Хорошо быть добрым и честным, и плохо быть вороватым плутом – истина, в общем, очевидная.

Однако всеобщий интерес прикован не к отличникам, а к плохим мальчикам и девочкам. Представьте себе – ни одного детектива на полке, ни одного боевика на экране телевизора, ни одного женского сериала с подлыми разлучницами. Многие возмущаются обилием насилия в СМИ. Ну а что поделать?! – спрос рождает предложение. Любитнаш брат криминальные новости. Что до боевиков – не любому они по вкусу, хотя «007» почти все смотрят с удовольствием. Ну а что касается афёр – это ведь райское наслаждение! Ну возьмите, например, фильм «Афёра Томаса Крауна» - это же море удовольствия!

Так что же выходит? Законопослушным, порядочным человеком быть хоть и предпочтительнее – хотя ещё не известно для кого, но пакостником и мошенником интереснее? О.Яков Кротов продолжает размышлять по этому поводу.

Я.Кротов:

- Я продолжу отвечать на вопрос о том, не обезличивает ли совершенство. Был вопрос, что скучно читать романы о хороших людях. Например, «Маленький лорд Фаунтлерой» - ну скучно. Хороший мальчик, наследник богатого лорда, и вот его в детстве куда-то туда, лорд его возвращает, и постепенно мальчик обаяет лорда… Противно. Это отмечал тот же Марк Твен, который издевался над протестантскими, точнее, скажем уже, британскими представлениями 17–19 веков о райской жизни. Надо понимать, что, когда в Апокалипсисе говорится, что праведники воспевают песнь Агнцу, это не репортаж из рая, это поэзия, богословие в виде поэзии, и откровение Божие в виде поэзии. И в общем, я Бога понимаю. Потому что вот я был влюблен – я писал стихи. Мой дедушка был влюблен – писал стихи. Это было на 80 лет раньше, стихи были в стиле Надсона, а я уже писал в стиле Рериха, Бродского, но все равно это была псевдопоэзия. Есть вещи, которые лучше выражаются в стихах, они тебя распирают, ну какая тут проза?

Так вот, Апокалипсис – ну, распирает. И человек к Богу: «Когда, когда я умру? Как это будет, что делать, как спасаться?» А Бог ему: «Я помню чудное мгновенье…» Ответ, кажется, «мимо кассы». Там про какие-то разрушения, что-то еще… Но Бог человеку говорит: «Перед тобой вся жизнь. Будут препятствия, разрушения, приключения, войны, а ты не дрейфь, прорвемся. И в конце будут праведники…» - Это образ некоей полноты на языке тех людей, к которым Бог обращался. И в общем, у нас о полноте примерно такое же представление.

Почему мы тогда считаем неинтересными рассказы о хороших мальчиках? На это есть две причины. Одна очень деликатная, и об этом тоже говорил Марк Твен. Что все хорошие мальчики, которые в школе были хорошие ученики, они вырастают – и в общем, это не самые хорошие люди. Почему? Сказал Фрейд, лет через 20 после Марка Твена. Потому что, то, что для учителя, для школьной дисциплины, для обучения, жесткого причем обучения (что не очень правильный способ обучения), то, что для школы плохо – для людей хорошо. Потому что в человеке бьет фонтан энергии. Это энергия эротическая, сексуальная, это энергия поиска. Эта энергия ведет на Луну, на Северный полюс, на самопожертвование, на создание великих произведений искусства, на создание эклеров, живописи, скоростных шоссе, подводных атомных лодок, открытий, и немножко попсы. Огромная энергия.

Но эта энергия несовместима с послушанием, ну немыслима. Я сам сидел в школе. Это был, скажем, 65-й год. У нас были парты, у которых вот здесь узкая часть, они были наклонены – 19-го века модель, и – здесь узенькая часть, она откидывалась. И между откидывающейся дощечкой и остальной партой было небольшое пространство, миллиметра три. Я через это пространство держал книжку, например, Вальтера Скотта, и читал. Казалось бы, образцовый ребенок. Слава Тебе, Господи, я таким не был. И поэтому интересно про любовь, интересно про достижения любви. И вот все драки, мордобои, то, про что Джек Лондон говорил: «Тот не жил, кто никогда не бил в морду в баре, и никогда не напивался вдрызг». Я не бил морду в баре. Напиться вдрызг – было, около пяти раз, в юности. И не то, чтобы я считаю, что это обязательно, думаю, что нет. Вспомнить очень противно. Но в общем, это полезный опыт. Но только напиться вдрызг – одно, а сидеть на допросе у ГБ-шника и дрожать, как осенний заяц, и обливаться холодным потом, как банный лист, - я считаю, что это больший опыт. «Вот тот не жил, кого не допрашивали в КГБ»? Но это же чепуха. Упаси Бог нас от таких приключений.

