Здравствуйте, дорогие телезрители!

Кесарево Кесарю, а Божие Богу отдавать – так учил Христос. И политическая борьба, в общем и целом, не дело Церкви. Однако есть некоторые точки соприкосновения. В первую очередь, это свобода - ценность христианская, ну, а теперь уже и гражданско-политическая. Борьба сама по себе за свободу – дело, конечно, опасное, в том числе и в духовном плане, но свобода слишком важное условие для того, чтобы человеку состояться как личности. Отец Яков Кротов несколько слов на эту тему.

Яков Кротов:

Сопротивляться – а что это означает? Никто вроде бы не нападает?.. Никто не нападает – это только кажется. Каждый раз, когда ограничивают свободу, меня или другого человека, это нападение.

Простейший пример. Сегодня взрыв антиклерикализма. «Церковь все заполонила!» Во-первых, это вранье. Московская патриархия и ее лидеры только на побегушках у государства. Во-вторых, главные преступления совершаются не верующими. Все солдаты, все маршалы, все генералы – атеисты, только прикрылись (а многие и не прикрылись). А вы, возмущающиеся, ну, как Невзоров, например? Невзоров что, большой пацифист? Не державник? – Державник. Значит, просто с больной головы на полубольную. Врач, учитель, рабочий – у каждого из нас свое место.

В чем сопротивление? А в чем атака? «Молчи!» - вот что говорит нам эта бандитская власть, как террористы, захватив заложников, в первую очередь цыкают: «Молчите!» Так вот, не надо молчать. Но говорить не означает «трындеть». Говорить не означает ныть, жаловаться, и тем более не означает подписывать петиции. Учитель, ты можешь на уроке врать – куда деться, тебя же уволят. Но ты все-таки говори так, чтобы дети поняли правду. Это возможно, даже при Сталине такое было, и при Брежневе такое бывало. Говори правду у себя дома, говори правду, в конце концов, себе самому. С этого начинается. Так ведь мы же сами себе говорим, что Крым наш. Мы сами себе говорим, что Америка плохая. Вот многие посмотрят, что тут Статуя Свободы стоит: «Ооо, американцы, они же тупые и агрессивные». Вранье! Вранье. Теперь, когда я не работаю для Радио Свобода, с еще более чистой совестью говорю, и раньше говорил. Антизападничество, ненависть к американцам, к китайцам, к украинцам, ко всем – что это такое? Сопротивляться ненависти, сопротивляться страху. Ядерное разоружение страны – пункт первый моей программы. Для этого надо не бояться, что на нас кто-то нападет. О чем вы говорите? Кому мы нужны? Кому нужны наша земля, наши леса, «ой-ой-ой, китаец придет, все заберет» - не стыдно? Проживем. Приходите, забирайте, владейте нами. При Брежневе жили – ничего? Ничего. Потому что Брежнев хороший? Да нет, просто ресурс пошел, зерно, а потом нет.

Но главный ресурс – это правда. Не участвовать в вакханалии цинизма. Цинизм ищет неправды, цинизм ищет зла. И говорит: «Смотрите, вот зло, сколько его, мы ничего не можем!» Мы можем. Ищите не зло, ищите добро. Нет добра – сделайте, произведите, сформулируйте сами. Короче, конкретных рецептов я давать не намерен, потому что это означает превратиться в филера. Каждый сам должен что-то строить. Но важно понять: оппозиция – это пассив. Должно быть сопротивление, резистанс. Ты не полупроводник, ты сопротивленец. Возможностей сопротивляться очень много. Начинаются они в семье и дома. Это, честное слово, как с религией. Тут ведь тоже дело не в том, что надо куда-то вступить и что-то такое великое совершить. Сейчас все в карантине сидят, и что? Я в своей квартире, когда сижу в карантине, папа Римский, вся Церковь, - вот она, во мне. Не на кого пенять, ни на Гундяева, ни на Невзорова, давай, живи, как Церковь! Пожалуйста, вот твои 16 квадратных метров Царства Божия. Точно так же со свободой, точно так же с демократией. Ты у себя в квартире демократ, ты по отношению к себе демократ? Ты умеешь дать себе свободу? Ты умеешь начать читать, когда хочется пива выпить? Ну хотя бы совмести, но лучше не надо.

