Здравствуйте, дорогие телезрители!

На сей раз немного о себе сказать несколько слов легло на душу отцу Якову Кротову. О вере, о верности, о принадлежности его к Церкви, и об отношении к Богу.

Яков Кротов:

Я сегодня хотел бы поговорить о памяти и вере. В возрасте, когда седых волос уже больше, чем не седых, да и тех почти не осталось, встает вопрос: а ты тот же человек, которым ты был 60 лет назад, 5- лет назад? Я крестился, когда мне было 17 лет, в 74-м году, в декабре, мне было 17 с половиной лет. И сейчас, оглядываясь назад, я себя спрашиваю: а я похож на того человека, который искал Бога в библиотеке Института истории, брал веды, ригведы, брал в самиздате книги Вивекананды, взахлеб читал «Исповедь» Толстого, и все это в возрасте, который в большинстве стран считался и считается несовершеннолетним? В 17, 18, 19 лет. Это, кстати, проблема жизни в несвободном государстве, каким была Россия при большевиках.

Потому что я и женился рано. Мало кто во Франции или в Соединенных Штатах, и тогда, и сейчас, женится, когда нет профессии, высшего образования, потому что всем этим придется пожертвовать. А у нас в 70-е годы (подозреваю, что и сейчас) вообще была блаженная жизнь: жертвовать было нечем. То есть, маргарин был тонким-тонким слоем размазан во всем, но, конечно, кому-то доставалось больше. Москва и тогда была, по выражению британского экономиста профессора Теодора Шанина, пылесосом. Так оно и продолжается: Москва высасывает все из России. Люди едут в Москву, потому что тут зарплаты выше, а главное, потому, что тут свободы больше, чем в провинции. И отсюда часто легче уехать.

И я ничем особенно не жертвовал. Я все равно поступил на вечерний в университет, все равно получал 60 – 70 рублей. Если бы я делал карьеру, ну, получал бы я 110 – 130. И это был потолок. Это не та прибавка, ради которой люди начинают рыть землю носом. Да, я был довольно легкомысленный молодой человек. Но я сейчас понимаю, что это благословение Божие. Потому что, с одной стороны, я был избавлен от тех препятствий, которые нужны человеку, чтобы взрослеть, чтобы становиться более умным, более человечным. Но с другой стороны, жизнь тогда, в 70-е годы… Вы понимаете, мы были лишены многого, и пожалуй, сейчас я думаю, что это было хорошо.

Например, мы были безнациональны. Мать как бы еврейка, отец как бы русский, но ведь это все было «как бы». Репрессии, неимение частной собственности, полное неравенство всех перед законом… То есть любого человека в любой момент могли стереть в порошок просто по прихоти начальства. И вы знаете, нации при этом исчезают, исчезает национальное сознание, исчезает классовое, сословное, групповое сознание – остается сознание принадлежности, может быть, к семье, и то в небольшой степени, к какому-нибудь кружку, и то все это ужасно хрупко и шатко. И в 70-е годы даже более хрупко, чем в 60-е. У шестидесятников было чувство локтя, дружбы. В 70-е уже и этого не осталось. Потому что в 60-е были какие-то надежды, а в 70-е у нас, 17-летних, вступающих в жизнь, надежд не было никаких.

И благодаря этому, я сегодня… Я живу в России. Но, конечно, как и все жители России, я сегодня как бы эмигрирую на Запад. Потому что цены западные, с деньгами, как на Западе, со свободой по-прежнему, как в Советской России, свободы нету. Тем не менее, я сейчас лучше понимаю, что, пожалуй, отсутствие вот этого национального начала – это милость Божия. Это все равно должно уйти. Я был свободен от этого. Наверное, в истории национальное начало было позитивным. Но в конце концов, в Евангелии мы же находим Небесное Отечество. Оно сравнивается с отечеством земным, но Господь и духовную жизнь сравнивал с посевом семян пшеницы. Ну так что, мы все должны в крестьяне вернуться? – конечно, нет. Это все в прошлом. Машины сеют.

