Здравствуйте, дорогие телезрители!

Есть незамысловатые вопросы, которые, как ни странно, волнуют многие поколения. Ну, вот: знал ли Христос, что Иуда Искариот окажется предателем?  С другой стороны, если суждено было Иисусу пострадать и умереть за человечество, то Иуда вроде как… ценную услугу оказал Господу?! И отвечают люди на это по-разному. А что? – ковыряйся в носу и придумывай свою версию. Отец Яков Кротов – об этом же Иуде, несколько слов.

Яков Кротов:

Меня спросили: «Почему все-таки предал Иуда?» Почему-то этот вопрос очень остро встал в 20-м веке. Обычно образованные люди ссылаются на книжку Борхеса, где есть рассказ и об Иуде. Но Борхес – это все-таки уже вторая половина 20-го века, это подведение итогов. А началось, пожалуй, в России, с повести Леонида Андреева, где Иуда изображен любимым учеником Иисуса, который понимает, что для спасения мира нужно, чтобы Христос взошел на крест. Другие ученики рассчитывают на силу такую, апокалиптическую, а Иуда понимает, что надо показать и смирение, и поэтому сам смиряется и выполняет задание. А Иисус его, в общем-то, благословляет.

И в 20-м веке эта тема очень развивалась. В начале 20-го века это было то, что называлось декадентство, упадок, упадочничество. Люди, вырвавшиеся из средневековой окостенелости, из ханжества, фарисейства, из системы малопонятных запретов, пошли в болото, или в то, что они называли болотом. Они стали проверять прочность нравственных заповедей, в том числе предательство: а всегда ли предательство – это грех?

Это, в сущности, детская стадия развития психики – когда ребенок в шесть, в семь лет начинает спрашивать: а действительно ли хорошо то, что хорошо, и плохо то, о чем нас учили, что это плохо? Не бывает ли более сложных ситуаций? Классический пример – когда война, у тебя прячется человек, и вдруг на пороге враги, и спрашивают: «Вы прячете такого-то человека?» И ты должен солгать, иначе ты предашь. Значит, иногда нужно солгать.

Но это, конечно, все-таки инфантильный взгляд. Евангелист Иоанн (заметим, что историки не считают, что это был тот евангелист Иоанн, который брат апостола Иакова Зеведеева; четвертое Евангелие написано одним из учеников, но не одним из Двенадцати, который сам себя называет любимым учеником), так вот, евангелист Иоанн очень, на первый взгляд, грубо говорит, что Иуда был вор. Как вор? И ради этого пойти на предательство? В 120 динариев (ну, 30 сребреников – это 120 динариев, самый распространенный счет того времени)? Примерно… ну, в общем, хороший квалифицированный раб. И вы знаете… Во-первых, мне кажется, что есть презумпция невиновности источника. Если сказано, что был вор, и есть… не лобовое доказательство, но все-таки есть: что человек носил с собой кассу, и из нее подворовывал, и следил, и жалел, если на Иисуса тратилось слишком много денег, как в случае с дорогими благовониями, то, наверное, автор что-то понимал в том, что он видел.

Но допустим, что Иуда не был регулярным вором, а просто позарился на эти 120 динариев. Это реально? Вы знаете, к сожалению, реально. Доносчикам никогда много не платили. И кажется, что наши грехи – они существуют в каком-то параллельном от нас пространстве. Как там у Пушкина: «Быть можно дельным человеком, и думать о красе ногтей». Можно быть стукачом, распутником, вором, и все-таки люди к нам, в общем, нормально относятся. Как и мы нормально относимся к грешным людям: ну, все черненькие, все прыгают, кто не без греха? Ну, несть человек, иже жив будет, и не согрешит. В человеке действительно, как в сложном компьютере, могут идти параллельные процессы, почти не пересекаясь. Почти. И вот в это «почти» все и упирается.

