Здравствуйте, дорогие телезрители!

Некоторые педагоги считают, что дети рождаются ангелочками, а бесенками их делают улицы, окружающая неблагополучная среда. Ну, в общем-то, такая позиция некоторых философов, которые утверждают, что нравственное начало присуще человеку, присуще изначально, что оно заложено в нем генетически. Есть даже такое философское понятие: «нравственность в природе вещей». Согласуется ли такая мировоззренческая позиция с учением Церкви? На этот вопрос отвечает святейший владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

Если говорить о нравственной природе человека, то в первую очередь следует подчеркнуть, что нравственность невозможно связать ни с чем, что существует в нашем мире. Нравственность невозможно генетически вывести из той природы, живой или неживой, которая существует. Более того, никаким эволюционным развитием нельзя объяснить появление нравственного чувства. Потому что нравственное чувство вне логики развития, присущего физической природе. В самом деле, если даже согласиться с Дарвином, что в основе эволюции, в основе развития лежит естественный отбор, что побеждает сильный, а собственно говоря, так и функционирует природа, побеждает сильный, - то ведь нравственное чувство входит в радикальное противоречие с этим фундаментальным принципом эволюции. Нравственные чувства апеллируют совершенно к иным ценностям. Нравственность не апеллирует к силе, и нравственность не связана с силой. А естественный отбор и естественное развитие природы, в том числе и живой природы, связаны с фактором силы. Выживает тот, кто сильнее, и сильные определяют развитие жизни, бытия. Поэтому невозможно связать нравственность с естественным развитием природы, в том числе и человеческой природы.

Тогда возникает вопрос: а откуда же нравственность? Я имел некоторое время тому назад возможность обсуждать этот вопрос с одним ученым. Вот он утверждал, что нравственность, несомненно, является результатом социального развития личности. Он пытался мне доказать это, но не доказал. Потому что невозможно, опираясь на фактор социального развития, объяснить наличие одних и тех же нравственных принципов во всем человеческом роде. Понятия «не убий», «не укради», вот эти понятия имеют одно и то же значение что для просвещенных европейцев, но одинаковое значение они имеют и для жителей тропических островов или лесов Амазонки. Поразительно, но везде убийство является преступлением. Возникает вопрос: почему? А если побеждать должен сильнейший, как же он, этот сильнейший, расчистит себе путь? Как же он вытеснит из жизни слабого? Убийство - победа сильного над слабым, включая умерщвление слабого, является неотъемлемой частью логики общественного развития. Если мир развивается естественным образом, и если нравственность является частью этого развития, то ни в коем случае не могли бы в этой человеческой нравственности содержаться идеи, принципы, противоречащие самому этому развитию. А у нас что папуасы, что европейцы одинаково относятся к идее убийства или к воровству, или ко многим другим идеям и ценностям, которые выпадают из логики естественного развития.

Вот это и приводит нас к убеждению, что нравственность имеет божественное происхождение. Я когда-то говорил о том, что известный немецкий философ Кант, размышлявший на тему доказательств бытия Божия, очень скептически оценил самое возможность доказать существование Бога, и как бы ниспроверг существовавшие до него доказательства. Но одновременно выдвинул свое собственное доказательство, которое действительно ниспровергнуть невозможно. Этим доказательством является бытие человеческой нравственности. Так это доказательство и вошло в историю философской науки – нравственное доказательство бытия Божия. Нравственность можно объяснить только божественным происхождением, и больше ничем.

Кстати, нравственность обретает свой смысл только в перспективе вечной жизни. Потому что если нет вечной жизни, если все заканчивается смертью, уничтожением, разрушением, то какой тогда смысл в нравственности? Почему не нужно убивать, почему не нужно воровать, почему не нужно обижать слабого, почему не нужно обманывать, если тебе дано прожить несчастных 60,70 или 80 лет? А что дальше? – а дальше ничего. Нравственность обретает смысл в перспективе вечной жизни. И это также является доказательством того, что в основе нравственности – божественный творческий акт. Бог заложил в нас эту природу, нравственную природу. Он создал нас по Своему образу, Он заложил в нас определенную нравственную потенцию, силу, способность различать добро от зла. А вот уж как мы распоряжаемся этой силой и потенцией, это другой разговор. Дай Бог нам всем, чтобы укрепиться в подвиге сохранения нравственного начала, и в борьбе со всем тем, что это начало разрушает!

Иоанн Замараев:

Клирик Свято-Сретенского собора отец Михаил Москаленко продолжит чтение неопубликованных воспоминаний протоиерея Бориса Старка.

Михаил Москаленко:

Сегодня мы продолжим чтение из книги воспоминаний отца Бориса Старка.

