Есть один болезненный вопрос, который не так часто звучит, но если проговаривается, то с мучительной горечью. Как объяснить случаи, когда приход человека к вере не делает его лучшим, и даже наоборот? Был неверующим – нормальный, веселый, общительный. А потом, как говорят, «ударился в религию», стал хмурым, замкнутым, раздражительным, злым. Некоторые даже оправдания придумывают такому состоянию: дескать, бес его наказывает за то, что он стал верующим. Ну, а если серьезно, что происходит с такими людьми на самом деле? На этот вопрос отвечает святейший владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

Вот человек был неверующим, может быть, злоупотреблял алкоголем, курил, может быть, какие-то другие грешки водились, и более существенные. И вот – стал христианином. И наверное, надеялся, что и дурные привычки оставит, и злоупотреблять алкоголем перестанет, может, и от курения отстанет. Да что там дурные привычки - наверное, надеялся, что и жизнь свою поменяет, и отношения с близкими будут другими, улучшит качество своей духовной жизни, изменится. И видимо, в надежде на эту перемену и христианство принял. Проходит время – и от лишней рюмки не отказался, и курить не бросил, и отношения с людьми не лучше. А вроде как веру принял.

И вот у такого человека, может быть, даже вне контроля его сознания, развивается некий опасный комплекс. Он ведь на глубине своей, внутри самого себя, видит, что происходит, сознательно или несознательно, сознает, что реальной перемены к лучшему у него не происходит. Потому что ведь реальная-то перемена к лучшему требует духовной борьбы с самим собой, огромных усилий. А их, усилий, не предпринимается, и борьба не ведется, и кажется, что все автоматом произойдет – ну ведь крестился, поверил, значит, сейчас все произойдет автоматически: от дурных привычек откажусь, отношения с людьми улучшу, стану более благополучным в личной жизни, может быть, в бизнесе, в политике…

А если этого не происходит? Именно потому, что не происходит внутренней работы, с опорой на Божью благодать, с опорой на слово Божье, не происходит внутреннего подвига, то не происходит и перемен. Чаще всего мы не склонны в самих себе видеть причину бед. Такой человек не скажет: «Недостаточно я над собой работаю, слабым я оказался, даже благодать Божия – и то неспособна из-за моей греховности и слабости действовать во мне так, как я бы хотел, потому что слишком слаб и слишком греховен». Мало кто так скажет. А всегда оправдания будут искать в иных обстоятельствах.

Вы пишете о том, что некто ссылается на искушения темной силы, что, мол, его бес наказывает за то, что он верующим стал. Может быть, такое и происходит: бесовская сила восстает на верующего человека. Но, наверное, чаще всего причиной является слабость самого человека, а списать эту слабость можно и на дьявола, и на других людей. Или, что чаще всего и происходит, компенсируют эту внутреннюю неудачу как бы победой на другом фронте. Вот не получилось ничего с самим собой, как был грешником, так и остался, как был прелюбодеем, так и остался, как пил, так и пью – а ведь вроде как взял на себя обязательства! Так вот, чтобы компенсировать этот внутренний дискомфорт, этот внутренний разлад, ставятся некие иные цели. Один принимает на себя некий «подвиг борьбы за чистоту православия», борьбу с внешним врагом, с врагом Отечества, с врагом Церкви, и направляет на этого внешнего врага весь свой внутренний заряд. А в этом заряде внутреннем – весь этот дискомфорт, весь этот внутренний конфликт, все это раздражение, все это внутреннее напряжение выплескивается вовне. Такие журналисты, публицисты, общественные деятели, которые нередко именуют себя церковными, становятся по манере общения с другими, по манере изложения своих мыслей, хуже безбожника. Они не защищают веру, а пугают людей своими публикациями, своими заявлениями, своей политической или церковной позицией. А происходит все от того, что внутренней работы-то не произошло, и внутренней перемены не произошло. Почему я говорю о публицистах, о журналистах, о политиках? Да потому, что их действия, их позиция – она как бы хорошо известна. Вы говорите о людях обычных. А феномен-то один и тот же.