На самом деле, вопрос об Иуде – это вопрос о свободе.  Это не вопрос о честности, о справедливости, о правде даже не вопрос. Это вопрос о свободе, о чем-то высшем. И ответ, почему предал Иуда, заключается в простом слове: потому что он был свободен. Но тогда мы задаем следующий вопрос: а Бог, Господь Иисус Христос, знал, что Иуда свободен? Знал. И что? Знал ли он, что Иуда предаст? А вот это уже сложнее. Бог, когда творил мир, знал, что мы созданы в результате многомиллиардной эволюции, на которую затрачено столько сил и энергии? Может быть, мы даже единственные разумные создания во Вселенной. Может быть. Бог зачем тогда все это затеял? – Потому что свобода. Свобода – это не то, что не предвидит Бог – Бог предвидит все. Но это то, чего Бог не хочет останавливать. Знал Иисус, что один из учеников Его предаст? Да. При этом Иисус (это совершенно несомненно) во время Своей земной жизни был лишен дара прорицания, предвидения. Но Он знал то, что может знать любой из нас: каждый может предать каждого.

Вот в чем свобода. Она не в том, что мы можем любить: нет, далеко не каждого мы можем любить. Она не в том, что мы можем быть верными: далеко не всегда мы можем быть верными. Она в том, что мы можем предать – и можем покаяться. Собственно, евангелист именно об этом. Предают и Петр, и Иуда. Один раскаивается до, другой раскаивается после трагедии.

И наверное, когда мы подходим к чаше, когда мы молимся: «Не бо врагом Твоим тайну повем», речь идет о том, чтобы мы раскаялись, до того, как умрет Бог. Вот эти слова Ницше тоже рождены были в эпоху декадентства, на сломе от архаики к современности: «Бог умер». Да, умер бог фарисеев, инквизиторов, бог насилия. И слава Богу. Но не дай Бог, если умрет Бог надежды, Бог любви, Бог веры. А это происходит, когда мы ставим себя выше другого человека.

Иуда не предавал Бога – он предал человека. Нельзя этого делать ни в каком случае. Предательство даже было избыточным, факультативным. Потом апостола Стефана, например, побили камнями, и никакого доносчика не понадобилось. Может быть, и Иисуса могли схватить без Иуды: Он же Сам пришел и сказал: «Давайте сделаем это по-быстрому, по-тихому, Я помогу». Потому что пару раз Его не смогли арестовать из-за толпы. Но на третий-четвертый раз это сделали бы и без Иуды.

Так вот, давайте то, что происходит подлого, нечестного в мире, - пусть происходит, но без нас. В этом наша свобода.

Иоанн Замараев:

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной Академии Алексей Ильич Осипов.

Алексей Осипов:

Еще хочу сказать, что дает наша вера человеку. Она говорит, что вопреки нашим мечтам, мыслям, парениям мысли, мы все заражены страстями, и они из нас прут. Знаете, впечатление такое, что человек весь покрыт нарывами. Пока не трогают, кажется, ничего: он хорош, даже может улыбаться, ничего не болит. Но не прикоснитесь – тут же подскочит. Вот, оказывается, в каком состоянии мы все находимся. Сколько осуждений, раздражений, гнева, чего только нет!

Вот это понимание – это очень важное понимание. Потому что мирское сознание не признает этого. Хотя каждый раз, кажется, нарывается на это, и тем не менее не признает. Все считают: мы хорошие. Христианство смотрит открытыми глазами и честно называет вещи своими именами. «Не делай другому того, чего не хочешь себе. Хочешь, чтобы о тебе думали хорошо? Думай тоже о других хорошо, постарайся. Оправдай другого – чем? Не тем, когда он, ты видишь, сделал действительно нехорошо, нет, не этим, что он сделал хорошо, нет-нет, не этим, а чем оправдай? Ну да, у него чирей – барин на этом месте, а у меня на другом. Хотел бы я, чтобы мне сочувствовали? Ну конечно. Мне очень приятно, когда я промахнусь, и меня оправдывают: «Ну, знаете, с кем не бывает», и мне очень приятно, что меня оправдывают. Ну оправдай тоже, будь великодушным по отношению к недостаткам других людей!

