Здравствуйте, дорогие телезрители!

Есть такой христианский термин: «Богооставленность», означающий как бы дистанцирование между Всевышним и человеком. В большинстве случаев, это происходит, конечно, по воле человека. По большому счёту, это, конечно, драма, хотя далеко не всегда людьми осознаваемая. Собственно, и людское одиночество, когда человек лишается возможности общения со своими родными и друзьями, несёт глубокое страдание. Отец Яков Кротов несколько слов по этому поводу.

Яков Кротов:

Я стараюсь отвечать на вопросы, которые мне задают. Есть вещи, которые я говорю по-любому. Они мне интересны, и я надеюсь найти единомышленников. А есть неожиданные вопросы. И вы знаете, что я говорю обычно о вере, о Церкви, о религии. И тут у меня спрашивают: «Вот этого человека посадили несправедливо, вот этого человека готовятся посадить несправедливо. Что делать?» И спрашивает атеист, неверующий, во всяком случае, человек. Я сперва удивился. Заметьте, я не говорю, какой именно человек под несправедливым судом. Я не задаю вопрос: а действительно несправедливый, или как? Те люди, о которых меня спрашивали, это действительно классическая диктатура сажает людей за свободные выражения своих взглядов, вполне свободолюбивых и честных. Но бывает, что сажают и людей… Ну, сажают и коммунистов, большевиков, если точнее, типа Лимонова, национал-большевики, Царство ему Небесное, Лимонову. То есть, сажают иногда и плохих людей. Но если сажают человека только за то, что он говорит, я считаю, что это несправедливо. И что делать?

А что делать, когда на человека возводят напраслину, что он, там, педофил, кого-то изнасиловал, и никаких доказательств, и видно, что дело высосано из пальца? К сожалению, так не только в России. Такое случается даже в Зимбабве. Вот в Новой Зеландии, в Австралии, такого не случается, там все под контролем общественности. А что делать нам, людям, которые живут в несвободе, в несвободной стране?

И вы знаете, одновременно меня спросили: что за слово – богооставленность? Разве Бог кого-то оставляет? Ответ, на самом деле, кажется, на поверхности. Ведь Сам Спаситель на кресте сказал: «Отец, зачем Ты Меня оставил?» Конечно, можно списать это на фигуру речи, на то, что, умирая, человек чего только ни говорит. Но разве Отец Небесный не пребывал рядом со Своим Сыном? И все-таки богооставленность бывает. Как же ее не бывает, когда я и сам ее изредка испытывал? Мне очень повезло, очень. Потому что так сложилась моя религиозная жизнь, что я очень редко, очень, на мгновение испытываю ощущения, которые называются богооставленностью. Когда я не чувствую присутствия Божия, когда я даже чувствую, что вот… не чувствую. Потому что изменилось то, что с момента обращения и уверования составляет напряженность моей жизни.

Вот есть такая болезнь – тенит, когда звенит в ухе. Она почти не лечится, и медики не знают ее природы толком. Видимо, что-то с нервами, с нервными окончаниями в мозгу. Бывают очень дорогие какие-то слуховые аппараты, которые как бы уравновешивают сигнал, который сошедший с ума нерв посылает в мозг, и мне кажется, что звенит. Но большинство людей адаптируется, как ни странно, очень высокие адаптивные способности у человека. Перестают замечать.