Так что вот эта нота, нота сопротивления. Не писать, как говорит Сергей Адамович Ковалев, писем кроликов удаву – это стыдно, это позорно. Не бранить – бранят тех, на кого надеются. «Ой, власть замостила Москву!» А вы что думали? Это бандиты, им нужно, чтобы танки легко ездили, а не чтобы люди жили. Да в конце концов, мы, москвичи, не на войну ли работаем? – На войну. Поскребите и увидите.

Так вот, захотеть мира, захотеть справедливости, понять, что, если придет демократия и свобода, мне может быть хуже, - через это прошли все освободившиеся советские страны, страны соцблока. Всюду стало хуже. Потому что сперва мы жирели от рабства, на дурных харчах. «Придет свобода – станет хуже!» И что? Бесстыдно жить ради того, чтобы жить лучше. Это не означает, что надо быть мазохистом. Это означает, что любить свободу и стоять за свободу – это еще лучше. Свобода – это вершина потребности человека.

Так что, вот такое вот сопротивление. Вот с этим настроем, конструктивным, я и прошу жить. Если надо, может быть, объединяться в партии. Я пока не вижу в этом большого смысла. Сейчас – на уровне идеи. Надо понимать, что, в отличие от многих других стран, у этого бандитского режима есть ядерные бомбы, я уж не говорю о куче оружия. Я думаю, половина населения прямо включена в систему подавления свободы. Парикмахеры, которые на военных работают, военных стригут, они что, сильно любят свободу? Сатирики, которые стебутся, а в зале офицеры сидят, они что, любят свободу? Фу-фу!

Но мы же не будем отвечать на ядерную бомбу ядерной бомбой. Вот в том-то и дело. Сто лет прошло, и сопротивляться – не означает готовить бомбы, не означает запасать патроны и прочее, а означает запасать внутренний мир, внутреннюю силу, если угодно. Но это сила мира, это сила ненасилия, это сила идейности, принципиальности. До чего мы дожили – принципиальность стала бранным словом! Должна быть, и на Западе она есть, поэтому это не Запад, а просто нормальный мир. Где принципы, там и жизнь.

Я прошу прощения за горячность. Ну, а с другой стороны, а чего я прошу прощения? Если бы я был холодный, как вчерашняя котлета, тогда надо было бы просить прощения. Вся эта напускная величественная такая холодность – ооо! Как сказал Померанц, «Ангел превращается в дьявола, когда у него на губах выступает пена» - вздор, чушь, вранье! Ангел превращается в дьявола, когда начинает убивать. Путин убивает. И поэтому он может быть 10 раз свободен и хладнокровен, но он – военный преступник, политический преступник. Если есть политические и военные преступления, а всякая война  – преступление, то есть и преступник. Как бороться с преступниками? Не быть преступниками.

Значит, сопротивление не в том, чтобы на агрессию ответить агрессией, а в том, чтобы создавать островки творчества, спокойствия… Ну, не мне учить спокойствию, но я прошу. Конечно, священник должен быть открыт для всех. Но все должны быть открыты для Бога. А то ведь односторонне получается: мол, батюшка должен быть аполитичный, и я буду аполитичный. На практике это оборачивается тем, что мы видим. Батюшки правые, нациствующие, монархиствующие, они как бы аполитичны. А батюшки демократические, типа меня – они политиканы, это радикально!.. Да ничего. Быть священником – не означает быть аполитичным, а означать уметь принять человека и с другим политическим убеждением. Пожалуйста. Была бы вера! Не подменяйте веру политикой – это другой вопрос. Я же Христа проповедую, когда я в церкви. Христа, а не демократию.

Но уж сейчас позвольте мне и про демократию сказать, что это наша цель, это правильно, мир – правильно, ядерное разоружение – правильно, реституция, люстрация, то есть отстранение от выборных должностей самых главных террористов государственных – правильно. И все без насилия, без кровушки. Потому что это мы проходили, и это плохо кончается. Да это и не кончается, это продолжается.

 Иоанн Замараев:

Протодиакон Андрей Кураев – о вопросах, связанных с религиозностью и неверием, а также с взаимоотношением личности и общества.

 Андрей Кураев:

У апостола Павла в его посланиях поражает обилие кванторов всеобщности: «все, всегда, неизменно, всегда радуйтесь, за все благодарите». Теперь Таинство – это Таинство ближнего моего, а не только то, и не просто то, что совершается где-то вдали, в уединении алтаря. И вот очень важно, что христианство свой богословский язык не стало делать каким-то таким профессиональным жреческим языком. Вот в этом отличие проповедника и богослова от философов.