С 1953-го г. он был настоятелем Свято-Духовского кафедрального собора в Херсоне. До этого в течение 15 лет он был священником в Париже при Русском доме. В то же время и в том же месте начала возникать ныне известное кладбище-акрополь Сент-Женевьев-де-Буа. Свои воспоминания Борис Старк построил на основе книги молитвенной памяти о живых и усопших. В Церкви такие книги называют синодиками. В свой синодик Борис Старк вносил имена людей, с которыми свела его богослужебная практика. Книга «По страницам синодика» содержит множество имен людей, известных нам. В такие моменты заново и ярко озаряются их портреты. Но есть и люди, вовсе незнакомые. И тогда бережное отношение и добрая память о них автора синодика заставляют задуматься: а действительно важны, имеют значение те ранги, величины, то имя, та известность, которые выдуманы нами и существуют в обществе?

«Отрок Николай фон Вах, умер 26 августа 1938 года. Потонул, плавая на лодке вместе с товарищем и девушкой. В последнюю минуту этот 18-летний юноша уступил возможное спасение девушке, а сам погиб. Меня тогда поразило и тронуло не только то, что гибель эта была столь необычна и, можно сказать, героична, но и то, что его родители (отец был Литовским гусаром) были в разводе, и вокруг свежей могилы стояли папа с женой и мама с мужем. Это особенно мучительно подчеркивало то, к чему мы так часто привыкаем, как к житейской неизбежности. Потом я неоднократно посещал его могилу на кладбище Банье, и всегда было мучительно видеть это раздвоение семьи, когда люди, ставшие уже чужими друг другу, искусственно соединяются гробом того, кто родился как плод их давнишней и ушедшей любви.

Подобные чувства я всегда испытывал, когда бывал на том же кладбище Банье на могиле братьев Симковых. Я их не хоронил, но был очень дружен с их отцом, видным военным хирургом Симковым. Сейчас я вспомнил его по аналогии. Это был трагический случай, который много дней занимал страницы всех парижских газет. У доктора Симкова было два сына от жены, с которой он развелся. Он был женат вторично и от новой жены тоже имел сына. Как-то раз весной старшие сыновья уехали на дачу под Парижем, и… не вернулись. Им тогда было 19 и 13 лет. На ноги была поднята вся полиция. Предполагали и несчастный случай, и похищение с целью выкупа (Симков был состоятельным человеком, а в то время киднеппинг был моден). Сам отец, обезумевший от горя, приходил ко мне с просьбой служить молебны. Сам он был еврей, принявший христианство (протестантскую религию), а жена его была православной, так же, как и сыновья. Я много говорил с ним, поддерживал, как умел, хотя искренне мало верил в благополучный исход. Наконец уже через 40 дней после пропажи выдвинули еще одну версию: мальчики могли пойти в ближайшие от дачи карьеры, оставшиеся после добычи песка, и там могли быть засыпаны. Послали бригады землекопов. Отец, конечно, был тут же. Наконец, один из рабочих с удовлетворением, которое можно понять, но не простить, закричал:

- Они тут! Я чувствую запах!

Бедный отец упал без чувств на землю, и таким его сняли вездесущие репортеры и поместили на следующий день в центральные газеты. Действительно, мальчики залезли в пещеру и были там засыпаны. Видимо, они пытались выбраться, так как старший зажал в руках волосы младшего, стараясь его вытащить из объятий песка. Это произошло 20 апреля 1938 года. Совместные переживания этих дней очень сблизили меня с доктором Симковым, и он просил каждый год приезжать на могилу и служить панихиду. И всегда по две стороны могилы стояли папа и мама – чужие друг другу и объединенные только одним большим горем. Как-то раз с доктором приезжала и его вторая жена. А через два года я похоронил своего сына, и это еще больше сблизило нас с доктором, который много лет спустя во время моей тяжкой болезни спас меня после того, как 10 врачей ничего не смогли сделать. Хотя я и не хоронил Андрюшу и Юру Симковых, но в моем синодике они находятся среди других».

Звучал отрывок из книги протоиерея Бориса Старка. Книга необычна для нас тем, что показывает такие моменты из жизни, о которых в обществе говорить как-то не принято. Но еще, и это самое главное, она показывает нам самого священнослужителя, который постоянно находится на переднем крае, где все заострено: и жизнь, и смерть. И мы видим его отношение к событиям. При личной встрече, когда в сердце бушует горе или печаль, этого не заметишь.

Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин рассуждает о духовном вознесении христианина.

