Здравствуйте, дорогие телезрители!

Сегодня для начала отец Яков Кротов немного размыслит над непростой темой, которую можно назвать «Церковь и политика».

 Яков Кротов:

Взаимоотношения Церкви и политики – вопрос, который поднимается вновь и вновь. В наши дни, вот сейчас, вот сентябрь месяц, в Белоруссии проходят, как бы это сказать, хороводы протеста. Мне ужасно понравилось, как белорусы водят хоровод. Взрослые люди, мужчины и женщины, и все это как-то удивительно тепло и душевно, замечательно придумали. И тем не менее, это политические действия. Где должна быть Церковь? Иногда люди восторгаются тем, что во время Майдана священники оказались посреди противоборствующих сторон и призывали к умиротворению. Другие восхищаются теми священниками, которые были на стороне одной-единственной стороны – на стороне Майдана. Прежде всего, насколько я понимаю, это греко-католические священники, но и многие священники Автокефальной Церкви, и так далее. А вот которые призывали к примирению, это в основном те, которые были связаны с Московской патриархией. И в этом было лукавство, потому что стороны были далеко не в равном положении.

И вот здесь мы подходим к одному из глубинных недоумений. Церковь и политика. Под словом «Церковь» мы кого понимаем? У римо-католиков есть учение о Церкви учащей. Вот есть магистериум, от слова «магистр», мастер, он же учитель, а есть Церковь учащая. И не надо путать. Вот Церковь учащая не должна быть в политике, она должна от нее дистанцироваться. Это ведь сравнительно недавнее учение. И на протяжении Средних веков Церковь не просто была связана с политикой. Папы Римские претендовали на политическое господство. Они ходили в военные походы, и они посылали солдат в походы. Они возглавляли государства: Patrimonium Petrum, вотчина Петра, такая же вотчина, как и любой другой феод Средних веков. Конечно, это разделяли. Вот тут я папа, как магистр Церкви, а тут я глава государства папского. Но это же лукавство. Так и Лаврентий Павлович Берия мог сказать: «Вот тут я палач и подлец, а тут я заботливый муж, а тут я распутник и педофил». Он был и тем, и другим, и третьим, и много кем еще. Не выйдет разделить.

Но часто и миряне тоже согласны. Вот давайте, мы будем в политике, а духовенство пускай будет вне политики. Оно будет… ну, как женщина кавказская: джигиты сражаются, и тут выплывает стройная и полногрудая, и снимает с себя платок, и бросает оземь, и сражение прекращается. Это все фольклор и ансамбль Александрова. Никогда в жизни такого не было. А вот женщины, которые водили войска в бой, или амазонки в наше время – да Боже мой, о чем речь. Одна Голда Меир чего стоит, перед ней любой Моше Даян покраснеет.

Так вот, не выйдет. И не выйдет не потому, что между духовенством и мирянами нет никакой разницы. Конечно, какая-то разница есть. А потому что – что мы имеем в виду под политикой? И когда я говорю «мы», я имею в виду жителей бывшей советской Российской империи, то есть Российской империи, которая считалась СССР-ом. Белорусы, русские, украинцы, что мы считали политикой? Политика – это то, чем занимаются в Кремле, в ЦК, украинская компартия или русская компартия, неважно. Наше дело – пахать, голосовать, за кого прикажут и когда прикажут, а политика? Как там быть с Америкой, заводить атомную бомбу или разоружаться атомно, это не нашего ума дело. Разрешать аборты – не разрешать аборты – тоже не нашего ума дело.

Это лукавство и самообман. На самом деле, просто Владимир Ильич Ленин-Ульянов присвоил себе то, что принадлежит каждому гражданину, каждому нормальному человеку. Политика – это ежедневное решение многих и многих вопросов, начиная с того, чтобы чистый был подъезд, лестничная клетка, и местное самоуправление, что называется. Но здесь слово «место» скорее польское, я не знаю, как в украинском – «място», то есть «город». Отсюда и «мещанин». То есть, это основа основ. Мы вверх делегируем, отправляем только то, что не можем сделать вот я с соседом, или я с жителями подъезда. Тогда я привлекаю жителей соседнего подъезда, соседних домов. Это так называемый принцип субсидиарности. Ну, у нас субсидиарность ассоциируется со словом «субсидия». То есть, начальство дает побольше денег. А это ведь от слова «поддержка», «восполнение». «Sub sede» - я сижу, и меня кто-то поддерживает. То есть, там, где я не могу что-то сделать, ко мне на помощь приходит другой, и я к другому. Вот это и есть политика.

