4-м веке. А уже к иконоборчеству, к 8-му веку противоборство дойдёт до полного кошмара - мученики и исповедники будут с обеих сторон. Например, тот же патриарх Иоанн Грамматик готов был пойти в ссылку и умереть за отказ поклоняться иконам, и за это иконопочитатели выкололи ему глаза.

Затем мы с Вами видим обличения Златоуста, который догматикой вообще не занимается, а обличает нравственное нечестие в миру и Церкви. Потом от него благополучно избавляются и находят более покладистых людей.

Потом Юстиниан Великий – два в одном флаконе – он и император и патриарх де факто. Происходит обоснование вот этой самой идеи симфонии Церкви и государства, Затем под этот союз подтягивается и практика – это уже при иконоборцах.

Ну и, наконец, Фотий – епископ, который может сделать максимально много уже внутри этой осуществленной симфонической жизни. Да, мы говорили с Вам и о том, что в симфонии есть некое благородное начало – попытка целостного воцерковления жизни. Результат плачевный. Сама идея симфонии оказалась тёмным двойником церковной жизни. Епископ Михаил Грибановский говорил по этому поводу, что теперь надо заново прочитать Евангелие, и потом всех церковников воцерковлять по новой. На самом деле эта его потрясающая мысль будет определять всё русское церковное возрождение конца 19-го – начала 20-го века.

Ну вот, в общих чертах, такова историософская схема, которую мы вновь освежили сегодня в памяти.