А вы знаете, как много это значит в семейной жизни? В коллективе мы так еще встречаемся, время от времени, там нет такого близкого соприкосновения. А в семье – о! И тут часто начинается… Вот эта вера, вера в то, что мы заражены страстями, дает возможность правильного отношения к другому человеку. Особенно в семье, когда начинаешь видеть недостатки, слабости и страсти другой половины. Тот человек, который не видит в себе этого, не вынесет недостатков другого. И начинаются войны. Кончаются они, как правило, разрывом. А тот, который видит это в себе, пожалуй, язык прикусит. Помните пример? Вот люди в больнице лежат, так разве осуждает тот, у кого рука болит, того, у кого нога болит: «Негодяй, нога у него болит, ха! У меня-то хоть рука. У меня-то правое ухо, а у него левое ухо болит, ха!» Вот чему мы подобны.

Вот христианство обращает внимание на что. Чрезвычайно это важно, друзья мои.

Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церковью.

Виктор Веряскин:  

Я когда-то был еще школьником, и кто помнит, в начале 60-х годов и в 70-е были такие справочники, «Народное хозяйство СССР». И там в начале были статистические данные, как на Западе: сколько мяса производят, сколько зерна, а потом – сколько в СССР. Ну, и я это открыл и смотрю: у нас мяса больше, чем в США. И думаю: что такое? Этого мяса я не видел. Захожу в магазины, а там суповой набор. Какая-нибудь морская капуста в баночках стоит ярусами в витринах, и пустой магазин, больше ничего нет. И я дедушке одному, бывшему солисту Большого театра, этот вопрос задал. Его фамилия была Головин, он что-то там спел не так, не о тех и не вовремя, и оказался в Сибири. И, 90-летний, вел у нас вокальный кружок в Барнауле, при заводе Трансмаш, в Доме культуры. Я к нему пришел и говорю: «Как это понять?» - а он: «Милок, надо знать, как анализировать статистику. Я вот сейчас тебе разъясню, и меня опять посадят».

Мы смеемся с вами сегодня, а люди с оглядкой так жили всегда. И он говорит: «По секрету могу тебе сказать: в Америке птица мясом не называется и не считается. И поэтому у нас курятину, дичь всякую, включили в мясо, а у них это даже мясом не считается. Поэтому у них оказалась цифра меньше». И когда мы с вами не знаем, по какой причине цифры запрыгали, и что туда включили…

У нас не работает аналитика цифр, фактов и так далее. Мы должны с вами сегодня понимать, что когда мы с вами подходим и видим: на свободе всего четыре епископа, и потом удивляемся… Это было в 39-м году и в 40-м, перед началом войны четыре епископа на свободе. В 27-м году, когда Сергий Старгородский подписал знаменитую декларацию, и вместе с ним его поддержали и подписали восемь епископов. Значит, в 27-м году было восемь епископов на свободе, а с ним, может быть, девять. Значит, можно включить аналитику. А к 40-му году осталось уже четыре. А в 17-м было 180. И мы видим, как шло уничтожение, и это только Московского патриархата. А если по совокупности взять, то это была такая машина уничтожения людей, и каких людей!.. Это были сливки общества, это был цвет нации, это были образованнейшие люди, философы, инженеры и так далее.

И сегодня, когда мы думаем о том понятии, ценности… В 34-м году вызвали архитектора Макаренко. Большевики были бюрократами. Они задумали взорвать златоверхий Михайловский собор, и им нужно было составить протокол, и нужно, чтобы архитекторы подписали, что он не представляет никакой, ни архитектурной, ни исторической, ни художественной ценности, поэтому мы, мол, взорвем, освободим территорию и там построим какой-нибудь Дом советов. И вот, казалось бы, этому архитектору Макаренко говорят: «Подпиши». А он говорит: «Разве я могу плюнуть в вечность?» Эту фразу потом повторяли другие. И его расстреляли. Сегодня мы говорим: «Да сказал бы, да подписал бы, и жив бы остался». И жил бы, может быть, даже до сегодняшнего дня…