Виктор Веряскин:

Сорок дней Он их учил о том Царстве, а они Его все равно спрашивали об этом царстве. И мы думаем: насколько же надо вот это вот, сколько лет уже прошло, в нашем приходе, в этой общине, в моих поездках, и так далее, а оказывается – вопрос! – мы должны возвыситься над пространством и временем. Мы обусловлены пространством и временем. Сколько бы мы не изъездили в пространстве, и сколько бы ни истратили на это времени, оказывается, вопрос не в этом. Можно мгновенно чего-то достигнуть, а можно и веками чего-то не достигнуть. Не случайно пели советские поэты и певцы: «Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева Земли!» Это вечная потребность человека, оказывается, уменьшить свою обусловленность от пространства и от времени. Мы с вами обусловлены, и нашим расположением: я в Симферополе, вы в Херсоне, пространственно мы разделены. Задача – преодолеть пространственную разделенность. Как она преодолевается? В духе, в общении, в понимании, в эмоциональном контакте, в физическом контакте, в умственном контакте, в разделении всего этого.

Апостол Павел говорит: «Я телом далеко от вас, но духом я с вами». И мы так с вами иногда выражаемся. Это и есть вознесенность нашего духа к более высокому состоянию. Так, возрастая духовно сами, мы подражаем вознесению Иисуса Христа. Не случайно поется, помните, в каноне, в катавасии перед Рождеством: «Христос на земли, а вы возноситеся, пойте Господу, вся земля!» Вот наша задача, оказывается! Он взошел на небеса – и ты взойди на небеса. Как? Буквально, пространственно? Можно и в духе взойти на небеса! И так написано, 4:1 Апокалипсиса, Откровение Иоанна Богослова: Иоанн был в духе в день воскресный, и услышал внутри себя голос, увидел видение, услышал – вера от слышания, увидел – вера от видения, и потом ему что было сказано? «Взойди сюда». 1-й стих 4-й главы Апокалипсиса. И он в духе и в видении взошел на небеса, и увидел Агнца, престол, старцев, арфы, и все осуществление истории в уже осуществлении, в видении. В реальности, в истории, в пространстве и во времени это еще длится, а в духе, оказывается, представляется уже свершившимся. И поэтому написано: наши сердца должны быть там, где Христос, на небесах. Мы с Ним уже посажены на небесах, а мы с вами сидим на этих скамейках. Разницу видим между идеальным и реальным, внепространственным и пространственным. В духе мы должны, и если кто по-настоящему ощущает себя, он говорит: «Я уже со Христом, я во Христе, и Христос во мне» - но когда люди так заявляют, некоторые стараются быть осторожными. Одного мусульманина, который так заявил, даже сразу убили. Он говорит: «Я в Аллахе, Аллах во мне, мы вообще едины», и его сразу убили. И поэтому мы с вами тоже осторожничаем. Мы к этому призваны, мы к этому идем, и в понятии, и в осуществлении наших понятий. Но мы еще, мягко выражаясь, не совсем этому соответствуем.

Итак, реакция слушателей и зрителей, апостолов, оказалась не вполне адекватной. Они спрашивали не о том, о чем надо, и они смотрели не туда, куда нужно. И ангелы им сказали: «Хватит смотреть на небо, беритесь за дело на земле». В этом ваша миссия, и в этом ваше призвание. Очень интересный вопрос! И оказывается, мы должны найти золотую середину, серединный царский путь. Рассказывает, по-моему, Диоген Лаэртский, в своем повествовании о великих философах. Он говорит, что Фалес настолько думал о небесах, что не смотрел под ноги. И однажды упал в яму, которая попалась ему под ноги, разбился насмерть, и все. Есть такие отвлеченные верующие, есть богословствующие философы, которые отрываются от конкретной миссии, от конкретных дел, от конкретной земли, и в итоге терпят кораблекрушение в вере. А мы, оказывается, призваны, образно говоря, как написано в словаре Даля, иронически, в отрицательном смысле, - что на небо поглядываем, а по земле пошариваем. А в хорошем смысле нужно приблизительно так же себя и вести. Не упускать из виду небеса, не упускать из виду землю, и идти срединным царским путем, успевая делать и то, и другое. А это высший пилотаж. Это подвижничество, это духовная зрелость, это духовная целостность.

Иоанн Замараев:

И последняя, богословская часть нашей телепрограммы.

Оправдание только верой– «solo fide». Эта доктрина, как мы говорили с Вами, является главным постулатом отца реформации Мартина Лютера. Это был, как мы отмечали с Вами, следующий шаг на пути, которым следовал Блаженный Августин, утверждавший, что сам человек спастись не может. Спасти человека может только Бог. А если спасают человека не его заслуги, не дела добра, а Бог в одностороннем, так сказать, порядке, что в таком случае нужно человеку для спасения? Быть близким Всевышнему. А что его роднит с Богом? Вера.

Между прочим, это очень важный момент – некое основание того, о чем мы будем с Вами в дальнейшем рассуждать.

