Здравствуйте, дорогие телезрители!

В своё время популярным был лозунг: «Не вижу – не верю». Мол, есть только материя, данная нам в ощущении. Помню, христиане подсмеивались над подобными высказываниями, дескать, человека вижу, а ума его не вижу, значит, ума у него нету. И совести что-то не видать. Сейчас, наоборот, говорят о вещах, которые ставят под сомнение бытие самой материи. Учёные, занимающиеся вопросами квантовой физики, много чего интересного наговорили. Отец Яков Кротов несколько слов на тему реалистичности религиозных персонажей и феноменов.

 Яков Кротов:

Несколько слов о том, что есть, чего нет. Существует ли человек – моя любимая тема. Так случилось, что за последний месяц, по крайней мере, двое очень уважаемых и любимых мною людей выступили с очень резкими заявлениями о том, что нету никаких Санта-Клаусов, нету никаких Микки-Маусов, нету никаких – Христос, Аллах, не было путешествия Магомета в Иерусалим, не было Исхода. Все это детские сказки, басни, надоело. Я могу даже назвать, по крайней мере, одного из них. Это Олег Куваев, он живет не в России, ему ничего не угрожает. Замечательный мультипликатор, создатель Масяни, которую я нежно обожаю. Я думаю, что, по крайней мере, многие из моих друзей и знакомых, хороших, дельных, работящих, мыслящих, свободолюбивых, думают так же, но не говорят – кто из деликатности, кто – чтобы не было неприятностей. Эти двое набрались духу и сказали. Сказали это в социальных сетях. Позитивных откликов было множество. Множество, поверьте мне, то есть, сотнями измеряется. У людей поперек горла что-то стоит, поэтому они с таким удовольствием слушают и приличных людей, когда тебе говорят, что Бога нет, Христа не было, чудес не бывает.

Мне эти вскрики хорошо понятны. Я сам был атеист, и именно такой, воинствующий атеист, вслух говорил, и мне казалось смешными и детскими сказками, что кто-то верит в Бога. Когда я в первый раз попал в компанию верующих, на квартире, на Пасху меня позвали, я глядел и думал: «Эти люди – они что? Они друг друга обманывают, они меня обманывают? Они же… Вот музыкант, вот писатель, вот скульптор, у них у всех высшее образование. Что на них нашло? Креститься, молиться… Они что, совсем?.. Непонятно». И я сегодня знаю, как тонка грань между верой и неверием. То есть, я живу и верую. Это не моя заслуга. Но я хорошо понимаю, что очень легко с верой распрощаться, и тогда вернуться вот в это, как говаривали в старину, первобытное состояние: что ничего нет, все бабьи сказки. Спорить с этим, конечно, невозможно. Но встает другой вопрос: а где кончается вот это, что чудес нет, Бога нет, Библия все про неправду, Коран про неправду, и так далее? Где мы проводим черту? Потому что тогда же, когда я говорил, что Бога нет, какое непорочное зачатие, какой Исход, - вот я тогда же говорил, что нет правды в советской власти, что все одна сплошная гэбуха, что людей сажают напрасно, что коммунисты все врали и врут, и Ленин врал, и ленинисты врут, и что нас крупно всюду обманывают, - ну, середина 70-х. Я это писал, я это говорил, меня никто не слышал. Слава Богу, я по крайней мере остался на свободе. Потом чуть-чуть, смешно сказать, уволили с работы, из архива. Милость Божия – я стал экскурсоводом, и наконец начал свой путь к говорению, на котором сейчас и пребываю в настоящий момент.

А вот эти люди, они про Микки-Мауса скажут, про Бога скажут, а дальше как-то тормозят. А существует добро, существует совесть, существует смысл? Вспомните «Мастера и Маргариту». Там ведь сила текста именно в том, что он на очень таком, средненьком уровне. Это не мистический текст, и не псевдомистический, где Христос в виде Воланда спрашивает: «Что, и вот так-таки ничего и нет? Чего ни хватишься, ничего у вас нет». А есть – что? Вот блестит разбитое стекло от бутылки, вот Луна, вот собака, вот тоска внутри. Вот это – есть. А сказать, что чудес не бывает, а есть только вот перепой в голове, или наоборот, есть только вот радость, что дочка хорошо себя чувствует, это значит остановиться на полпути. И вот буквально, опять же, на днях, я прочел заметку, научно-популярный сайт на английском языке, где изложены позиции двух людей. Один – профессор философии, Сьюзен Шелленберг, Нью-Йорк. И профессор философии и когнитивного познания, который говорит, что мы ведь от кроликов отличаемся очень немного. Кролики не сочиняют стихов, а мы сочиняем. Такая вот философия зайца. Заяц говорит прозой, а человек может говорить и стихами. И второе интервью – с Жозефом Леду. Здесь я в некотором недоумении. Он физиолог, тоже в Нью-Йоркском университете (в Нью-Йорке несколько университетов). И Леду, понятно, что это французская фамилия, там неисчислимое количество гласных, а вот читается ли он, надо ли произносить, как Жозеф или Джозеф, я не знаю. Если он уже местный американец, фамилия, наверное, по-французски, а имя – Джозеф. Так или иначе, в 2019-м году он издал книгу «Четыре миллиарда лет нас», имея в виду нас… ну, как сказать – жизнь. Человеку как виду несколько сотен тысяч лет, мы не такие уж древние. А общий первый предок у всех нас, живущих на Земле, жил вообще недавно, где-то 110 – 140 тысяч лет назад. Кстати, это была женщина. Так вот, он пишет: а что, собственно, мозг? Еще Томас Хаксли, современник и большой противник Дарвина, сказал, что сознание – это продукт мозга. А сознание – это и есть человек. Если я падаю без сознания, то меня нет, есть кусок мяса, 92,5 кг. Сознание. А что такое сознание? «Сознание, - говорит нейрофизиолог, - это способность испытывать боль. Зайцы могут испытывать боль? Да. Бактерии могут испытывать боль? Видимо, да. Значит, вот это и есть сознание».