И когда я спрашиваю себя: вот я пришел к Богу через интерес к поиску смысла жизни, многие другие люди так приходили, и где они теперь? Они покинули Церковь. А главное, мой опыт после этого больше, чем мой опыт до этого. Центр тяжести сместился. И еще главное. Я перевидал теперь десятки людей с таким же опытом, как у себя, но я перевидал сотни людей совсем с другим опытом, которые пришли к Богу совсем другими путями. И еще важнее: я перевидал тысячи людей, у которых был такой же опыт, как у меня, и которые не пришли к вере. И это лучше всего опровергает, что среда определяет сознание. Не среда определяет сознание – Бог определяет сознание. Бог, и то семя личности, которое заложено в нашу душу.

Конечно, я тот же человек, который крестился когда-то, 45 лет назад. Но я уже и другой человек, чего и вам желаю. Не надо бояться, что мы изменимся так, что нас будет не узнать. Надо бояться того, что мы не изменимся, и в результате не узнаем Бога. А то в нас, что есть наше подлинное «я», оно только в Вечности не воскреснет, оно освободится от всего временного и наносного, вот тогда мы познаем, каждый, самого себя, и познание это будет бесконечно составлять, извините, цимес вечной жизни.

Иоанн Замараев:

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной Академии Алексей Ильич Осипов.

Алексей Осипов:

Если бы действительно, когда мы говорим: «народ стал христианским» - и жил бы так, если бы наша Русь была таковой, разве было бы там то, что мы знаем в истории, очень многого злого, неприятного, страшного? Ничего бы не было. Было бы Царство Божье на земле. Вот где оно! А не путем перестроек и революций создается это Царство.

Есть еще то, что дает наша христианская вера. Наша вера открывает смысл человеческой жизни. Она утверждает, что эта наша жизнь – это только маленький миг, действительно миг, как миг, пролетела, - 10, 20, 70, 90, 100 лет – как миг, как сон. Верно, как сон. Христианство и говорит, что это мгновение времени дано человеку только в качестве экзамена. Вот тебе пожалуйста: сдай экзамен. Вот такая-та работа, мы готовы тебя нанять, но для этого небольшая проверка. Вот мы вам даем маленький участочек, пожалуйста, - и смотрим, можно ли вас брать, или нельзя. Вот как христианство смотрит на земную жизнь! Не как на самодовлеющую жизнь, о чем всюду говорили: «Жизнь – это ценность!» С какой точки зрения? Это время экзамена! Покажи, на что ты способен! Перед лицом чего? – совести и Бога. Вот что такое жизнь человеческая – экзамен на честность.

Ну ладно, еще в делах как-то человек старается, а в мыслях? Все честно, да? А в мыслях чего только нет! Какое отношение, если сравнить наше духовное, душевное состояние, с заповедями, - что оно, соответствует, да? Никому не завидуем, всех любим, всем желаем добра, никогда не лукавим, не обманываем? Чего только нет, Господи!

Вот чем ценна только эта жизнь: она дает нам возможность пройти этот экзамен правильно. Как правильно, что значит правильно? Правильно – это значит стремиться жить в соответствии с заповедями, и второе – никогда не забудем бикфордов шнур: каяться! Каяться – величайшее благо, которое открыло христианство. Еще раз повторяю: величайшее благо! Вот что это такое.

Раньше пытались богов задобрить чем? Жертвами. И кого только не приносили в жертву, начиная от птиц, скотины сколько. Молоху в пасть раскаленную ребенка своего бросали! Человеческие жертвы – лишь бы умилостивить божество и испросить у него новых даров. Для чего? Для вот этой жизни, в которой сейчас ты бросила своего ребенка в огонь – а тут нападение, и с тобой сделали что угодно. И что проку от твоей жертвы? Покаяния-то как такого не знали. И не знали его ценности и его силы. Вот так.

Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит свои размышления, связанные с историей Украины и нашей Поместной Православной Церковью.