Поэтому есть два вида интересности. Есть интересность закрытого мира, интересность, где есть финишная ленточка. Вот добежать до морга первым… Ну, не до морга, до Нобелевской премии, успеть – это очень интересно. Распихиваешь всех, раз, два... Или приходишь с каким-нибудь фильмом про супергероев или даже с мультфильмом, к отцу, к бабушке, к дедушке. И говоришь: «Дедушка, смотри, мистер и миссис Хей - вампиры, школа для вампиров!..» И чего это дедушка не начинает пялиться в экран?.. Ну, дедушка, конечно, может попялиться, но вообще он в свое время уже про вампиров-то прошел, и знает, что это цикл, который повторяется. В этом проблема интересного с финишем: оно повторяемо. И в общем, горе человеку, который на этом застрянет. То есть, вся жизнь – это как пробуксовка в грязи: очень интересно, грязь во все стороны, «Давайте веточек сюда подложим, веточек сюда, а остановим вот его, он нам поможет…» И чем больше буксуешь, тем больше погружаешься. Ну, и затем несут венки, и все рыдают. Или, наоборот, меня ставят на пьедестал, и все хвалят. Но все равно есть конец.

А есть интересное-интересное, интересное настоящее. Собственно, слово «интересное» происходит от латинского оборота «inter», то есть «между», и «esse», то есть «быть, есть». Интересное – это то, что в центре существования. И это не борьба за кусок хлеба, не борьба за самку или самца, не борьба за хорошую пенсию, за длинную жизнь. Самая длинная жизнь – все равно финишная ленточка. Интересное – это то в тебе, что не умирает, что бессмертно, но умрет. Это умирающее бессмертное. Нету бессмертия души как таковой. И после нашей смерти – вот это трагедия рая: человек у Бога, но он один. Он без человечества.

Мы думаем: ну вот в теле или без тела? Какая разница, в теле я, без тела, если не воскресли все, кого я любил, если я отделен от тех, кто еще живет, и тех, кто будет жить? Нету единства, значит, нет настоящего общения. А ведь вся эта пробуксовка, все эти бега, все эти соревнования – это ради того, чтобы догнать и поговорить. Это смысл жизни – наладить контакт с другими людьми, а не просто добежать первым до финиша и гордо стоять на верхней ступеньке. Этот контакт невозможен без Бога. Он – полупроводник, Он среда, в которой это общение совершается.

Почему нам тогда неинтересны святые? Я помню, мне отец Александр Мень, когда я начал работать над энциклопедией святых, сказал, что в детстве ему мама давала Четьи-Минеи - испорченный Дмитрий Ростовский, сухой канцелярский язык – и он не понимал, чего тут интересного, ему было скучно. Это реально скучно, ужасно, как рассказы про Ленина. И я всю жизнь старался сделать так, чтобы было интересно, чтобы появился конфликт, столкновение. Но дело в том, что по-любому святость здесь не очень интересна, она довольно однообразна. Как и любовь, как Ромео и Джульетта. Она интересна там. И счастлив человек, который здесь начинает жить интересностью второго рода, интересностью без финиша, интересностью внутренней. Это бесконечно увлекательно. Самый близкий, но слабый аналог – это наука. Потому что познание, познание мира, намного интереснее, чем то, что называется познанием женщины или познанием мужчины. Потому что там - это все биология. Но и в общении с любимым человеком есть эта бесконечность. Если ты знаешь, что она возможна, если ты любишь и пытаешься сохранить эту любовь, это изучение Вселенной ничто по сравнению с изучением Манечки, Ванечки и так далее. Другой человек бесконечнее.

Поэтому скучно читать про святых, если плохо написано, если про святых написано без веры в Бога, без такого опыта бесконечности, что ты можешь передать, и без веры. Нет веры – так, конечно, неинтересно. Но давайте быть такими святыми, чтобы про нас было интересно читать, а главное, чтобы с нами было интересно жить.

----

Протодьякон Андрей Кураев об истории взаимоотношений между Церковью и учёными.