Философ имеет право придумывать слова и нагружать их своим личным смыслом. Вот я помню, когда я еще был первокурсником на философском факультете университета, нас партия послала на картошку. А мы же уже философы, мы уже две недели отучились к этому времени, до картошки успели поучиться. Поэтому кое-какие словечки мы уже узнали. И поэтому, когда мы находили на грядках какую-нибудь особо загогулистую картофелину, у нас начинались философские дискуссии в нашей бригаде, на что это похоже: вот это уже трансцендентальная перцепция, или еще нет. Так вот, каждый философ приходит в мир со своим мешком терминов. Это какая-нибудь общественно-экономическая формация, производительные силы, производственные отношения – это для Маркса, у Фейербаха или Гегеля свои термины будут, у Канта третьи, и так далее.

А богослов все-таки не сам с собою беседует, не для себя и не о своем, и поэтому вот мы берем слова с улицы, а потом пробуем с ними работать. Один из совершенно потрясающих в этом плане памятников героизма христианской мысли святоотеческой – это наш Символ веры, куда вошло слово «единосущный», что Сын единосущен Отцу. Потому что этого слова: а) нет в Библии. Представляете, как это? В святая святых, в интеллектуальную икону христианской веры привнести элемент, которого просто нет в Библии! б) этот термин рожден был в лаборатории платоников, таких, средних, и неоплатоников, а понимаете, это не совсем то, что Платон. Платон – это христианин до Христа, за несколько столетий. А эти платоники, они уже, тот же Платин, скажем, он прямо ведет полемику с христианством, не очень отличая их от гностиков. И поэтому, соответственно, у Платина «О гностиках» называется та его, скажем так, лекция, которую он посвятил критике христианства. То есть, взять термин у своих критиков - это очень интересно. Я чуть позже к этой теме вернусь. И третье: этот термин уже неудачно использовал один еретик в 3-м веке, Павел Самосатский. И этот термин был уже осужден Антиохийским собором в 3-м веке. Это действительно удивительный подвиг, интеллектуальный подвиг, удивительное мужество речи и мысли. И тем не менее, берем это слово, очищаем его и заново инкрустируем в нашу мозаику.

Кстати говоря, само слово «христиане», скорее всего, претерпело аналогичную судьбу. Сначала это была бранная кличка. Так называли учеников Иисуса их критики в Антиохии, по имени… как мы говорим – «иеговисты», ругая сектантов. Вот точно так же, судя по всему, «христиане» – это родилось, как кличка, а потом – а почему бы и нет? Кстати, обратите внимание: нигде в Новом завете сами христиане так себя не называют. У апостола Павла это слово ни разу не встречается, в Евангелиях ни разу не встречается, дважды встречается в Деяниях, и оба раза – как цитата в устах язычников скорее, а не как автохарактеристика. И все-таки ученики Иисуса стали этим бранным словом сами себя называть. Вот опять же, это свойство молодого организма – принимать даже яд, и все это использовать себе на пользу, не болеть, не получать язвы, и так далее. Церковь была молода, и она умела это делать.

И вот со словом «ипостась» произошло нечто похожее. Слово подобрано с улицы, и оно донельзя было облеплено уличной грязью. Ну, например, одно из значений этого слова – это «запор», «испражнение»; это «творог», это может быть «сыворотка», «донное или ильное отложение», «сгущение тумана». Вот общее семантическое поле значений этого слова – это то, что можно потрогать, нечто вот отвердевшее, сгустившееся, сконцентрированное. Естественно, это не относилось к человеку, то есть не только к человеку. Есть ипостась вот этого стакана, есть ипостась этого микрофона, и так далее, и тому подобное. В латинский язык это слово вошло как слово «субстанция». Смысл тот же самый. По-русски и то, и другое, ипостась и субстанция, по-русски абсолютно точно передаются словом «подлежащее».

