Здравствуйте, дорогие телезрители!

Помню, несколько лет назад был фестиваль рок-музыки, проходивший в Новой Каховке, перед началом которого я произносил слово приветствия. После этого пришлось выслушать много нареканий в свой адрес со стороны фундаменталистски настроенных православных, что-де Замараев вероотступник, чуть ли душу свою дьяволу не продал: разве можно поддерживать сатанизм? Ведь рок-музыка – это истинно дьявольское явление! Рассуждает на эту тему святейший владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

Лично я рок не понимаю. Он меня не вдохновляет, даже наоборот, раздражает. Я не буду посещать рок-концерт для того, чтобы слушать музыку. Кто-то, может быть, из священнослужителей скажет иначе: что для него все-таки рок что-то означает. Я воспитывался в то время и в той среде, где формировались совершенно иные эстетические вкусы. И для меня музыка – это в первую очередь гармония. Я определяю, если хотите, качество музыкального произведения по тому, какое впечатление это произведение оказывает на мою душу и на мое эстетическое чувство. Если музыка возвышает, обогащает, если хотите, успокаивает, открывает некую возможность для, может быть, более вдумчивого анализа проблем, которые перед тобой стоят, то тогда эта музыка непременно воспринимается лично мною положительно. Думаю, что и многие телезрители со мною согласятся, что если музыка подымает и возвышает, она не может восприниматься как явление отрицательное. Совершенно очевидно, что музыка может разрушать внутренний мир человека, и такую музыку я не принимаю.

Но кто-то мне может сказать и следующее: «Ваш мир разрушает, а мой не разрушает». Как же я буду спорить с этим человеком? Ведь восприятие музыки является делом исключительно индивидуальным. Конечно, связанным с воспитанием человека, с той средой, в которой он рос, с теми эстетическими вкусами, которые ему привиты. Но, может быть, и другие факторы влияют на отношение к музыке? Возраст, занимаемое положение в обществе, увлечения… Бог знает, какие факторы могут формировать наши эстетические вкусы. Но речь идет не об этом. Речь идет вот о чем. Сегодня рок-музыканты собирают огромные аудитории. К ним идут молодые люди. Ведь если бы им там было плохо, этим молодым людям, они бы туда не пошли. Другой разговор, почему им там хорошо. Не будем входить в рассмотрение этой темы. Но они там. Они не в церкви – они там. Ведь апостол Павел не побоялся пойти в афинский ареопаг, там, где не было ничего общего с его повествованием, с его проповедью. Он обратил свое слово к афинянам в месте, совершенно не подходящем.

Почему же сегодня священники не должны обращаться со своим словом там, где есть молодежь? Особенно если эта молодежь готова выслушать их слово? Участие в такого рода мероприятиях не означает принятие или отвержение. Еще раз хочу сказать: у меня есть много критических слов в адрес современной музыки. Но если через проповедь, обращенную к людям, в этом месте, может быть, с точки зрения нашей традиции, не очень подходящем, но том месте, где молодые люди способны услышать это слово, - почему же его не произнести? «Настой во времени и не во времени», - говорит апостол Павел. Может быть, для кого-то это не время и не место, а для других оказывается временем и местом. Я думаю, что не следует закрывать уста тех, кто хочет проповедовать слово Божие ради спасения людей.

Иоанн Замараев:

По обыкновению, давайте послушаем с вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума.

Антоний Блум:

Изначально человек имел плоть. Вернее, имел тело, имел душу. И в нем обитало дыхание Божие, которое Господь вдохнул в него. В тот момент, когда человек отворачивается, эта иерархия колеблется. То, что остается в первом плане – это то, что принадлежит к естеству. Дух уже не познает Бога, как он его познавал изначально, и поэтому дух не может руководить и вести человека от силы к силе, от славы к славе, от земли на небо, в глубины Божии. И в человеке тускнеет его человеческое сознание. И появляется то, что мы называем плотью. Изначально человек состоял из тела и души. И то, что отцы называют телом – это та же плоть, но пронизанная духом, одухотворенная, освященная. Теперь эта освященность заколебалась, и тело в значительной мере стало плотью. То есть тем же телом, но уже не таким одухотворенным, не таким чистым, не таким гармоничным. И уже не душа и не дух правит всем человеком, взаимное как бы равновесие разных сил, а порой борьба между ними. И отсюда рождается то, о чем говорят отцы все время: о борьбе человека со своей плотью. Потому что эта плоть является тем же телом, но отяжелевшим, потерявшим свою духовность, уже не приобщенным и не руководимым духом человека, и через этот дух Духом Святым. И дальше, когда мы вглядываемся в наш опыт, мы приписываем этой плоти нашей все дурные влечения. Мы виним нашу плоть в том, за что мы должны были бы винить свой дух.