А.Кураев:

- Итальянский современный историк Редонди, копаясь в архивах инквизиции, выяснил интересную вещь. Что в инквизицию поступил донос на Галилея по очень серьезному поводу. Кстати, если бы инквизиция хотела расправиться с Галилеем, это просто, вот, знаете, на раз-два-три. А дело в том, что у Галилея были две незаконные дочери, незаконнорожденные. Погулять мужик любил. И поэтому, в случае чего, взять его известно за что было очень легко, но никто его в этом не обвинял. А обвиняли его – донос-то в чем был – в проповеди атомизма. Это правда. Галилей действительно был сторонником атомизма. Но теория атомизма была уже осуждена на Тридентском контрреформационном соборе. Я сейчас не буду вдаваться в тонкости, но тогда католическое богословие считало, что идея атомизма несовместима с их пониманием Евхаристии, догмата о Причастии Тела Христова. И вот Галилей это проповедует.

Что делает папа, получив этот донос? Он создает спецкомиссию для расследования этого обвинения. Во главе комиссии ставит своего племянника. В комиссию включает одного иезуита, потому что иезуиты против Галилея, без них не обойтись, но иезуита - математика, астронома. Дальше он включает еще одного богослова, но очень интересного, который сам находится под судом инквизиции, то есть совершенно управляемый человек. Что делает эта комиссия? В юридической практике есть такое понятие: подмена обвинения. Представьте себе: я судья, ко мне приводят на допрос человека на суде, обвиняют его в том, что он, скажем, украл мой мопед. Но хороший мой знакомый – его отец, и так далее, мало ли, что он спьяну сделал. «Значит, так, гражданин Петров, вы обвиняетесь в том, что вы прокопали туннель в Японию, чтобы работать на японские спецслужбы, и еще угнали велосипед. По первому пункту есть свидетели? Нет? Дело закрыто, вы свободны». Вот это называется – подмена обвинения. Впервые это описывает Тертуллиан. Еще в 3-м веке христианский адвокат приводит такие примеры, как христиан спасали таким путем некоторые продвинутые римские чиновники.

Так вот, это происходит с Галилеем. Вместо того, чтобы обвинять его в проповеди атомизма, его обвиняют в том, что он, понимаете ли, идеи Коперника проповедует. А дело вот в чем. В 1611-м году, когда книга Коперника была введена в индекс запрещенных книг, Галилей сам пришел в инквизицию за справкой о благонадежности. Потому что он собачился с иезуитами, а у них был аргумент: «А он не благочестив». Значит, чтобы уйти от этого упрека, Галилей пошел в инквизицию: «Дайте мне справку, что я истинный католик». Они ему дали эту справку. Но при этом сообщили: «Господин Галилей, у нас вчера было заседание, и там решено, что все-таки книга Коперника – она еретическая, вы имейте в виду. Распишитесь в уведомлении. И что вы не можете проповедовать эту идею впредь». Галилей расписался.

А дальше на суде ему говорят: «Что вы делаете? В вашей книге вы нарушаете то предписание, что вам было сделано в 1611-м году». А на пороге 31-й год уже, 20 лет спустя. Галилей говорит: «Простите, а где я это говорил, что я не могу проповедовать этого?» - «Да вот же ваша расписка!» - «Покажите». Они ему дают эту бумажку, он говорит: «Простите, а здесь нет моей подписи». – «А как?.. А у вас?..» - «А у меня есть свой экземпляр», - и дает свой экземпляр, где есть и его подпись, и подпись главы инквизиции. А разница вот в чем: в двух словах разница. Текст одинаковый. Но в варианте инквизиции есть вставка, два слова: «любым способом». То есть, в варианте Галилея: «я обязуюсь не проповедовать идеи Коперника», в варианте инквизиции: «я обязуюсь не проповедовать идеи Коперника любым способом».

Понимаете, в чем дело? Во всех католических семинариях и университетах разрешалось проповедовать любую ересь – in modo disputatio, в порядке дискуссии. То есть, я ваш профессор в семинарии, очень католическая, иезуитская семинария. «Значит, так: мы учимся полемизировать с атеистами. Есть такой народ, в Америке открыли, дикое племя: атеисты. Учимся миссионерить среди них. Значит, так: через неделю у нас будет спецзанятие, вы, левая половина зала – вы атеисты, готовите аргументы за атеистов, вы, правая половина – наши католики. Через две недели меняемся местами, вы будете атеистами, вы – католиками. И в порядке дискуссии в аудитории можно любую ересь нести, искать аргументы, подтверждать ее. Надо учиться дискутировать, нормально все.