Вера не может развивать в человеке раздражительность. Вера не может толкать человека на конфронтацию. Вера не может делать доброго человека злым. Все это происходит только тогда, когда вера не приносит плода, когда она остается мертвой верой, когда религиозное христианское слово воспринимается формально, и человек направляет свои силы лишь на внешнее исполнение церковных предписаний, оставляя милость и любовь. «Жертва Богу – дух сокрушенный, сердце сокрушенное и смиренное Бог не уничижит», - сказано в Ветхом завете. И как же это актуально сегодня по отношению к людям, входящим в поток религиозной жизни под благодатной сенью завета Нового! Вот для того, чтобы эта благодатная сень действительно облагодатствовала человека, важно каждому входящему в религиозную жизнь, приобщающемуся к Церкви, воцерковляющемуся человеку понять, что в центре религиозной жизни – внутренняя работа. Никакого оккультизма, никакой магии, никакого моментального перерождения, никакого духовного результата только посредством неких манипуляций и внешних действий! Внутренняя духовная борьба человека, молитва с опорой на силу благодати Божией, изменяет нас к лучшему, делает нас действительно сынами и дочерями Божьими, преобразует наш внутренний мир. А если этого не происходит, то как результат – раздражение, злоба, дискомфорт, и все то, о чем вы написали в своем вопросе, и о чем я сказал в этом ответе.

Иоанн Замараев:

По обыкновению, давайте послушаем с вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума.

Антоний Блум:

Пришло время принести Ребенка в храм. Это Сретение, встреча. Встреча с кем? С Симеоном Богоприимцем. Со стариком, который праведно прожил свою жизнь, и которому было обещано, что он не умрет раньше, чем увидит спасение Божие. И когда Божья Матерь принесла Младенца Христа, чтобы поставить Его перед Богом, он взял Его на руки и сказал: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твое».

Но он сказал и другие слова. Он сказал Божьей Матери: меч пройдет через Ее сердце, как бы предупреждая Ее о том, что будет с Ее младенцем, когда Он вырастет в полную меру и Своего призвания, и Своего возраста. Это принесение младенцев в храм началось после ухода еврейского народа из Египта.  Для того, чтобы этот народ, который несколько столетий был рабом во Египте, был отпущен, совершились силы молитвы и действия Моисея, ряд страшных чудес. Но самое страшное чудо, которое решающим образом определило дальнейшие действия фараона – это то, что перворожденные младенцы египетские умерли. Но когда они ушли свободными с земли Египетской, было сказано им, что они в откуп за тех младенцев, которые погибли их ради, должны перворожденного сына каждой семьи принести в дар Богу, и что Бог имеет право жизни и смерти над каждым из этих младенцев.

Когда был принесен один Младенец, Сын Божий, Сын Девы, Христос – в этот момент Он был отдан Богу на смерть. Эта смерть Его постигла 33 года спустя на Голгофе. Единственный от перворожденных младенцев израильских - над Ним исполнилось это страшное пророчество, и Он умер, отдавая Свою жизнь, отдавая всю Свою жизнь ради спасения мира.

Иоанн Замараев:

Далее в нашей телепрограмме отец Андрей Кураев рассуждает о вопросах веры.

Андрей Кураев:

Говорят нам, что вера рождается там, где не хватает аргументов и не хватает доказательств. Ну что же, давайте попробуем с вами осознать, как православная традиция, как христианин может относиться к доказательствам, к аргументам. То есть, это верно – мы не против знания, не против аргументов, не против доказательств. Надо заметить, что вообще это одна из главных проблем в религии – как и где провести верную границу между тем, что еще находится в компетенции знания человеческого, и тем, что находится по ту сторону человеческой рассудительности. Здесь две опасности. Одна – слишком рано капитулировать. Сказать: «Ой, нет, вот в это можно только верить, только на веру принять, здесь проверить ничего нельзя». А вторая опасность – напротив, слишком далеко залезть испытующими перстами: а ну-ка дайте я здесь все взвешу, проанализирую, - тогда мы вторгаемся в ту область, в которой наш рассудок не имеет существенных прав.