Но мы с вами видим, что, оказывается, есть ценности, которые больше, чем жизнь, больше, чем биологическое существование. Это самые страшные годы, 34-й, 37-й и так далее. Я уже не говорю о том, что в это время творилось. Это были неурожаи, это были голодоморы, это было искусственное создание ситуации, когда люди вымирали – не только цвет нации, но и низшие слои, самые нищие тоже умирали. И поэтому, когда мы с вами сегодня смотрим на статистику, за все десятилетия население Украины как было 25,5 миллионов тогда, по-моему, и сейчас тоже не 40. А население Российской Федерации выросло в 5,5 раз за все эти десятилетия. И это лишний раз тоже говорит, что был избирательный подход. Вот это карачаево-черкесы, вот это крымские татары, это хохлы, а это – россияне, и может быть, их надо лучше сохранить. Не хочется об этом даже говорить. Но оказывается, оно проглядывает, в том числе через статистику. И храмы, и юрисдикции, и гражданское население, и так называемое общество, и так называемые государственные структуры. К великому сожалению, они не руководятся высшими ценностями, они руководятся, как и сами говорят, ценой вопроса, а не высшими ценностями.

Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Итак, печально-известный Халкидонский собор 451-го года, разделивший Церковь по сю пору, в Константинополе очень почитался, особенно первое десятилетие. В частности, потому, что среди постановлений оного было, так называемое 28-е правило, которое ещё раз утвердило второе место по чести Константинопольского патриархата после Рима, то есть – впереди Александрии и Антиохии.

Это в церковных кругах, но для императоров Халкидон вызывал сильную головную боль - создавал почти неодолимые проблемы. В частности, потому что практически весь Египет был антихалкидонитским. А что такое Египет? – это хлеб для столицы. И поэтому императоры старались как-то завоевать доверие к противникам халкидонского собора – так называемым, монофизитам - поддержать их, чтобы Египет лояльно относился к Константинополю.

Со временем получил распространение такой интересный термин. Говорили, что вот, есть вера греков, вера которую не поддерживает царь, - и вера «императорская», «мелькитская». «Мелькит» - от семитского корня «мелек», «царь». «Мелькиты» - что-то вроде «царисты», или «роялисты» - «люди той же веры, что и царь».

Так вот, значит, императоры, скажем, конца 5-го века, в частности, Анастасий и Зенон, пытались заигрывать с монофизитами. А как завоевать лояльность Египта? - Униональной политикой - находились тексты, удовлетворявшие и монофизитов, и халкидонских диофизитов. Ну вот, например, «Энотикон» - указ богословского содержания, утверждённый императором Зеноном в 482-м году и принятый тогдашним константинопольским патриархом Акакием. Это явно униональный текст. Зачем он был нужен?

«Энотикон» провозглашал Никейский символ 325 года, «символ 318-ти отцов», и анафематизмы Кирилла единственными критериями православия, умалчивая о соборе Халкидонском. Кстати, на Западе, в Риме, удивлялись этому тексту: а где тут Халкидон? – спрашивали. То есть, «Энотикон» упоминал лишь дохалкидонские времена. В истории часто применялся этот прием: когда хотели обойти тот или иной спорный факт, или пререкаемый собор, то старались строить отношения на каких-то предшествующих преткновению документах, чтобы и не отрицать его прямо и не провоцировать на несогласие. Помните мысли великого церковного историка Василия Болотова на счет Никейского символа, который в своё время обойти было невозможно, поэтому его противники старались о нём «забыть», а затем подменить каким-либо другим, и при этом параллельно бороться с главными никейцами.

В Риме с подобной политикой не согласились; образоваласьсхизма – разрыв евхаристического общения.

Интересный пример с патриархом Македонием. Он был Константинопольским патриархом как раз в самом конце 5-го, начале 6-го веков - 495 – 711-е годы. Положение – не позавидуешь. Рим находится в схизме, т.е., не общается с Константинопольской церковью, поскольку антихалкидонит Акакий значится в диптихах константинопольских.