Это ужасно характерно для тех специалистов, которые изучают человека, разрезая его, ковыряясь скальпелем в мозгу, посылая туда электрические импульсы, раздражая мозг. Я бы сказал, это болезнь эксперта: когда все в мире начинает восприниматься, как эксперимент, который над нами ставит бытие. Оно нас раздражает. Не в бытовом смысле, приводит в негодование, а мир посылает нам сигналы. Ну, щелкни кобылу в нос – она махнет хвостом. Вот и все, что есть. Ни Бога, ни человека, а есть импульсы, болевые импульсы, раздражители внешние. Что мозг захочет, то мы и есть. Куда машина поедет, туда мы и приедем, решаю не я, а мой мозг. Я задавил пешехода – сажайте мой мозг, а меня не сажайте. Как в «Шейлоке» у Шекспира: «Ты хочешь три фунта христианской плоти? Вырезай христианское мясо, а христианскую кровь нельзя».

Попытка отделить сознание от мозга – это обречено, это методологически неверно. И сказать, что боль – она есть и у зайца, - ну, нервные импульсы есть, раздражители есть. Но когда я говорю: «Мне больно», это не мозг говорит. Я могу так сказать о том, что вообще внешне никак не прочитывается. Больно ли мне, что сидит в тюрьме свидетель Иеговы? Триста свидетелей Иеговы. Да, мне больно. Но это же не физическая боль. И заяц не страдает, прыгая на воле, от того, что какие-то зайцы сидят в клетках, и скоро из них приготовят заячье рагу. А я страдаю. Или это не настоящая боль, разрешите осведомиться? Совесть, любовь, сострадание – тогда тоже всего этого нет. В конечном счете, конечно, если у человека нет веры, можно и нужно говорить, что все это пустые фантазии. Но человек должен делать оговорку: «По моему мнению». Потому что совершенно не исключено, что то, что мне кажется пустыми фантазиями, вовсе не пустые фантазии. Можно с таким девизом протащить в свою жизнь обман? Да. И самообман. Верить в пришельцев, верить в 13-е число зловредное, верить в приметы. Да. Но обмана бояться – к правде не ходить. Человек может отличить обман от истины. Это очень нелегко, очень трудно. Но это все-таки возможно. Этому надо учиться, к этому надо стремиться. Это возможно не только путем получения степени доктора философии. Но без этого мы не совсем люди.

И я думаю, что то, что вот именно хорошие, порядочные, талантливые люди, которые не имеют отношения к философии и религии, вдруг издают такой вопль, что «Достали!» - я думаю, что это компенсация. Они на нас, на верующих, отыгрывают то, чего не решаются сказать о политиках, не решаются сказать об ученых. Не решаются, потому что – ну, там живые люди, а тут какие-то суеверы. «Достали!» Слишком много в жизни насилия, обмана, корыстолюбия, эгоизма, не бывает чудес! А человек случается. Это уже чудо. И то, что в нас какой-то голос ищет истину, правду, точность, и борется против дурмана и обмана, это уже чудо, на самом деле. У бактерий такого, насколько я знаю, нет. Надо это беречь, надо это хранить, надо учиться отличать самообман от обмана, надо учиться отличать благодать от галлюцинаций, но не говорить, что есть только боль, пустота, материя, раздражители и налоговая полиция. И нет любви, нет людей, а есть – так, электромагнитные колебания. Без колебаний – вперед, жить. Ну, а дальше каждому свое дает Бог.

 Иоанн Замараев:

Протодиакон Андрей Кураев – о вопросах, связанных с религиозностью и неверием, а также со взаимоотношением личности и общества.