Но присутствие Божие, оно таково, что к нему трудно адаптироваться, трудно его перестать замечать. Во всяком случае, когда вдруг как рукой сняло: где, что?.. Что, Бог жестокий? Нет. Во-первых, Бог нас может наставлять, говоря грубо из педагогических соображений, не по жестокости, а по доброте. Потому что очень часто человек действует из дефицитарности: нам чего-то не хватает, мы к этому тянемся. И вот когда ты привык к Богу, адаптировался и научился совмещать Божье присутствие с присутствием греха, с присутствием похоти, алчности, зависти, обидчивости (Боже, милостив будь ко мне, грешному!), - и вот тогда: а может быть, все и нормально, может быть, ты и не грешишь, но Бог хочет, чтобы ты сделал шаг вперед. Ну, как учат маленьких детей ходить: «Иди сюда, иди сюда, моя прелесть, иди, мой хороший, не бойся». И руки так вот в сантиметре от него, но это впервые, этот сантиметр. И он очень нервничает, но идет. А может быть, и не нервничает, уж как мы к нему относимся. Но – обязательное маленькое, крохотное пространство. Это для нас крохотное, а для него это новый статус: «меня никто не поддерживает». Самое глупое, мерзкое, жестокое наказание, которое могут придумать родители, это не разговаривать с ребенком, бойкотировать его. И знаете, почему? Ребенок к этому адаптируется. И можно адаптироваться, наверное, к богооставленности, но я не думаю, что Бог вот так вот оставляет. Не надо к этому адаптироваться. Значит, закричать, как Иов: «Я же ни в чем не виноват, ну Ты не можешь, что ли, меня вздрючить и придать ускорение другим способом?!»

Значит, на самом деле, когда мы думаем о людях, вот есть богооставленность, а есть человекооставленность. Человека посадили, человек в одиночке, он даже не в той камере, где я. Как я могу ему помочь, что я могу сделать? И первый жест – он такой рабский, холопский: «А давайте барину напишем челобитную, а давайте выразим свой протест». Вспоминается Салтыков-Щедрин, город Глупов, где глуповцы приходили к градоначальнику, одного выталкивали, и он заявлял челобитную, но как-то так, чтобы было понятно, что он не уверен, что его сейчас не выпорют за это дело. Вот и наши протесты против несправедливости часто очень робкие, лакейские. Мы не уверены, что нам не влетит по первое число. И это нормально, ничего стыдного в этом нету, и геройство это – не наше дело. Но – а что тому человеку, которого посадили? Ему от этих протестов, в общем-то, не холодно и не жарко. Может быть, даже наоборот, его это может повергнуть в большую депрессию, потому что он видит, что за него заступается Организация Объединенных Наций, Европейский суд по правам человека, президент такой, президент такая, и все без толку. Ведь у нас есть люди в России, которые сидят десятилетиями, несправедливо. И мировой шум – и сидят все равно.

И что здесь сказать? Быть с другим человеком можно через Бога. Вот мой отец сидел 18 лет, лагерь строгого режима, политический. Потьма, Явас, п/я 37/10, кажется. Мою маму пускали к нему на свидания дважды в год. А остальное время они были вместе? Она была с ним. Не только потому, что он писал, и она отвечала. Писем разрешали немного. А потому, что она была с ним через вот то… Она была атеистка, и он был атеист. Но она была с ним через любовь, через нечто невыразимое. Не через память, не через что-то. А вот через некоторую точку «бета».

А нам, верующим людям, открыта точка «альфа». Собственно, что такое Евангелие? Это о том, что мы все были богооставленными. Бог Иной, мы всего лишь образ и подобие. И максимум, на что мы могли рассчитывать, это Машиах, Мессия, Царь. Придет Царь, сделает нам царство-государство, нам, под нас, молочные реки, кисельные берега, справедливость, суд, отмщение и аз воздам… Как же это ничтожно мало! Какие же мы все-таки близорукие!.. И как на малое мы согласны!.. А правда заключается в том, что Бог хочет присутствовать с нами, присутствовать не только в храме, не только благодатью. И Он присутствует, приходя к нам, как Господь Иисус. Он посылает Самого Себя, того Себя, который может разделить с нами (хотя это страшно для Него, я думаю, мучительно) нашу человечность, не переставая быть Богом. И после Воскресения Господь нас не оставляет: Дух Святой приходит. И мы, главное, знаем, что Он не оставляет нас уже не только Духом, но и телом, и человечностью.