Поэтому в истории Церкви было очень много лукавства. Обычно люди, которые говорили и говорят, что Церковь должна быть вне политики, сильнейшим образом политизированы. Простейший пример из сравнительно современной истории – Испания, 1936-й год, законно избранное правительство, но демократическое. Да, социалистическое, но это не Берия там был. И против него – военный бунт товарища Франко. И скажем, православные в Париже, русские, они были на стороне Франко. Некоторые, я даже знал одного человека лично, Алексей Рейснер, молодой человек был в 36-м, ему был 21, он поехал в Испанию сражаться за республиканское правительство. Потом он поехал в Россию, и тут его посадили, но он все-таки, к счастью, уцелел, вышел, писал стихи, и со мной познакомился, рассказывал мне о Бердяеве. И конечно, когда сталинские палачи участвовали в этой же борьбе, у них были совсем другие интересы. Они тоже были против социалистического правительства. Они хотели одного: насадить власть Сталина. Гибридная война.

И вот вновь и вновь в течение последних 200 лет Церковь, точнее, церковные иерархи, администраторы, оказываются на стороне реакционной политики, правой политики. Более того, что самое неприятное, на стороне политики, которую проводят сильные мира сего. Прелаты, архиереи заседали в парламентах, в думах, спокойно голосовали по политическим вопросам, пока это были правые парламенты, консервативные, реакционные, феодальные часто. А когда там появились простые люди, типа нас с вами, они закричали: «Церковь вне политики! Мы уходим!» Но не ушли, во всяком случае, не очень далеко ушли. И в России недалеко ушли, и в Белоруссии недалеко ушли. Так вот, церковная администрация, наверное, должна быть вне политики. Но верующий человек, будь он папа Римский, патриарх Московский, или еще кто, или баба Маня у свечного ящика хроменькая стоит, – мы не можем быть вне политики. Это как не дышать.

Значит, вопрос не в том, чтобы быть вне политики или нет. Боже мой, да Иоанн Предтеча казнен за то, что вмешался в чисто политический вопрос – с кем спит Ирод. «Не подобает тебе взять жену брата твоего», - он там даже в степени родства ошибся, ну, не он, евангелист. Политический вопрос, куда ты лезешь? Секир-башка. Любой вопрос может стать политическим. Пакет гречки, которую дают избирателям, может быть политическим вопросом. Это политический вопрос. Титушка – политический вопрос.

Так что не надо бояться политики, надо бояться быть лживым, распутным, агрессивным, нарушать заповеди «не лжесвидетельствуй», «не изменяй», «не завидуй», «не убивай». Вот этого надо бояться. И тогда у нас будет политика человеческая. Не обязательно правильная. Правильной политики, наверное, не бывает. Политика – это «как», а не «что». Но политика – это умение политесно, как говаривали в 18-м веке, изысканно-вежливо, спокойно разговаривать с политическим оппонентом. Политика – это как двуручная пила. Перед нами огромная задача: перепилить наши цепи. И мы, как Шура Балаганов с Паниковским, пилим. Пилите цепи, пилите! Но при пилке двуручной пилой мы все понимаем: надо относиться к тому, кто на другом конце, уважительно. Пилить цепи, а не изготавливать их – вот призвание христианина в этом мире, и пилить цепи надо умеючи, вежливо, деликатно. Ну, в общем, Бог в помощь!

Иоанн Замараев:

Протодиакон Андрей Кураев – о вопросах, связанных с религиозностью и неверием, а также со взаимоотношением личности и общества.

 Андрей Кураев:

То, что я буду дальше говорить, это в каком-то смысле совместная разработка французских персоналистов и величайшего русского богослова 20-го века, который практически всю жизнь провел во Франции, Владимира Николаевича Лосского. Так вот, есть его замечательная статья, «Богословское понятие личности». Три термина здесь важны для православной мысли: природа, индивидуальность, личность. Природа отвечает на вопрос «что?», индивидуальность отвечает на вопрос «как?», личность отвечает на вопрос «кто?».