Нуждается ли Бог в наших делах? – вот вопрос, который очень волновал умы христиан Запада в 16-м веке. Вопрос этот на самом деле чисто схоластический. Если нуждается, значит, странно. Может ли Бог в чем-то нуждаться? А если не нуждается, что, в общем, предполагается вопросом, то спасение, значит, совершается где-то там, в эмпиреях, которые меня не затрагивают. Я только вот могу констатировать либо печальный факт, что меня-то, бедного, Бог не спасает. Или, наоборот, быть радостным свидетелем того, что Бог меня вытаскивает из рова погибели. А то, что я делаю что-то хорошее – это, в лучшем случае, индикатор того, что я спасаемый.

Причем, добрые дела – это, ведь, не обязательно вскопать огород пожилому человеку – у тебя самого может на это здоровья не хватить. Если ты даже в лежку лежишь, прикованный к постели, молиться можно. Не обязательно предпринимать какие-то активные физические усилия. Разные могут быть дела.

И, тем не менее, вот очень странный контекст рассуждений, согласитесь. Нужны человеку для его спасения дела или не нужны? Из него выхода какого-то в пользу того или другого варианта просто не получается. На востоке этот вопрос разрешился бы в два счета, - мол и ты прав, и ты. Вот в рамках восточного парадоксализма очень легко было бы сказать, что Бог одновременно и нуждается в наших добрых делах и не нуждается. Вот и все. Причем этот восточный парадоксализм покоится на каком-то предчувствии, что все совершается где-то в сокровенных глубинах человеческого сердца, вся вот эта история спасения, все, что связано с обращением человека, с подлинной верой – это все такое таинственное пространство, которое если кто-то и попробует описать, у него получатся сплошные пробелы. Ведь, и вправду, с одной стороны мы говорим: Бог обращается к людям, призывает напрямую тех, кто может Его услышать. Ну, вот из Библии какие нам известны указания? Идет Господь мимо лодки, где братья Андрей и Петр, и к ним обращается: «Идите за Мной, и Я сделаю вас ловцами человеков». Именно к ним обращается Иисус, а не ко всем подряд. С другой стороны, Господь пришел ко всем. И спасения – для всех. С одной стороны – все званые, а с другой стороны – мало избранных, но есть и те, и другие. Причем избранничество не понимается, как привилегия. Когда апостолы спросили, что их ожидает за то, что они бросили все и последовали за Христом, следует ответ, который их должен был бы разочаровать: Чаша страданий их ожидает.

Августин убежден в том, что Бог не нуждается в человеческих условиях, чтобы человека спасти исходя из личного опыта. Он то, Августин был грешником, причем и Богом пренебрегал, и, тем не менее, из греха вытащил его Бог Сам, Своей милостью. Августин не чувствовал за собою никаких заслуг. Он просто свидетельствовал о том, что Всевышний его просто Сам вытащил из болота греха и все. Это и есть, собственно, начало спасения. И все, что ни делает человек потом, по глубокому убеждению Августина - это совершается благодатью Божией. Потому что сам человек ни на что не способен. А то, на что он способен, можно добавить, - это некоторые банальности, которые никак нельзя назвать спасительными. То есть если кто-то перевел бабушку через дорогу или поднес ей тяжести и думает, что он совершил доброе дело в очах Божиих, то это совсем смешно. Потому что для этого не нужно ни благодатной помощи свыше, ни каких-то таких особенных даров, просто надо сохранить в себе какое-то так называемое естественное добро, на которое человек способен вследствие того, что в нем светит – тоже одно из известных понятий латинской схоластики – lumen naturalis - свет естественный. Заметили – откуда ноги растут у вопроса, прозвучавшего в первой части нашей телепрограммы?

Лютер эту позицию блаженного Августина принимает полностью, но в некоторой степени смягчает ее парадоксальность. Да, как бы рассуждает Мартин, спасает Бог, Причем, ни за какие не за заслуги, не за добрые дела. Но что тогда получается, - от человека вообще ничего не зависит. Августин бы, скорее всего, ответил на это отрицательно. А вот Лютер вносит такую вот поправку – вера человека – вот тот фактор, от которого зависит спасение. И, хотя, по большому счету, вера – это тоже – дар Божий, тем не менее, это та «дверь», которую человек может и должен отворить Богу, Который подобно страннику стоит у двери нашего сердца и стучит с готовностью войти в обитель нашей души.

В общем, такая здравая позиция высказывалась Лютером, в которой достаточно большая доля правды. Но, безусловно, есть и слабые стороны этой Богословской схемы, о которых мы еще, если даст Бог, поговорим. А на сегодня все. Я прощаюсь с Вами и желаю всего доброго.