Значит, бывает богооставленность, но не бывает человекооставленности. Теперь у человечества Бог всегда рядом, как Иисус. И в благодарность мы учимся любить Бога, да, - но прежде всего других людей, присутствуя в их страданиях, в их горе, в их смертности, в их одиночестве, верой в Бога. Вот Бог – это та точка встречи, которая передает нашу заботу, передает нашу любовь. Но передает так деликатно и нежно!.. Потому что, если я просто приду к человеку и начну его утешать, будет криво, будет плохо. Ему нужно что-то другое. Ему нужен Бог – и я. Ему нужен Бог – и Организация Объединенных Наций. Бог – и амнистия. Бог – и освобождение. Бог – и сострадание. Я не могу сказать верующим: «Веруйте!», я не могу дать им веру. Я не могу дать вам веру. Но я могу сказать: человекооставленность преодолима. Она преодолима усилием быть человеком для другого.

Можно быть человеком для себя, для ближних, а можно быть человеком для всех. Это направленность воли? Не только. И сердца, и воли, и ума. Надо подписывать грамоты, петиции, надо ходить в пикеты и так далее. Надо. Надо писать письма заключенным? – Надо. Надо требовать? – Надо. Но ведь большинство людей уже погибли. Вот Немцова застрелили. Что я сделаю, чтобы ему помочь? Уже ничего. Уже там улицы в его честь называют. А я-то что могу? Но, обращаясь к Богу, я уже опять присутствую и с ним.

И так со всеми людьми. Вон она, страна Божия. В этой стране никто не в стороне. Мы все рядом друг с другом через Бога. Если прикладываем усилия.

 Иоанн Замараев:

Протодиакон Андрей Кураев – о проблемах, так или иначе связанных с молодежью в Православной Церкви.

 Андрей Кураев:

Прежде всего скажу, что я терпеть не могу выражения типа «работа с молодежью», или «методы работы с молодежью». Потому что за этими словами стоит нечто очень страшное: такое отношение к людям, как к некоей массе, к материалу, который надо обработать и подвергнуть идеологическому воздействию. Все эти чудовищные большевистские выражения, типа «человеческий фактор», любимое горбачевское выражение, и так далее, на самом деле совершенно антигуманны. И я думаю, христианин не должен так изъясняться.

При работе с молодежью, пожалуйста, избегайте слов типа «надо», «должен» и так далее. Ведь те же самые вещи в большинстве случаев вполне можно выразить в совершенно иной модальности. Не «ты должен», а «ты можешь». Вот, скажем, ребенку лучше сказать не «Ты должен пойти со мной в воскресенье в храм», а «у тебя есть право пойти в храм. И кстати говоря, будешь на тройки учиться, в храм не возьму, со своими телепузиками дома останешься». Это же удивительная привилегия: возможность к Богу на «ты» обратиться».

Третья моя просьба. Обратите внимание на фантастическое противоречие между реальной жизнью людей в Церкви и лексикой церковного официоза. «Идет возрождение, восстановление…» - неправда это. Понимаете, говорить о том, что у нас происходит возрождение, можно только при условии, если мы смотрим на жизнь нашей Церкви с Луны. Вот с Луны инопланетяне фотографируют наши объекты и фиксируют: «Ага, в 19-м веке здесь был храм, потом его не было, теперь снова есть. Ага: восстановили». Это для лунатиков это так, для инопланетян. Но для каждого человека, который пришел в церковную жизнь, в семинарию, в монастырь, это впервые. Это не возвращение. Вы знаете, я в прошлой жизни не был диаконом. И в 19-м веке вы не ходили в воскресную школу. Для каждого из нас все это впервые, это опыт новизны. Для каждого из нас жизнь в православии – это новость. Мы учимся быть такими, какими еще никогда не бывали.