Иоанн Замараев:

Далее в нашей телепрограмме отец Андрей Кураев размышляет на тему, что значит быть православным человеком.

Андрей Кураев:

Как раз это было очень важно – чтобы наконец-то появились вопросы. Потому что мир дониконовской Руси, по большому счету, вопросов вообще не признавал. Считалось, что все ответы уже есть, и надо просто вовремя их актуализировать, озвучить и процитировать. Вот, по сути говоря, пореформенная Россия наконец-то начала понимать, что путь христианина – это и путь вопросов. В том числе и таких вопросов, на которые не может быть однозначного ответа, да или нет. Что, оказывается, быть православным человеком – это означает следующее: быть согласным со всем тем, что святые отцы едиными устами и единым сердцем исповедали. Но если по некоему вопросу были разногласия между самими святыми отцами, быть православным – это означает уметь принять это разногласие. А если святые отцы по некоему вопросу промолчали, значит, надо уметь хранить верность святоотеческому молчанию. Например. Святые отцы никогда не обсуждали вопрос о том, из какого материала, по какой технологии будет изготовлена печать антихриста. Это означает, что любой человек, который от имени Церкви пробует видеть в лазере инструмент нанесения печати антихриста, занимается богословским хулиганством, когда говорит: «А вот, там, лазер, Интернет, компьютер, штрих-коды – это все технологии нанесения печати антихриста!» Это неправда. И вот в этом вопросе, я думаю, как раз тот урок, который можно вынести из изучения русского раскола 17-го века, один из этих уроков, я думаю, такой. Я с неким неудобством об этом говорю, потому что я понимаю, что вам, наверное, и так приходится слишком часто слышать призывы аскетического свойства, призывы к трезвению, хранению мысли и так далее. Но простите, и я к этому же хору наставников ваших присоединяюсь, и говорю: «Братья, надо контролировать свой язык. Надо быть воздержанными на язык». А именно: воздерживайтесь от употребления фраз, которые начинаются с вводной конструкции: «По учению Церкви…», «Как учит Церковь…», «По мнению Церкви…» Я имею право так начать свою речь только при условии, что дальше я буду цитировать Символ веры. Вот тогда я могу сказать: «По учению Церкви, есть Единый Бог Отец, Творец неба и земли», и так далее. Но если меня спрашивают, скажем: «Скажите, а что Церковь думает о Гарри Поттере?», в ответ я могу сказать только одно: «Много чести для Гарри Поттера, чтобы Церковь о нем что-нибудь думала». Потому что от имени Церкви может говорить только собор. Но я не могу себе представить собора, в повестке которого пунктом 15-м значилось бы: «Выработка отношения к Гарри Поттеру». Значит, вывод. Что такое учение Церкви? Учение Церкви – это или вероучительные определения Вселенских соборов, их очень немного – вероучительные догматы, принятые Вселенскими соборами. Или же то, что называется «консенсус патрум», «согласие отцов». А что это означает? Это означает, что это задача профессоров богословия – выяснять, где учение Церкви. Потому что для того, чтобы заметить, где действительно есть согласие святых отцов между собою, всех отцов – для этого как минимум надо всех отцов прочитать, сопоставить их между собою, перевести язык одной культуры, скажем, египетской, александрийской, на язык антиохийского богословия, сопоставить с языком западной церкви, римской, эпохи Вселенских соборов, единой Церкви, и так далее. Так что, как это ни обескураживающе для многих православных сегодня звучит, но действительно, по этой причине в значительной степени определителем православного богословия являются профессорские корпорации духовных академий.

Иоанн Замараев:

Православный миссионер отец Виктор Веряскин рассуждает о духовном вознесении христианина.

Виктор Веряскин:

Важный момент, о котором мы можем и должны поговорить, это видимость и наглядность. Потому что написано: «Он поднялся до облака в глазах их». Интересное выражение. Потому что одно дело, что происходит в наших глазах, и как мы это видим, а другое дело, что происходит независимо от наших глаз и нашего способа видения. Как сказал один поэт, «посредством глаза, а не глазом, смотреть на мир умеет разум, потому что смертный глаз в заблужденье вводит нас». Очень интересный вопрос. Мы смотрим на очевидное явление, и мы говорим: «Утром солнце восходит на востоке и заходит на западе». И люди всегда делали вывод, что солнце крутится вокруг нас, а мы стоим неподвижно в центре. А потом оказалось, что это оптический обман, иллюзия зрения. На самом деле оттого, что солнце вращается, и Земля вращается, и Земля вращается вокруг солнца, возникает такое видение в твоих глазах, оказывается. Интересный вопрос! Одно дело – объективно, независимо от твоего взгляда на явление, а другое дело – что в твоих глазах происходит. Поэтому, когда мы с вами углубляемся в наших чувствах и в наших пониманиях, мы говорим на ребенка, например, или на любимого человека… мы почему-то говорим: «Ненаглядный мой». Поем и говорим. Очень интересно. Но в то же время в обучении мы ценим принцип наглядности: картинку покажем, нарисуем что-нибудь, объясним, и станет более понятно. Как согласовать принцип наглядности и принцип ненаглядности? Почему мы говорим о любимом человеке «ненаглядный мой»? Да потому, что мы имеем о нем идеальное представление, мы любимого идеализируем. И поэтому Константин Паустовский писал в одном из писем своей девушке в юности: «Тот, которого ты любишь во мне – я недостоин его. Я на самом-то деле хуже. Но ты продолжай его любить, и я постараюсь соответствовать». Тоже интересный вопрос. Оказывается, наглядный может и не устраивать нас, но ненаглядный, которого мы усматриваем внутри его, оказывается, может нами быть любим.

То же самое можно перенести, образно говоря, и на восприятие наше Иисуса Христа. Одно дело, мы воспринимаем Бога и Христа в наглядном образе. Мы рисуем фрески, мы рисуем иконы, и нам говорят что?.. Они являются условными знаками для возведения нашего ума от образа к первообразу, от типа к архетипу, как пишет Иоанн Дамаскин в «Точном изложении православной веры». И тогда получается, от принципа наглядности мы идем к принципу ненаглядности. И поэтому наглядное представление Вознесения Иисуса Христа – это первая ступень восприятия, и первый способ восприятия. Нужно постараться перейти от наглядности к ненаглядности. Очень интересный вопрос. От видимости к невидимости. Потому что видимое восприятие называется знаете как? Представление. Пред нами что-то стоит, нам предстоит. И мы представляем себе это, поскольку это объект нашего восприятия, отдельный от нас. Поэтому так и называется: пред-ставление. А это, оказывается, низший уровень восприятия, он картинный, он образный, он в виде представления. И тогда мы рисуем фреску или картинку. Мы читаем в Библии слова, например: «Ветхий днями восседал на престоле», мы рисуем себе дедушку, наглядно представляемого, и говорим: «Это Отец Саваоф, это Творец, Создатель, Вседержитель», и так себе Его представляем. Это представление о Боге. И один писатель так и сказал: «Кто имеет о Боге такое представление, тот о Боге понятия не имеет». Потому что понятие – это более высокий уровень понимания, в отличие от представления.  

Как перейти от представления к понятию? Святая Троица, когда нарисован Саваоф, нарисован мужчина 33-х лет исторического типа восточного, с усами и с бородой, голубок между ними или над ними – это представление о Боге, картинное представление о Боге. А когда мы говорим: «Троица, принцип триединства, догматическое понятие о Троице и триединстве», тогда мы переходим аккуратно к понятию от представления. Знаменитый философ, специалист по мышлению, Мераб Мамардашвили, сказал: «Мышление начинается только тогда, когда прекращается мелькание картинок». Когда представление картинок остается как низший уровень восприятия, а мы шагаем повыше, к высокому уровню восприятия, через понятие к понимаю, мы переходим к принципу ненаглядности, без-образности. И тогда молитва, по учению Игнатия Брянчанинова, тоже предполагает эти переходные ступени вознесения нашего духа. Он говорит иноку новоначальному: «Будешь упражняться в молитве, читай Молитвослов. Но при этом не забывай, что чтение Молитвослова – это даже не молитва, это упражнение в молитве, это школа молитвы, это обучение молитве. И когда в процессе чтения Молитвослова у тебя возникнет побуждение оставить текст Молитвослова и сказать что-то Богу своими словами, отложи в сторону Молитвослов и скажи Богу своими словами. Потому что молитва своими словами – более высокий уровень молитвы, чем молитва по образцам, пусть даже знаменитых богословов, святителей и подвижников. Бессловесная молитва выше словесной, а без-образная молитва выше молитвы перед образом». Я понимаю, что это очень высоко. Но это ступени вознесения. Это ступени восхождения нашего ума, чувства и воли.