А патриарх Македоний, наоборот, приверженец Халкидона. Но, в силу сложившейся ситуации, ему надо было Риму противостоять, и с Акакием как-то договариваться. Более того, он должен дискутировать с самим императором Анастасием, который явно поддерживает монофизитов, коих явное большинство и в Египте, и в Сирии. При этом Македоний явно не выдающийся богослов. Вообще, надо бы подчеркнуть, что Халкидонская апологетика все эти десятилетия была очень слабой и неубедительной - всю вторую половину пятого века в отличие от их оппонентов - антихалкидонитов.

Несколько слов о таковых. Прежде всего, это патриарх Антиохийский Севир. На кафедре был с 512-го по 518-й. Это, пожалуй, самый крупный богослов христианского мира первой половины шестого века. Блестящий, очень глубокий христианский мыслитель, который критиковал Халкидон очень содержательно. В частности, вы помните крики сторонников Диоскора Александрийского: «Разделяющих Христа – самих разделить пополам!». И вот Севир стал учить, что невозможно конкретноразличать природы во Христе, а лишь условно.

Среди других авторитетов был также крупнейший богослов того времени, патриарх Александрийский Тимофей, прозвище он имел Элур. «Элур» по-гречески – «кот» (так его прозвали за хитрость еще до патриаршества). Также был очень крупный богослов - сирийский епископ из города Маббуга, по имени Филоксен(«страннолюбивый»), тоже монофизит. Все они, к слову говоря, отвергали евтихианство, то есть крайности монофизитства. Здесь важно понимать, что ходячие в нашей Церкви утверждения, мол, монофизиты учили, что во Христе Божеская природа поглотила человеческую, не соответствует действительности. Подчеркнём - все крупнейшие монофизитские богословы отвергали евтихианство.

Ну вот, например, патриарх Александрийский Тимофей Элур написал свой трактат против Халкидона.

«Ни один человек, чье сердце расположено к здравой вере, не станет проповедовать две природы, или верить в них, ни до соединения, ни после оного» Почему? Здесь весьма важный философский момент. Есть человек, и есть его природа, есть стол и природа стола, есть мышь и есть природа мыши. Мышиная природа без мышей реально существовать не может. Абсурдно мыслить природу без лица, природу без ипостаси. И вот теперь следим за рассуждением Тимофея. «Ни один человек, чье сердце расположено к здравой вере, не станет проповедовать две природы, или верить в них, ни до соединения, ни после оного. Ибо когда бесплотное Слово Бога Отца было зачато в лоне Святой Девы, тогда же от Её плоти Он взял и тело известным лишь Ему образом. Оставаясь неизменным как Бог, Он соединился с плотью. Ибо до зачатия Бога Слова у Его плоти не было ипостаси или сущности, которой можно было бы дать название какой бы то ни было, частной или отдельной, природы, ибо ни природа не существует без ипостаси, ни ипостась без лица. Поэтому, если есть две природы, должно быть и два лица». Ну а если есть два лица, то есть два Христа – понятно, дело!

В сущности, утверждения Тимофея сводятся к двум моментам. Не два существа соединились вместе, а Слово стало плотью, Бог-Сын Логос стал человеком. Это первое. А второе, что он утверждает, - что человеческая природа не может существовать вне ипостаси, без личностности.

Собственно, так же думал и Филоксен, и Севир Антиохийский. Севир был убежденный кирилловец, очень последовательный. И он, конечно, признавал во Христе и Бога, и человека – что Христос истинный Бог и истинный человек. Но отказывался говорить о двух природах, потому что в этом случае для него было бы два лица, и соответственно, два Христа.

В, общем, логично, но не исчерпывающе. Потому, что если мы отвергнем халкидонскую терминологию, то - как тогда говорить о полноте и Божества, и человечества во Христе? Ответ повисает в воздухе.

Остановимся, давайте сегодня на этом и, если даст Бог, продолжим наши с Вами церковно-исторические размышления в следующий раз. Всего доброго.