И третья пара терминов по-гречески и по-латыни, которые тоже оказались исторически связаны с нашей тематикой. Это латинское слово «персона», оно стало основополагающим для западной мысли. И оно соответствует греческому слову «просопо». Но здесь есть интересное различие. «Прос» - это «к», «оп» - «оптика», «видеть», «просопон» - «проступающее через, зримое через». И собственно говоря, это некий… то, что соответствует термину «личина», скорее, в русском языке. Гомер пишет: когда Ахилл смеялся, он устрашал врагов своими просопонами, «зраками» своими в русском переводе, гримасами. А латинская «персона»… Боэций полагал, что это то же самое, только с корнем «сонум», «звук». «Персона» - «звучащее через». Это указание, отсылка к тому, что маска в античном театре исполняет роль резонатора, который усиливает звук. Сегодня историки полагают, что все-таки скорее это этрусское слово, а вообще не латинское (латинский пишется от этрусков), и оно не имеет связи с греческими какими-то аллюзиями. Но важно, что все-таки сами образованные латиняне полагали, что это так. И это важно, потому что работали они с этим словом, исходят из своего собственного понимания. Соответственно, «персона» и «просопон» - это «маска», нечто внешнее, то, по чему можно отличить одно от другого. И опять же, это необязательно должно касаться человека.

 Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церкви.

 Виктор Веряскин:  

Дальше интересный момент, 63-й раздел, это права человека. Конечно, мы не всегда тоже правильно понимаем и осмысляем эти тексты. Они заезжены, они в светском смысле для нас звучат сухо, юридически. А на самом деле это великое понятие. И в этом документе подчеркивается, что у человека не только есть гражданские права, которые якобы дарует ему Конституция, закон, Декларация прав человека.

В 1905-м году Николай 2-й подписал документ, Манифест о даровании большей свободы совести, и кто-то ему процитировал статью Владимира Соловьева, который говорит: «Нельзя даровать свободу совести: совесть у человека всегда свободна. Это его врожденное божественное право – иметь свое мнение, и даже в тюрьме оставаться свободным в своей совести. Поэтому нельзя даровать свободу совести».

И в этом документе, Манифесте Вселенского патриархата, говорится, что не будем забывать, что, кроме гражданских прав человека, есть врожденные права человека, естественные права человека, вложенные в него Творцом. И человек рождается с правом на свободу, на жизнь, на пищу, на защиту. А говорить, что это государство ему дарует эти права – это неправильно. Представляете? На самом деле, это очень серьезные мировоззренческие шаги вперед и вверх. Лет 20 назад появились впервые такие книги, я помню, Нерсесянц один автор, второй Лазарев, раньше преподавали в высших учебных заведениях теорию государства и права и историю государства и права. И мы привыкли, что так называются учебники для вузов юридических, и в таком порядке слов все это формулируется. И вдруг лет 20 – 25 назад эти авторы два переставили слова в заголовке, и у меня есть, я с удивлением для себя тогда приобрел эти учебники. Там написано: «Теория права и государства», «История права и государства». И в предисловии они говорят: «Мы сознательно переставили слова, потому что от этого меняется концепция. Потому что, - говорят, - право существовало раньше государства». Еще не было государства. Если принять марксистскую теорию формации, было первобытное общество. Государственного аппарата не было, армии не было, полиции не было – а право было. А на самом-то деле, это открытие было для юристов, потому что они говорят: «Если право древнее, чем государство, то тогда право древнее, чем государство. Государство – это всего лишь один из инструментов осуществления права. Нельзя обожествлять государство. Вы, - говорят, - забыли заповедь Божью: «Не сотвори себе кумира». Не сотвори себе кумира из ничего, даже из государства. Не поклоняйтесь государству. Это не самоцель, а одно из средств.

И вот сегодня в Манифесте Вселенского патриархата – это подвиг для них. Потому что сами они в Средние века имели другое понятие об этом, и почти обожествляли империю Византийскую. Потому что она была опорой для Церкви, и они тогда смешивали государство и Церковь, в более близких отношениях, и ласково называли это симфонией. И до сегодняшнего дня у нас это осталось в учебниках, в концепциях. А сегодня у нас происходит иная расстановка акцентов.

Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

 Сегодня осталось нам завершить довольно-таки длинный наш разговор об иконоборчестве 7-го столетия.

Во-первых, ещё отметим, что на Западе Римская церковь во время иконоборчества, всегда высказывалась в защиту икон. Более того, мы помним, что римские папы давали даже приют эмигрантам-иконопочитателям - беженцам с Востока.

Однако на Западе была, ведь, не только церковь Римская. А, скажем, среди франков, в частности, при Карле Великом, полемика против иконопочитания всё же имела место.