Значит, природа – это то, что общее для всех людей. Наша способность к словесному общению, к культурному творчеству, к бессмертию, и так далее, и тому подобное. Двуногость, в конце концов, то, что у нас мягкие мочки уха и плоские когти. Вот все эти признаки собираем в кучу – это все наша природа. Индивидуальность – это история болезни каждого из нас. Потому что каждый из нас лишь отчасти человек. По христианскому восприятию, только один Человек был по-настоящему человеком: «Ecce Homo!» Это Иисус. Только в Нем было единство эссенции и экзистенции – такие милые латинские классические термины. Эссенция – сущность, экзистенция – существование. То есть, все потенции, вся полнота, все возможности человеческой природы были в Иисусе, в том числе и олимпийские: Он был весьма сильным физически Человеком. Слабак не мог бы пройти через толпу, которая пыталась Его схватить, не мог бы годами странствовать по палестинской пустыне пешком. Физически слабый человек не мог бы такие страдания претерпеть и до креста, и на кресте. Он был физически очень сильным человеком.

Каждый из нас лишь отчасти человек. Представляете, мы составляем какую-нибудь карту талантов какой-нибудь 110-й группы, в рамках этого университета, например. И вот в карточке Вани, скажем, будет написано, какие у него качества: «Интеллект» - ну, не Альберт Эйнштейн, но на 60% тянет. 60% возможной интеллектуальной планки. Эстетические вкусы – нет, он нормальный парень, поэтому не больше 15%. Какая-нибудь там этическая чуткость – тоже 50%. Берем карточку Маши. У нее интеллектуальные таланты где-то 45%, Маша все-таки, не Миша. Эстетический вкус – ну конечно же, девочка, поэтому 98% эстетики, это понятно. Этическое сознание – скажем, 75%, и прочее. Так вот, каждый из нас тоже вот так вот недочеловек, и этим мы отличаемся друг от друга. Это и есть наши индивидуальные особенности. Это как? Как явлена наша общая природа вот именно в этом ее носителе. А личность – это кто? Кто обладает этими свойствами и этими характеристическими чертами? Поэтому… Здесь важна цитата Грамматика. Что держит эту ручку? Пальцы. Кто держит эту ручку? Это я. Это вот мы на пальчиках это объяснили немножко.

Отсюда очень важное следствие, философски, этически и политически важное следствие. То, что православная мысль сегодня настаивает на различии ипостаси и природы, личности и природы… Ну, на уровне языка это означает, что нельзя воспитывать личность. Личность – она есть, с минуты зачатия. А дальше эта личность вбирает в себя те или иные ситуации. Дхарма, говоря по-буддистски. Но если буддист скажет, что на самом деле, кроме потока Дхармы, ничего нету, то христианин скажет: «Нет, есть вот это». Что это? И вот здесь я возвращаюсь к той самой университетской картошке, к Канту. «Личность – это дальнее единство апперцепции». Вот и все.

Так вот, трансцендентальная апперцепция – это перцепция себя. В акте перцепции, в качестве перцепирующего, объект перцепции. Перевожу на русский язык. Слово «перцепция» означает «восприятие». Восприятие себя в акте восприятия, в качестве воспринимающего объект восприятия. Давайте начнем все-таки с первого слова, «трансцендентальный». У нас тоже обычно, к сожалению, даже интеллигентные люди путают слово «трансцендентальный» и «трансцендентный». Это совсем не одно и то же. Корень общий, да. «Трансцензус» - «переступание за грань». Но «трансцендентный» - это то, что за гранью человеческого опыта. Бытие Божества, например. Оно трансцендентно, для Канта. А «трансцендентальный», по Канту, это то, что не является предметом нашего опыта, но является его частью. Например, пространство и время. Или, грубо говоря, мои собственные глаза, мои очки. Я смотрю через очки, поэтому они участвуют в формировании моего опыта, но я сам, если мои очки нормальны и чисты, я их не вижу.