Виктор Веряскин:  

Сегодня мы иногда думаем, например, что у нас есть херсонская филия, товариство «Знання», планетарий – это бывший союз воинствующих безбожников. Он переименовался в Общество по распространению научных и технических знаний. И в энциклопедии написано, что активы здания и библиотеки союза безбожников перешли товариству «Знання». Преемственность была. Очень интересно, как мимикрируют и перекрашиваются некоторые организации. А почему? А потому, что за 20-е и 30-е годы, в том числе и в Украине, уже все делалось по указке Москвы, по планам и программам центра. Нужно было, конечно же, в том числе и покончить с религией. И для этого что делали?

Я могу сейчас только некоторые для образца назвать цифры. Было 10 657 священников и 35 епископов, только одной Украинской Православной Автокефальной Церкви. Это только одна юрисдикция, я нарочно, чтобы не загромождать. Потому что были и монархический, и Московский патриархат, и разные другие. И вот, 10 657 священников и 35 епископов. За 10 лет они были все репрессированы, и осталось в живых, ну может быть, два человека – Феофил Булдовский в Харькове и Иоанн Теодорович, который выехал за границу и так остался живым.

Так поступала власть целенаправленно, методично, технологично, начиная с начала 20-х годов. Многие помнят так называемый философский теплоход, и не один, когда сажали ученых, философов, богословов, и хорошо, что не расстреляли, а так, вывезли куда-то за рубеж и оставили в Европе. И они в итоге хотя бы традицию вынесли туда, и прославили в том числе Россию и Украину на весь мир. И киевлянин Николай Бердяев, и тот же Зиньковский, и Сергий Булгаков, и так далее, и так далее. И мы с вами должны сегодня понимать, что у них была программа, и они ее осуществляли и делали. И вопрос опять: есть ли у нас четкая программа? И так ли последовательно мы ее осуществляем?

Почему я вспомнил именно отца Василя Липкивского? Он начал с нуля. Не было ни одного прихода, ни одной общины. Но через 10 лет уже было приблизительно 3 000 приходов. И на этих 3 000 приходах было 10 с лишним тысяч священников, 35 епископов, и была церковная инфраструктура.

Я хотел бы, чтобы мы с вами понимали, как действовала в то время власть. Почти так же, как сегодня. «План проведения вербовки священника Гавриила», совершенно секретный документ – сегодня открыты архивы и так далее. Что делать, чтобы повлиять на позицию священника? Арестовали его сына, Богдана Гаврииловича, а Гавриила потом вызвали и говорят: «Хотите, чтобы вашего сына освободили? Значит, сделайте то-то и то-то, и мы освободим сына». Он сделал. Они сына не освободили, а расстреляли. Но своего добились, когда хотели.

Сегодня мы с вами об этом нечасто думаем: какие страшные были ситуации. Даже если взять чуть ближе к нам, если ваши дедушки, бабушки, родители кое-что помнят. Например, у режиссера Александра Довженко была жена по фамилии Солнцева, девическая ее фамилия. И она писала доносы на своего мужа Александра Довженко. НКВД знало даже содержание снов Александра Довженко. Она пишет, что «Ночью он во сне начал разговаривать, и я утром его спросила: «Что тебе страшное приснилось, что ты вот такую фразу сказал, что бы она обозначала?» Он ей все разъяснил, и она все это написала в отчете в НКВД. НКВД знало даже содержание снов режиссера Александра Довженко. Но в чем состояло иезуитство и хитрость всех этих людей, и страшная методика их действия? Ей они объясняли: «Если мы не будем знать, что он думает, и что он намеревается делать, нам его придется устранить, потому что он опасен для нас. А вы его спасете этим, и поможете его сохранить, если мы будем знать его замыслы, сны, желания и все остальное».  И она, возможно, даже думала, что она помогает и спасает своего мужа. И в этом – дьявольское коварство вот этой системы, коммунистической и большевистской, которая сегодня имеет свое продолжение в сегодняшних людях и сегодняшних структурах.