Галилей говорит: «Да я же in modo disputatio в своей книге! Там аргументы и за, и против!» Инквизиторы говорят: «Да нет же, тут сказано: любым способом, даже в порядке дискуссии, значит, нельзя». Галилей говорит: «Простите, а тут нет моей подписи. Вы сфальсифицировали этот документ». Инквизиторы говорят: «Ну да, простите…»

В общем, в итоге приговор был фантастический. Шесть месяцев домашнего заключения в замке у архиепископа Сиенны, его друга, и потом он еще обязан был читать шесть покаянных псалмов каждый вечер. Это делала его незаконнорожденная дочь, монахиня - Целестия, кажется. Она вместо него несла эту епитимью. Вот, собственно говоря, и все. Домашний арест – это да, печально, но ему больше 70 лет, куда ему там по улицам бродить. В общем, приговор отнюдь не был так уж жесток, прямо скажем. То, что вообще этот суд был, конечно, очень неприятно. Конечно, это позорная страница в истории Церкви. Но здесь не было абсолютно правой стороны. Ну, а главное, что это был единственный прецедент. То есть, других случаев вот такого жесткого столкновения церковников, инквизиции, и ученых, история Европы не знает.

----

Православный миссионер о.Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церкви.

В.Веряскин:

- Недавно по анализу, например, запросов, кто что читает и набирает в Гугле, опубликовали интересное сообщение. Что вопросы: «что такое, разъясните», задавали за прошедший год, и вопрос о Томосе вышел на первое место по количеству запросов. Значит, все-таки, кроме других вопросов актуальных, вопрос формирования ПЦУ и Томоса интересовал большое количество людей, и этих запросов было очень много. И мы действительно с вами когда-то затрагивали в одной из прежних тем, в том числе и историка российского Скрынникова, который в своем труде-монографии еще в советское время, до распада Советского Союза, поставил вопрос о подлинности самой грамоты о передаче Киевской митрополии Московскому патриарху, и уже тогда высказал, в том числе, обоснованное сомнение в действительности подписей на этой грамоте, и о поддельности самой грамоты.

И вот, неделю назад, в газете «Факты» опубликована статья о том, что российский историк нашел новые документы, которые полностью опровергают версию, которая была все эти десятилетия и столетия озвучена как передача Киевской митрополии под Московский патриархат. Киевская митрополия никогда не передавалась Московскому патриархату. Эти документы найдены на греческом языке в Константинополе, исследованы, переведены, и вот сегодня результаты опубликованы. Кандидат исторических наук Вера Ченцова в России опубликовала эти документы. Очень интересно.

Поэтому, как видите, как говорит нам Священное Писание, нет ничего тайного, что когда-то не станет явным. Можно долго и сложно спекулировать по каким-то темам и вопросам, но когда-то Господь все выведет на чистую воду.

А буквально два дня назад греческий политик подтвердил, что пытался в интересах России заблокировать визнання ПЦУ другими Церквами. Я вам только один маленький абзац прочитаю.

«Якщо що-небудь станеться в найближчі кілька місяців, Священий Сінод нестиме всю відповідальність за припинення гарантій, наданих Росією через визнання незаконної Церкви Україні». То есть, шантаж идет с разных сторон, очень сильный. Я почему с этого начинаю? Что нам иногда кажется, что, может быть, медленно идет понимание и признание. А оказывается, идет жесточайшая борьба на политическом уровне, на уровне историков, документов. И поэтому не будем удивляться, что мы время от времени видим такие заголовки в наших газетах, например: «Почему главный «слуга народа» заблокировал назначение чиновника по делам религии», и отложили. Потому что тоже, ищут такого чиновника, который будет, с одной стороны, более объективно решать эти вопросы, а с другой стороны, не работать на какую-нибудь противную сторону. И потому Епифаний вынужден был даже, буквально на прошедшей неделе, встретиться с Бакановым, начальником Службы Безопасности Украины, и тоже обсуждать вопросы так, чтобы не повредить, с одной стороны, безопасности самой страны, а с другой стороны, безопасности и условиям развития самой Церкви.