Так вот, трансцендентально – это то, что формирует мой опыт, присутствует в нем, но как бы вне моего поля зрения. Вот это трансцендентальное единство восприятия. Смотрите. Я посмотрел сюда, я вижу, скажем, опять же эту ручку, но кроме этого, у меня есть ощущение того, что именно я вижу эту ручку. Теперь внимание. У меня в руке стакан, мой опыт изменился – я ручки не вижу, я вижу стакан. Поле моего опыта изменилось, но осталось ощущение единства. Тот, кто видел эту ручку минуту назад, тот же видит этот стакан сейчас. И вот, как говорят, в нашем организме клетки меняются постоянно: кто-то отмирает, кто-то приходит. Вот точно так же и наше психическое восприятие, опыт наш, постоянно тоже меняется. На самом радикальном уровне. Даже мои убеждения могут меняться очень серьезно. И тем не менее, это мои убеждения. И хотя во мне не осталось ни одной из тех клеточек, что 1-го сентября 1969-го года пошла в школу, тем не менее, я настаиваю: это я пошел в школу 1-го сентября в первый класс в 69-м году.

 Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церкви.

Виктор Веряскин:  

Вернемся к более близким к нам годам. В 1987-м году власти ослабили более-менее контроль за Церковью в связи с юбилеем тысячелетия крещения Киевской Руси, и начали разрешать готовиться к празднованию. Хотя были довольно трудные времена, андроповщина. Но при Андропове Данилов монастырь открыли, там началось движение. И в общем-то, тогдашний управляющий делами Московской патриархии, Алексий (Ридигер) с Синодом направили письмо к белоэмигрантской Церкви, РПЦЗ, что «мы обращаемся к вам, надо забыть прошлое, надо примириться, надо найти понимание». А те ответили, митрополит Виталий (Устинов) и Синод ответили, что «скоро это будет, когда разрушится Советский Союз, и когда вас не будет в Синоде, произойдет и умиротворение, и воссоединение». И тогда тоже многие не верили: «Как, Советский Союз разрушится?! Как это, не будет в такой силе того Синода и того Пимена, при котором это было?»

Это пророчество. Это пророчество и провидение. В 90-м году я оказался в Канаде, и был на съезде РПЦ, у митрополита Виталия Устинова. Я не верил, хотя оставался год до распада Советского Союза. Я думал, такая махина простоит еще по инерции лет 50. Все схвачено властями, войска, 12 миллионов одних коммунистов только, армия – куда оно все исчезло? Мгновенно пропало, как будто не было всего этого. И я лично скептически относился, когда они говорили: «Оставайся в Канаде, нам нужны служители, старое поколение вымирает». Часть приемлемо ложилась на восприятие, а часть не принималась. Не верилось, что через год не будет Советского Союза. Хотя они не говорили: «Через год», но говорили, что скоро. А другое, они говорили: «Но вам придется сделать выбор. Православный должен быть монархистом. И надо принять сторону одного из кланов дома Романовых. (Там, оказывается, было два дома Романовых, и они политическую позицию не одинаковую занимали.) И вы должны определиться». Я говорю: «Ну, во-первых, мне сложно разобраться, какая ветвь дома Романовых настоящая, а во-вторых, если честно, я вообще не монархист по убеждениям. А что вы, республиканцев не будете принимать в члены Церкви даже? Что, Церковь должна быть только монархической?»

 И мы сегодня с вами должны понять глубокую мысль. Почему сегодня в этом Манифесте, в этой декларации говорится, что государственность – это не самоцель, а одно из средств. И это монархия николаевская, или это монархия византийская, имперский способ, или сегодняшняя республика – не делайте из этого кумира. Это не вечное. Это временные исторические моменты. Они сегодня могут существовать, жить, работать, завтра их может не быть. Это для нас, наверное, все-таки вот эта иерархия ценностей, что есть духовное, есть моральное, а есть материальное, есть экономическое, и мы еще, называя себя верующими и христианами, до конца не осуществляем в полной мере слова Иисуса Христа: «Ищите прежде Царствия Божия, и правды его, все остальное приложится». И даже экономика встанет на свое место, и даже государство очистится и выправится. Поставьте вы телегу впереди лошади – тогда не поедет. Перемените местами это все – и все встанет на свои места.