Так я хочу сказать, что ученики Христовы три с половиной года ходили за Ним, созерцали Его, ненаглядного – наглядно, в видимом плане, слушали… Но почему сказали им ангелы, или мужи: «Что вы смотрите на небо? Нечего пялить глаза на небо, надо идти и заниматься делом, которое Он вам указал». Надо думать не о дате второго пришествия, потому что не ваше дело знать времена и сроки, а нужно идти, и самим учиться, и учить других. «Идите и научите все народы» - вот ваша миссия между Моим первым пришествием и Моим вторым пришествием». Поэтому Вознесение дало главный результат. Ученики наконец-то поняли разницу между земным царством и Царством Небесным, между политическим устройством, которое Он не стал перестраивать, Иисус Христос, а они ожидали, спрашивали и хотели, - и между Царством Небесным. И они поняли, что между тем и другим есть пространственный разрыв и временной разрыв. И в этот временной разрыв вкладывается вся история Церкви.

Иоанн Замараев:

И последняя Богословская часть нашей телепрограммы.

Сегодня мы с вами переходим к постулатам времен Реформации

Надо сказать, что ко времени Реформации сформировались устойчивые два течения предреформационной мысли. Это «via moderna» – новый путь, и «via avgustiniana», августинийский путь. Еще его называют «новая августинийская школа», «scolo avgustiniano moderno».

В чем тут особенности этих двух школ? «via moderna» называла себя современным путем, потому что преимущественно там отстаивался взгляд на адекватную духовную жизнь как на жизнь активного делания. Для спасения своей души, человек должен активно творить добрые дела, реализовать вовне то, что лежит внутри него, и Бог не откажет, поэтому в благодати всякому, кто исполняет то, что лежит внутри него. Ну, тут как бы воскрешается старая полемика Пелагия с Августином – вы помните, в чем она заключалась.

Пелагий утверждал, что «спасение утопающего – дело рук самого утопающего». Если ты грешник, работай над собой, кайся, исправляйся, становись на путь праведный. Все в твоих руках. А блаженный Августин считал, что грешник – это человек беспомощный. Сам он из болота греха и порочности выбраться не в состоянии. Только Бог может его вытащить, очистить и развернуть к Себе.

Так вот идеологи «via moderna» по сути были Пелагианцами, но от Пелагия открещивались. Они очень красиво от него дистанцировались. Если Пелагий прямо утверждал, что фактически человек сам хозяин своего спасения, то есть каждое доброе дело приближает человека ровно на объем этого дела к своему спасению, то via-модернисты выработали очень оригинальную идею. Они говорили, что, доброделание в деле спасения принципиально важно, но только вот Пелагий, дескать, сильно заблуждался, думая, что дела спасительны сами по себе. Via-модернисты приводили очень оригинальный образ-аналогию из жизни средневековья. Дело в том, что нередко монархи изымали из обращения у населения золотые и серебряные монеты для каких-то чрезвычайных нужд, например, длительная война или кризис, наподобие нынешнего, или что-нибудь в этом роде. Естественно, эти золотые и серебряные монеты должны были чем-то заменяться - нельзя же было вообще оставить страну без денежного обращения. Сегодня проще – включили станок, и напечатали денег сколько надо. А в средневековье в оборот выпускались монеты свинцовые. Они были того же номинала, но реальная их стоимость была ничтожна по сравнению с золотыми. И весь денежный оборот держался исключительно на слове короля, что как только кризис кончится, свинцовые монеты будут обменены на золотые. Иногда короли держали слово, иногда – нет. Когда нет, это могло вызвать бурю, восстание и тому подобное.

Да, так вот, via-модернисты использовали эти жизненные реалии в качестве примера, что, де, смотреть на добрые дела надо приблизительно так же, как на свинцовые монеты. Пелагий по наивности, полагал, что каждое дело – это золотая монета в сокровищницу спасения, в то время как монета эта – свинцовая. То есть стоит она очень мало, но достоинство этой монеты в том, что это достоинство подтверждено словом Небесного Царя. Придет время, и эти свинцовые монеты будут обращены в золото, - и здесь, как известно, в отличие от земных монархов, никакого обмана быть не может. Получается, что и дела важны, но дела эти осуществляемы исключительно потому, что все держится на слове Самого Бога. Но при этом via-модернисты все-таки исходили из того, что ресурсы спасения человека лежат внутри самого человека. То есть человек способен на те дела, которые он должен совершать. Но их еще предстоит конвертировать в достоинство золотое.

Ну и, естественно, эта идеология via-модерна была встречена в штыки поклонниками новой августинианской школы. У Августина, как вы понимаете, акцент стоит на греховности человека и на невозможности эту греховность преодолеть иначе как сверхъестественным вмешательством Бога. Божественная благодать, которая никак не может быть расценена как ресурс, находящийся внутри человека, только Она и может уврачевать падшую природу человека. Таким образом, идеологи «scolo avgustiniano moderno» настаивали на том, что основной сотериологический, т.е. спасительный ресурс находится вне человека.