Скажем, очень важная тема в жизни человека, любого, а особенно молодого, это тема свободы. Свое бытие – это свобода. Свобода быть самим собой. Для подростка, молодого человека, это очень важная тема. Только вот вопрос: где я являюсь самим собой? Я ведь очень разный. Вот подумайте сами, предложите подумать своим сверстникам: сколько секунд ты был свободен за последнюю неделю? Вот с утра ты просыпаешься, исполняешь роль потребителя коммунальных услуг. Затем потребляешь завтрак. Потом, перед уходом в школу или в университет, следует неизбежная ритуальная сцена ругани с матерью. Это в жизни подростка совершенно неотвратимая вещь. Затем ты исполняешь роль пассажира автобуса, потом исполняешь роль студента или ученика в школе. Потом исполняешь роль души компании, или какая у тебя роль в твоей компании отведена, кстати. Подростковые компании – это самые тоталитарные секты, которые только могут быть. Там очень жестко маски и роли распределены, кто король, кто шут, когда кому смеяться, над кем можно смеяться и по какому поводу, а над кем нельзя, и так далее, очень жесткий контроль общества, микросоциума такого, подростково-бандитского. Затем ты, как жертва рекламы, что-то покупаешь в магазине, по бутикам ходишь, как зомби, на что-то смотришь там, и так далее. Ну, потом сеанс вечерней промывки мозгов телеящиком, и так далее. Так где свобода-то?

О чем ты можешь сказать, что, действительно, «это мой выбор, это мое стремление, это во мне сработала не отрыжка той рекламы, которую я неделю назад видел, и не моя мимикрия под вкусы той компании, в которой я оказался, или в которую хочу попасть, а где я сам?..»

 Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Каково письменное наследие Иоанна Дамаскина?

В первую очередь – сборник под названием «Источник знания», состоящий из 3-х книг: «Точное изложение православной веры», «Диалектика» и «Список ересей».

Насчёт ересей, у Дамаскина был особый взгляд. Самой первой ересью в его списке стоит варварство, вторым – скифство, потом эллинство, иудейство. Причём, даже не потому, что они как-то там искажали истины веры – они не входили в тогдашнюю Ойкумену - были «чужими». Дело в том, что у византийцев 8-го века - смотрите, какая логика: ересь – это разделение. И варвары, и скифы – это те, кто не принадлежат империи, то есть находятся в расколе. Подразумевается, что Ойкумена и есть собственно мир, а все, кто в расколе с Ойкуменой – еретики.

Наблюдалась так же очень интересная ересь, именуемая Дамаскиным – «вражда против знания».

Были христологические ереси. И почти последняя - в списке -101-я из 103-х – это ислам. Причём Дамаскин, мягко говоря, плохо его знает – это-то и удивительно, ведь он живёт в Дамаске. Очевидно, он даже Коран не читал. Также у него много перевранных этимологий. Например, «Аллах акбар» он переводит как «Поклонение Афродите». Магомет - естественно, антихрист.

Но главное, как думал Дамаскин, любое отклонение от общепринятой истины – безнравственно, а то и представляет собою мошенничество. Одна империя - монада такая, а всё, что вне монады –греховно. Посему, и Ислам греховен по определению, т.к., он не христианский.

«Точное изложение православной веры», как мы уже отметили с Вами - одна из трехкниг, в сборнике Дамаскина «Источник знания». Книга непростая. Он много здесь говорит об устройстве мира, исходя из научных знаний своего времени. Ну а естествознание тогдашней эпохи для нас, по большей части, смешно.

Как бы то ни было, впервые появилась книга, являющаяся систематическим изложением христианского богословия. Мы с вами уже говорили, что и Ориген, и Максим Исповедник задолго до Дамаскина составляли Богословские системы. Но и Ориген, и Максим были – авторы своих собственных систем. А Дамаскин, в этом смысле не оригинален, он собирал и классифицировал уже существующее. Иоанн – систематизатор, собравший полный гербарий христианской веры и первый схоласт в православии.

Отчасти такую попытку когда-то пытался сделать ещё Феодорит Кирский.

А вот после Иоанна Дамаскина в Церкви будет правилом хорошего тона ничего не трогать по части догматики – дескать, всё уже сказано. Так же, как потом стала подразумеваться некая завершённость семью Вселенскими соборами – дескать, семь – это полнота, а восьмому не бывать – двигаться дальше – только портить.

Догматическая жизнь Церкви этим, можно сказать, заканчивается, всё становится ясным – точнее ясно кажущимся. Практически сие значит признанием нецелесообразности богословствования, собственно, как многие патриархи и многие императоры и говорили, - что богословствование ведёт только к новым расколам.