То же самое происходило и во всех остальных моментах. Вот этот вот платочек, «Христос Воскрес – воскреснет Украина», сохранился как вещественное доказательство в деле одного из священников. Тогда, когда ничего не печатали, и не было ни одной открыточки, могли на листке бумажки или на платочке написать, нарисовать и другому подарить. И за это человек получил 10 лет – за открыточку «Христос Воскрес – воскреснет Украина». В предпасхальные дни, чтобы мы с вами представляли, как это все могло быть в те годы.

Поэтому, дорогие друзья, мы сегодня не очень ценим ту большую степень свободы, которую мы сегодня имеем. И трудно сегодня представить, что в 20-е годы, в начале 30-х, например, Надежда Константиновна Крупская возглавляла комиссию, и эта комиссия занималась уничтожением всех следов Бога и веры в терминологии, в названиях, в печати. Комиссия работала, например, над переименованием божьей коровки. На полном серьезе: об этом писали доклады, обоснования, во что надо переименовать божью коровку, чтобы она уже о Боге не напоминала даже своим названием. Это нам сегодня смешно. Люди за это получали зарплату, изыскивали, располагали по алфавиту, составляли списки, обосновывали, рассылали в инстанции, инстанции работали… Почему? Была объявлена безбожная пятилетка, и целью безбожной пятилетки было искоренение из словоупотребления всех слов, напоминающих о Боге, о вере в Бога и так далее.

Можно улыбаться сегодня, а можно понимать, насколько это все драматично делалось в те годы. И поэтому к началу войны на свободе осталось четыре епископа из 180-ти. На весь Советский Союз осталось около ста храмов – а были десятки тысяч. Трудно себе представить. Это статистика лукавая, потому что в 39-м году могло быть так, в начале, а в конце 39-го года – вы бы удивились: вы найдете другую статистику. А почему? А потому, что в 39-м году присоединили часть Польши, часть Бессарабии, Прибалтику оккупировали. И оказалось, что та количественная часть храмов, которая была в Прибалтике, не закрытая в буржуазной Литве, в Эстонии и так далее, присоединилась, якобы, к статистике Советского Союза. А когда бы мы не знали причину, мы бы думали: смотри-ка, или оттепель какая-то, или разрешили? Оказывается, просто не успели закрыть, потому что только что зашли танки в Прибалтику, и только что присоединили.

Это очень серьезный вопрос. Когда мы с вами читаем исторические труды, цифры пляшут, могут что-то обозначать, а аналитики, объяснения этим цифрам, у нас нет.

Иоанн Замараев:

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Возвращаемся на Восток в промежуток между четвертым и пятым Вселенскими соборами. Халкидонский собор - это 451 год, а последний состоялся в 553-м в Константинополе при императоре Юстиниане. Вообще-то, времена мутные до предела – битвы среди отцов Церкви и не только Богословские по догматическим вопросам, но и интриги, расколы и разделения. Это именно тот исторический период, разговор о котором, хочется поскорее проскочить.

Халкидонский 451-го отличался от всех других Вселенских соборов необыкновенной тщательностью проведения, примерной организованностью дискуссии, четкой последовательностью в действиях руководителей. И решение собора было принято участниками с необыкновенной радостью. Но при этом, пожалуй, именно этот собор породил самую большую рану в церковном теле и церковной истории.

Да, и первый Никейский породил очень сильные страсти - всё то, что было связано с арианством. И Эфесский собор, который был связан с Несторием. Но именно после Халкидонского собора в Церкви появилась огромная трещина, кровавая рана, зияющая до сих пор.

Ну, во-первых статистика разная: несториан в то время было несколько сот тысяч, а вот монофизитов - тех людей, которые не примут решений Халкидонского собора, уже тогда было несколько миллионов. Сейчас - тем более, все основные древние восточные церкви, такие, как Армянская, Коптская - Великая Египетская, Эфиопская, Сирийская, Маланкарская, те, которых мы называем дохалкидонскими, - чрезвычайно близкими к восточному греческому православию, - находятся с нами в расколе. То, что получалось у Афанасия Великого в 362-м г. в Александрии, то, что удалось Василию Великому в 370-е годы, - собрать православных, и никейцев, и антиникейцев, - после Халкидона не вышло. Православные халкидониты и православные антихалкидониты так и не объединились. В этом случае грех в Церкви оказался сильнее церковных усилий по его преодолению. И послехалкидонская история Церкви в этом смысле трагична.