Там ещё вот в чём сложность - на латинском Западе не было различения между понятиями – «иконопоклонение» - «латрия» и «иконопочитанием» – «проскинесис», и франкские богословы, в общем-то, протестовали не против уважения к иконам, а против поклонения им. Оно и понятно: франкские христиане очень боялись идолослужения, - слишком уж недавно их народ был языческим, и идолослужение для них представляло особую опасность, несмотря на то, что Седьмой Вселенский собор очень чётко различал поклонение от почитания. Кроме того, франки считали, что в иконах просто нет особой необходимости – зачем они, если и без них можно спокойно обходиться? Ответ на сие, конечно, может быть предельно простым - ну, во-первых, это красиво.

На самом деле западные богословы хотели бы держаться мнения папы Григория Великого – помните его ответ Серену, марсельскому епископу? Он не соглашался с неподобающим поклонением иконам, но, с другой стороны, не одобрял и уничтожения священных изображений. В целом так мыслили все западные Богословы. А вот христологическая составляющая полемики вокруг икон на Западе не очень была востребована. Догматический спор по этому поводу развивался лишь на Востоке.

Ну, и напоследок, буквально несколько слов о Феодоре Студите. Родился он в 759-м, а умер в 826-м году. Игумен огромного Студийского монастыря в самом центре Константинополя. Сторонник киновии, т.е, монастырских общежитий. Ригорист-законник, не склонный ни к каким компромиссам и тонкой церковной политике.

Был озабочен задачей воцерковления своих монахов. У него есть много специальных бесед на эту тему.

Ну что значит, воцерковление монахов, они что были нецерковными?! – Зачастую именно! Дело в том, что монашество по своей сути явление, параллельноехристианству. Оно могло местами смыкаться, но иногда даже противостоять христианству – это отдельный разговор. Церкви в конечном итоге, удалось приручить монашество, обуздать, оседлать и использовать его на службе Евангелию – не без осложнений, конечно, и не без перекосов.

Также Федору принадлежит заслуга составления знаменитого Студитского монастырского устава. Очень активно участвовал он в церковных делах - возглавлял монашескую оппозицию - и против двора, и против патриархата. В частности, поднял возмущение по поводу четвёртой женитьбы императора. Патриарх на этот брак согласился, а Феодор Студит с этим воевал.

Если формально подходить к этому конфликту, конечно, прав был Федор Студит, а патриарх Мефодий очевидно прогнулся перед власть предержащим. Однако мы не знаем – как бы в противном случае повёл себя император по отношению к Церкви, и стоило ли начинать войну ради запрета монарху четвёртый раз жениться. Именно тогда патриархом был введён в церковное употребление термин «икономия» - в данном случае означающий ситуативное смягчение строгости церковных правил ради избегания больших зол. «Икономия» от греческого слова «икос» - «дом» - домоустройство, хозяйство. Т.е., отношение к разрешению проблем по-хозяйски, по-домашнему, неформально, не по букве закона, а рационально, исходя из пользы, ставя в качестве приоритета достижение конечной пользы. «Икономия» - антоним понятию «акривия», обозначающему строгое следование установленным правилам.  

К слову говоря, иногда неправильно различают «икономию» и «акривию» - считают, что «икономия» – это всегда смягчение строгости правил, проявление гибкости в складывающихся обстоятельствах, в отличие от акривии – принципе жёсткого следования установлениям. Нет, на самом деле икономия – это такой пастырско-творческий подход – бывает, и наоборот – более жёсткий, чем сие предписано правилами - скажем, если человека, умноженной строгостью можно в чём-то исправить, поступают даже более жёстко, чем это предписано. Т.е., «икономия» - это индивидуально-творческий подход в пастырстве.

Метод, в общем, правильный, но всегда зависим от ума и совести иерархов. Если последние не очень умны – ну, вот, как в конфликте между Московским патриархатом, и Поместной Украинской Церковью, промосковские епископы стали шельмовать духовенство Украины, обвиняя их в раскольничестве, самозванничестве, безблагодатности и прочих грехах. Понятно, что такое их поведение, естественно, противоречило и христианской морали, и древней православной канонике. Но они спокойно оперировали термином «икономия». Дескать, да, мы ведём себя не по правилам, но для нашей Российской Церкви это полезно, а значит правильно. Однако, как говорится, Бог шельму метит.

Остановимся, давайте сегодня на этом и, если даст Бог, продолжим наши церковно-исторические размышления в следующий раз. Всего доброго.