Андрей Кураев:

Боэций (это начало 5-го века) дает классическое определение персоны: «Persona est relatio», «Личность есть отношение». Давайте на этой формуле остановимся подробнее. «Persona est relatio». Во-первых, совершенно понятно: эта формула очень правовая. В праве, в том числе, конечно, в римском праве, человек становится субъектом правовых отношений, когда он выходит из кельи своей приватной жизни. Напомню, что для греков слова «политика» и «экономика» - это антонимы. Сегодня они почти синонимы, а у греков это не так было. Есть мой частный дом, икос, а есть полис, город. И вот право касается того, что в поликсе, а не в икосе. И соответственно, я становлюсь персоной, когда я вступаю в отношения с другими людьми и с обществом. Поэтому, понятно: «Persona est relatio». У этой формулы оказалась очень длинная судьба. Она стала классикой западного богословия, Фома Аквинский так же понимал личность и персону. Но берем Маркса. «Человек есть совокупность общественных отношений». То есть, вполне себе томистская формула здесь есть. А что это означает? Если человек, персона, личность есть отношение, то возникает несколько очень серьезных вопросов и соблазнов. Первое – а кто является субъектом этого отношения? Это какая-то формула предельной экстравертности, все наружу, все вовне. Это на самом деле формула отрицания человека, если я свожусь к своим внешним проявлениям.

А с другой стороны, «Persona est relatio» - это огромный соблазн для власти. Раз человек – это совокупность отношений, общественных там, религиозных, то ведь можно создать человека. Потому что можно предписать какие-то отношения и запретить иные. И вот в этом смысле мне представляется, что пафос инквизиции, теократический пафос инквизиции, и пафос марксизма – они очень близки, они родственны. И там, и там есть некий такой соблазн утопизма. Утопизм – это мышление, которое полагает, что если я и моя партия получим полноту власти, то в 48 часов мы сделаем человечество счастливым. Что в наших руках вся власть, мы диктуем законы, мы создаем новую ткань социальных отношений, формируем новый тип человека, и этот новый тип человека будет абсолютно точно соответствовать нашим идеалам, нашей партийной программе, и поэтому будет хорошо, в том доме, который для него построим мы. Но у Боэция есть очень важное уже ограничение. Он говорит, что персона – это индивидуальное существование разумной субстанции. Вот то, чего не было у восточных писателей и восточных отцов Церкви. Акцент на разумность появляется здесь.

Проходит еще несколько столетий. И вот, скажем, в 12-м веке Ришар Сен-Викторский пишет: «Персона – это разумное существо, существующее только посредством себя самого, согласно своему своеобразному способу». Это вот отголосок того, что они помнят, что такое ипостась – субстанция, как нечто, существующее само по себе. И тогда же, в 12-м веке, великий схоласт Петр Ломбардский (и вот к нему надо прислушаться очень внимательно) пишет: «Персона – это индивидуальное существо, которое отличается от других, но отличается благодаря своеобразию (опять ипостась, да?), относящемуся к достоинству». Вот впервые в 12-м веке, впервые в европейской мысли слышен очень важный оттенок, сегодня неотделимый от понятия личности. Достоинство, а значит, права личности. И то, чего напрочь была лишена восточнохристианская спекуляция по этой тематике.

И вот дальше уже это «dignitos», вот это достоинство личности – это тема, которая находится в фокусе размышлений о том, что же есть личность, и что есть человек. Это существо разумное, обладающее самобытностью, ипостасносью, субстенциальностью и достоинством.

 Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церкви.

 Виктор Веряскин:  

Предлагается радостно принимать, изучать и использовать все прогрессивное в науках и технологиях, но с мудрой ответственностью. Это очень интересный момент. Потому что вы же знаете, если вы откроете журнал Московской патриархии 1946-го года, патриарх Алексий 1-й (Симанский) писал: «Не нужны нам электрические лампочки в храмах. Усердие прихожан выражается в покупке восковых свечей. И чем больше будет гореть свечей, тем будет гореть вера ярче в душах людей. Лампочки искусственные, а это естественное». Не надо нам лампочек, не надо нам электричества, не надо ничего. 46-й год.

Потом перемены происходят постепенно. Например, в 80-е годы, отец Иоанн Замараев говорит: «А может, нам граммофон поставить, тут какой-то микрофон?» А ему говорят: «Вы что? Эти новшества технические нам не нужны, мы традиционные, патриархальные, мы консервативные, ничего передового, технологического нам не надо». Столько десятилетий должно было пройти, чтобы сегодня Церковь откровенно призвала. Говорит: «Все полезное в науке, в технологии принимайте, изучайте, используйте, берите, но с мудрой ответственностью». Потому что на самом-то деле есть и приспособления технические, есть и лекарственные открытия, и много чего другого, на самом-то деле, что можно с разумной ответственностью принимать в науках и технологиях.

 Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

В прошлый раз мы лишь упомянули о знаковой фигуре в истории Церкви – патриархе Константинопольском Фотии. О нём мы ещё, даст Бог, поговорим с Вами, а начать следует с характеристики того времени – в данном случае это вторая половина 9-го столетия.

Центральная проблема Церкви и государства – это вопросы, связанные с взаимоотношениями епископа и императора – кто главный?

Претензии со стороны императоров сформулировал ещё Констанций, сын Константина Великого, произнёсший знаменитую фразу о том, что его воля – канон для епископов. А чуть позже тот же Амвросий Медиоланский говорил, что не дело императора заниматься делами епископов. И этот конфликт, связанный с властью, конфликт, связанный с практическим осуществлением симфонии – союза государства с Церковью, имел свои корни в самом начале константиновского периода. То есть, мы видим и самого императора Константина, и его сыновей, которые уже пытаются на эти темы размышлять, и Церковь также силится на эти темы думать.

Вообще-то теоретически возможных способов решения подобных конфликтов - два.

Первый - самый распространенный на Востоке, - когда император подчиняет своей власти, своему мечу, епископскую власть, и становится и церковным владыкой - господином епископа. Собственно, чаще всего именно так и происходило. Император запросто мог издать указ о снятии с должности епископа, так же, как любого чиновника, а епископ безропотно подчинялся такому решению. Внутри этой парадигмы будут развиваться, за редкими исключениями, так называемые православные государства – сначала греческие, а потом и славянские.

Редкие исключения связаны как раз со вторым путём развития, который будет очень характерен для Запада, и не так характерен и даже редок для Востока. Из русской истории, конечно, Вам в первую очередь в голову придут на память патриарх Никон и царь Алексей Михайлович, отношения которых были не так просты. И конечно, вы уже догадываетесь, что в византийской истории таким первым сильным примером будет сам патриарх Фотий. Но об этом всё-таки чуть позже. А, как правило, патриархи напрямую подчинялись императорам. И за несколько веков существования Церкви в константиновских условиях люди, по крайней мере на Востоке, привыкли к этому первому способу взаимоотношений. Он воспринимался как естественный: император – Божий помазанник – это считалось несопоставимо выше служения епископского.

И так было почти всегда. Если вы ознакомитесь с проповедями самых умных и самых знаменитых русских проповедников 19-го столетия, скажем, того же митрополита Филарета Дроздова, проповеди на посещение царственными особами, скажем, Троице-Сергиевой Лавры, или Успенского собора Кремля, - то вы увидите, что это проповедь обычно на слова: «Благословен грядущий во имя Господне». То есть, царствующая особа почти приравнивается к Мессии, Христу.

Сейчас это звучит дико. Акафисты, кстати, сочинялись, ставя персонаж восхваления на один уровень со Всевышним. То есть, очень трудно тут говорить о разумных границах преклонения перед людьми, пусть даже праведными. Сегодня, конечно, тоже далеко не всё в порядке, но у нас с Вами и в голову не придёт то, о чём произносились тогда проповеди. Тот же митрополит Филарет Дроздов говорит, что в акафистах, скажем, тому же Тихону Задонскому, последний возвеличивается «аки Бог».

Понятно, что встречались люди, которые могли уклониться от сравнения царя с Богом. Хотя и, наоборот – находилось ещё больше, которые шли ещё дальше, мол, Бог далеко, а царь близко. Ну, и ещё раз вспомним слова митрополита Антония Храповицкого: «Если Царское Село прикажет, мы и чёрного борова посвятим в архиереи».

Я об этом говорю, чтобы проиллюстрировать необыкновенную проникнутость этим духом и этой практикой самого церковного сознания. На протяжении многих столетий это не было чем-то чужеродным, вызывающим неприятие. И, как некая отрыжка сего, как некое мрачное последствие в наше время, будет - знаете что? – учение о монархии в Русской Православной Церкви. Это учение получило своё развитие в 90-е годы, до этого в советское время такого не было, потому что константиновский период в какой-то степени был преодолен на рубеже веков. А сейчас опять множество церковников в России сторонники именно монархии. В крайнем случае, путинской автократии. Выходили книги, в которых было прямо написано, что христианин обязан быть монархистом, что он не может не быть монархистом. Дескать, учение о монархии, о царской власти – такой же «догмат» Церкви, как, скажем, догмат о Святой Троице. И посему для большинства людей, наученных вере в 90-е годы, в комплект церковных догматов входит и «догмат» о монархии. Так, между прочим, говорится всерьез. Может быть, не все вы с этим сталкивались, но вещь страшная. Ещё печальнее то, что эта ересь была практически преодолена век назад, и вот опять, так сказать, пёс возвращается на свою блевотину.

В 21-м веке-то! И что тогда говорить о 8-м!?