Так вот, с одной стороны наблюдалась усталость от поисков в сфере веры, а с другой – желание порядка, системы. К этому времени, как мы уже говорили с Вами, обрёл ещё колоссальное влияние, так называемый «Корпус Ареопагитик» - творение Псевдо-Дионисия, в котором много надуманного и фантастичного, но всё чётко и аккуратно – нарисована, пусть и от ветра глава своея, стройная иерархия ангельских чинов и строгая церковная иерархия, будто бы отражение небесной. Оно, конечно, неизвестно из какого пальца всё это высосано, но казалось звучно, стройно, эстетично, а главное, полно.

Ну и вот Дамаскин оказался в нужное время и в нужном месте. Такой вот церковно-общественный запрос был: покончить с этими всяческими поисками истины – собрать всё, что до этого было утверждено, систематизировать и оформить в виде учебника, собственно, что и было Иоанном осуществлено.

Таким образом Дамаскин создаёт первую христианскую схоластическую систему. И это значит, что христианство уже не будет задаваться вопросами нахождения более полного, наилучшего объяснения своей веры каждому новому поколению. На смену приходят книжные штампы.

Сам текст Иоанна Дамаскина, справедливости ради отметим, хорош, однако схоластичен, а это говорит о том, что у Церкви язык стал заплетаться. Вероучение обездвижилось.

И ещё пару слов о гимнографии Дамаскина - это принципиально важно, потому что, как Вы знаете, Богослужение для восточной христианской традиции это песнопения, а это в значительной мере наследие Иоанна Дамаскина. Он либо сам писал гимны, либо вместе с монахами своего монастыря. Его поэзия пользовалась огромной популярностью уже при его жизни. Как мы уже говорили, он ввел в употребление каноны, которые изменили строй утрени.

Поелику монахи, большая часть из которых всегда оказывались людьми недалёкими, ну а в данном случае, выступали против Богослужебной поэзии, чередование библейских текстов с поэтическими гимнами в канонах был как бы вариантом компромиссным.

В тот исторический период возникает ещё одна тенденция, далеко не евангельская – придать христианскому культу видимость чего-то таинственного, магического. Вводились в практику вполне бессмысленные священнодействия, которые должны были произвести впечатление чего-то колдовского, мистического. Именно поэтому молитвы намерено стали излагаться языком мудрёным, малопонятным, а иногда и вовсе читаться пресвитером шёпотом или про себя. Сейчас имеются в виду не молитвы Евхаристии, а самые обычные, например, головопреклонные. Батюшка с умным видом шепчет небольшую молитвочку, ничего особенного собою не представляющую, но сие внушает особое уважение – покров тайны, секретности. Это был курьёз - к одному нашему священнику подходит женщина и просит: батюшка, проблема у меня такая-то – пошепчите, пожалуйста! Тот отвечает: хорошо, сейчас помолимся, молебен совершим. Она говорит – нет, вы пошепчите!

Вполне такая магическая психология – заговор, колдовское действо – огонь свечей, дымок кадильницы, жидкости разные заговорённые, обязательно на непонятном языке, как минимум, славянском.

И вот стремление создать в церкви атмосферу таинственности, окутывающей богослужение, толкало на усложнение литературных форм. Скажем, каноны господских праздников Иоанна Дамаскина были практически недоступны по содержанию уже его современникам. Уж не приходится говорить о церковнославянском переводе. Для человека непосвящённого, ну абсолютно недоступны, да и для многих посвящённых. Употреблялись акростихи, когда какая-то фраза, связанная с событием или с автором, была по буквам или по словам вплетена в ткань самого канона, например, по первой букве каждого стиха. Использовалась поэтическая форма того времени, так называемый ямбический триметр. Всё это любопытно, однако сильно затрудняло восприятие самого смысла

Мелодии того периода, к сожалению, до нас не дошли, византийская музыка стала фиксироваться только с 12-го века. Посему Осьмогласник, или октоих, который приписывается Иоанну Дамаскину, является таковым только по названию, а мелодии к нему уже более позднего происхождения.