Поэтому я хочу сказать, что вопросы эти очень сложные. Одна из главных причин, почему не спеша идет анализ и неторопливое, но уже признание тремя юрисдикциями, в том числе и законности и каноничности образования ПЦУ. Дело в том, что высказываются сомнения о действительности хиротонии многих епископов, особенно Украинской Автокефальной Православной Церкви. И когда Вселенский патриарх 11 октября 2018 года принял решение о принятии клириков бывшей УАПЦ и УПЦ КП без повторных хиротоний или хиротесий (кратких чинов дополнения в чем-либо сомнительной для кого-то хиротонии), то этим он признал их духовные саны и действительность их рукоположений. Вселенский патриарх Варфоломей поручил дать историко-каноническое разъяснение, где обосновывается правильность действий и действительность хиротоний, осуществленных даже в расколе, при условии сохранения апостольской преемственности, при правильном ее понимании. Это разъяснение, исследование, было опубликовано и донесено до тех, кто высказывал эти сомнения. Но, как вы знаете, не всегда сразу легко признать свои ошибки, а тем более, упорствовать в них, если ты, может быть, десятилетиями или столетиями утверждал противоположное. И поэтому это трудный процесс.

----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

В прошлый раз мы с Вами начали разговор о монофелитстве. Ну, все Вы помните – «μόνος» - «один», θέλημα – «воля». Имеется в виду единая воля Богочеловека Христа. Сразу надо сказать, что на том пути, куда ушла богословско-догматическая полемика в Византии, монофелитство оказалось завершающим этапом дискуссии. В том смысле, что после монофелитства, пожалуй, диалога на христологические темы уже не будет, за некоторыми исключениями. По целому ряду причин. Ведь, такой диалог требовал какого-то напряжения извилин головного мозга, так сказать, интереса к подобным проблемам, любвирассуждать на эти темы. Плюс, взаимопонимание друг друга – это немалый труд со всех сторон, причём, ради диалога приходилось ужиматься, чтобы втискиваться в узкий умозрительный проход, а тот становился всё уже и уже, приходилось всё больше и больше стискиваться, как, наконец, этот коридор сузился до тупика, и идти далее оказалось невозможным. То есть, после шестого Вселенского собора уже практически не было особых расколов, но и особого диалога не было, соблюдался статус-кво, то есть те, кто признавали решения соборов – их признавали, а кто не признавал – те и не признавали. А борьба церковников между собою уже шла полицейскими методами, отнюдь не по-богословски.

Итак, в истории догматических споров монофелитство было последним актом диалога. Больше попыток мирно договориться мы с Вами не увидим. Это первый момент, который надо отметить.

Второй момент, который нам нужен для понимания тупиковости и конца этого самого диалога – это то, что почти через век, через несколько десятилетий, в церковном сознании победит мысль, которая в своё время прозвучала из уст патриарха Константинопольского Сергия (ну, который, собственно и создал монофелитство в целях унии с монофизитами). Мысль о том, что вообще-то догматическое развитие закончилось, всё уже ясно, все догматические формулировки уже есть, и дальше двигаться и некуда, и не нужно. Т.е., пора заканчивать все эти догматические перипетии, дескать, вот уже есть некая стройная система, вполне достаточная, прямо-таки по Соломонову слову - помните, «Премудрость сотворила, там, семь столпов себе». Кстати, чуть позже, практически на этих же основаниях появится учение о Семи Вселенских соборах, как о некоторой полноте, после которых уже ничего не должно происходить – ни убавить, ни прибавить.

В этом смысле как раз вовремя подоспел крупный систематизатор православной догматики Средневековья – Иоанн Дамаскин. Когда мы будем о нём говорить, мы увидим, что там уже целый догматический свод. То, что пытался сделать в своё время Ориген - свод христианской метафизики, будет сделан уже на новых основаниях. Дамаскин всё разложит по полочкам, систематизирует и закроет шкафчик, так сказать – мол, догматическое развитие уже не предполагается.

И, на самом деле это устраивало всех - и церковников, охрипших от дискуссий, и государственников, которых уже достали все эти церковные перепалки. Отселе государственное сознание будет препятствовать такого рода богословским спорам потому, что они ведут к конфликтам, а религиозных конфликтов и так было выше крыши.

И поэтому, подводя маленький промежуточный итог, скажем, что монофелитский спор, и шестой Вселенский собор, на котором состоится в последний раз диалог в той форме, когда сторонники одного видения и сторонники другого что-то пытаются друг другу объяснить, показать, будет самым последним актом той драмы, которую мы называем историей догматических движений, историей богословских споров.

Но что парадоксально, единство практически всей тогдашней Церкви основалось на учении, которое в скором времени будет признано еретическим. Все патриархи Ойкумены оказались неправославными - даже римский папа Гонорий, в последствии анафематствованный. Экклезиологически это, между прочим, тоже весьма интересный факт - если даст Бог, мы ещё его осмыслим.

Ну а на сегодня всё, я прощаюсь с Вами до следующей нашей телевизионной встречи. Всего доброго.