Как ни странно, можно посмотреть даже на Корею и Китай. Почему они в последние десятилетия так вышли вперед? Потому что тоже разжали свои большевистские коммунистические щупальца, дали чуть больше свободы. И в Корее, и в Китае столько церквей новых открыто, протестантских, католических, и даже православных увеличилось количество. И экономика поднялась. И государства вышли. Даже еще нет полной демократии, а только приотпустили вожжи – и стало все сразу расти.

И я так думаю, что, наверное, это знаменательно и не случайно. Я думаю, что нам важно именно подчеркнуть вот эти моменты.

 Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Продолжая наш разговор о патриархе Фотии, возведённом на Константинопольскую кафедру в 858-м году, в первую очередь надо отметить, что с ним была связана очень важная попытка решения церковно-государственных проблем через борьбу с императором, так сказать. То есть, не в том чистом виде, как это будет на Западе – в борьбе загосударственную власть между императорами и папами, - а в том смысле, как это будет осуществляться впоследствии в конфликте между патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем – в борьбе за влияниев обществе. При этом сакральность императорского культа не унижалась, и идея симфонии – союза Церкви с государством не подвергалась сомнению. Однако, если патриарх влиятелен в обществе - значим и в государстве.

Плюс, Фотий был человеком, пытавшимся повысить авторитет Церкви через образование. Также имел место некий союз патриарха с монашеством, который также способствовал перетягиванию одеяла с императорского дворца в сторону Церкви. Ну, Вы понимаете, что византийское монашество того времени было явлением сложным. На самом деле в монашестве таилась некая скрытая оппозиция симфоническим отношениям с кесарем. Здесь, в общем, ясно - в монашестве был мотив ухода из мира, и в этом смысле ухода из симфонии.

Фотий, конечно же, не был противником единства Церкви с государством, он просто боролся с императором, как мы уже отметили, за влияние в симфоническом обществе. Строго говоря, это, конечно же, одна из форм борьбы за ту же земную власть. Да, он не был против дворца, но был тем человеком, который главную ответственность и главное влияние в империи оставлял за Церковью. Собственно, в этом была и новизна его, в этом и его и особая позиция. Потому что церковное общество к тому времени привыкло к обратному: что главенствующее место занимает император.

Здесь ещё любопытна реакция противоборствующей стороны: некоторые императоры страшились Фотия, боялись его авторитета, и считали, что влияние патриарха опасно для государства. Причём, Фотий был не единственным сильным иерархом. Он, собственно, положил начало новой модели поведения лучших иерархов, которые, находясь внутри симфонии, тем не менее, пытались противодействовать засилью державных властителей.

Почему Фотий - фигура культовая, знаковая? По образу Фотия будет строиться многое из дальнейшей церковной жизни вплоть до 20-го столетия. Когда захотят поддержать византинизм и какие-то православно-конфессиональные вещи в русской эмиграции, то создадут братство – молодой Флоровский, например. И назовут его «Братством святителя Фотия».

Ну вот маленькая иллюстрация из истории православной русской миссии 19-го века. Вы знаете, что самый официально почитаемый из северных миссионеров 19-го века – это святитель Иннокентий Московский, просветитель Аляски и Сибири. Его принимали в великокняжеских домах, он был любим императорами. Не особо говорил о трудностях. И его основная характеристика – в непростых условиях синодальной миссии, не борясь против властей, он сделал максимум возможного. Он довёл до полноты те возможности, которые представлялись ему в тех условиях, играя по тем правилам, то есть, формально не идя на конфликт.

Можно сказать, что и митрополит Филарет Дроздов – епископ похожего типа. Очень много компромиссов в его жизни, много государственного - про митрополита Филарета говорили, что он ни одного дела в жизни не начинал, не просчитав полную возможность успеха. Да и он сам о себе писал, что не начинает дела, не уверившись, что добьётся успеха. Иначе это риск, а он не может позволить себе рисковать.

Т.е., и в этих условиях Константиновской симфонии, в удушающих объятиях государства, случались церковные лидеры, которые умудрялись быть весьма эффективными служителями делу Божию.

Остановимся, давайте с Вами на этом и, если даст Бог, продолжим наши церковно-исторические размышления в следующий раз. Всего доброго.