Почему всё так произошло? Проблематика, поднятая на Халкидонском соборе, была слишком непроста, а в чём-то даже неподъёмна, потому что одно дело, когда мы исповедуем веру в то, что в человеке Иисусе присутствовал Бог, что человеческая природа во Христе была неким образом соединена с Божеской, а другое дело - заявлять с претензией на истину в последней инстанции – как эти божеская и человеческая природы были соединены или, наоборот, как они не соединены.

Вопрос, на самом деле не решаемый в принципе. Во всяком случае, если уж и договариваться об образе веры, то уж тогда нужно было и учитывать все точки зрения, существовавшие в тогдашней Церкви. Но произошло всё по-иному. Несмотря на тщательное проведение собора и отсутствие давления на его участников, несколько моментов на соборе открыто не обсуждались, потому что были весьма трудоемкими, и многим делегатам было просто утомительно на эти темы говорить.

Ну мы уже отмечали с Вами - не обсуждалось соответствие Томоса Льва Великого крайностям александрийского богословия св. Кирилла, а также учение Феодорита Кирского о двух природах во Христе. Ну Вы помните, что с него потребовали: «Анафематствуй Нестория, и ты православный». И за это, как мы подчёркивали с Вами, пришлось дорого заплатить. Потому что на этом соборе, пожалуй, была последняя возможность (больше в истории такого не будет) найти консенсус именно по этим острым моментам, в большей степени разделяющих христиан, чем объединяющих. Ну. Вы помните, ещё в 433-м, как вероучительная формула Кирилла Александрийского и Иоанна Антиохийского, уже породила расколы и в Александрии, и в Антиохии. Точно так же и халкидонская в апофатической, т.е., отрицающей форме, многих не удовлетворяла. Дескать, не так, не так и не так. Божеская и человеческая природы во Христе были соединены «неслитно, нераздельно, неизменно и неразлучно».

Простите за малопонятный нормальному человеку язык – ничего не могу поделать. Каждая партия – и александрийцы, и антиохийцы, условно говоря, давали своё одностороннее толкование этому тексту. Исповедуя во Христе две природы, сходящиеся в одно Лицо, одну Ипостась, собор постоянно употреблял слова: «один и тот же Христос». В стремлении избежать обвинений в несторианстве, халкидонцы, следуя великим каппадокийцам, установили тождество между терминами «ипостась» и «лицо». Если помните, этот термин – «ипостась» (ипостасис) раньше «плавал». Скажем, до Халкидона иногда ипостась и физис(природа) употреблялись синонимично. Халкидонский Орос навсегда установил различие между природой и ипостасью. И тогда кирилловское выражение миафизис (единая природа Бога Слова воплощенного) уже перестала работать.

Ещё раз прошу извинить за терминологические подробности, которые мало кого интересуют. Да и вте времена эти словесные тонкости мало кто понимал. Боюсь, что и сами участники собора мало, что смыслили в этом – на Халкидонском Вселенском не оказалось ни одного крупного Богослова, кроме Феодорита Кирского. Но большинство делегатов, в частности, александрийская публика его не воспринимала, потому что он был противником Кирилла и вёл с ним полемику. Помните, были анафематизмы Кирилла, потом контранафематизмы со стороны Нестория, и на досыпку контранафематизмы Феодорита Кирского. Плюс, среди противников собора, александрийцев прежде всего, мы увидим по крайней мере четырёх выдающихся богословов блестящих христианских мыслителей, которые четко сформулировали и обосновали свою неудовлетворенность Халкидонским определением догмата о единении природ Иисуса Христа.

Ну, и это раскололо Церковь по меньшей мере на полторы тысячи лет, причём практически на ровном месте.