Так вот, православие, с одной стороны, приветствует рассудительность, аргументированность. В конце концов, нельзя было бы вести богословские диспуты, в том числе с еретиками, не используя аргументы. Это необходимо. Для полемики с язычниками и так далее, внутри церковных каких-то споров, разногласий, дискуссий. Это все нужно. Но вот по главному вопросу, вопросу о доказательствах бытия Бога, к этому очень часто сводят все дискуссии на религиозную тему. Эти доказательства пришли к нам из западной философской традиции. А вот в православной святоотеческой традиции такого рода подборок нет. И здесь стоит подумать, почему. Что это – леность ума, философская бесталанность, или нечто иное? Нет, все-таки нечто иное.

Итак, почему православие скептически-сдержанно относится к доказательствам бытия Бога? Прежде всего, потому, что любое доказательство, как известно, это логическая форма, а логика оперирует, цитирую учебник, «всеобщими и необходимыми суждениями». Так ведь, простите, значит, там, где есть доказательства, там есть некое насилие. А вот должно ли быть пусть даже интеллектуальное насилие в духовной жизни?

Понимаете, доказать человеку истинность православия или доказать ему истинность бытия Божие – это, в принципе, можно. Вопрос в том, зачем. Вот если я, предположим, в какой-нибудь компании людей неверующих, предпринимаю меры, запираю их в этой комнате и до утра их там обрабатываю, а потом выпускаю на волю – чего я добьюсь? Под конец, изможденные, истощенные, они скажут: «Ой, ну ладно, ну отстань, ну есть твой Бог, есть». Но изменится ли их распорядок жизни на следующий день или на следующий год? Нет, конечно. Понимаете, человек, которому даже доказали, навязали – он может очень холодно и даже враждебно отреагировать на то, что вторглись, насильно втащили в его жизнь, а доказательства – это навязывание.

Вера – это действительно ограниченное состояние души. Вера – это несовершенное состояние духа. Почему? У ап. Павла помните – три главные добродетели, вера, надежда, любовь, но все сии преходят, а любовь пребывает вовеки. Так вот, вера должна разрешаться не в знание, а в любовь. Но именно любовь нельзя спровоцировать никакими аргументами, любовь нельзя вытащить клещами доказательств. А ведь Христос желает, чтобы мы Его любили. В Библии отношения Христа и человека уподобляются отношениям жениха и невесты. Песня Песней, душа – это невеста, Бог – это жених. Вы себе можете представить жениха, который общается с невестой и приводит ей доказательства своего существования, и когда она наконец говорил: «Ладно, верю я, что ты существуешь и даже прописан по этому адресу», он говорит: «Ну все, дорогая, на этом мы расстаемся, больше мне от тебя ничего не надо». Так вот, точно так же и Христу нужно большее, чем просто холодное наше согласие: «Ну да, Ты там где-то есть, привет». Поэтому в православии все-таки не культивируются доказательства бытия Бога.

Иоанн Замараев:

Духовное просвещение – новая тема размышлений отца Виктора Веряскина, наше православного миссионера.

Виктор Веряскин:

Апостол сказал: «Иисус Христос – это для вас соблазн». В греческом оригинале написано: «скандалон». Так что там не только «театрон» - там «скандалон» по-гречески. Потому что люди смотрели и говорили: вот этот иудей, вот этот Иисус из Назарета – это и есть воплотившийся Бог? Что за позорище, что за театрон, что за спектакль? Оказывается, Бог должен быть красивый, высокий, сильный, как Аполлон, по крайней мере. А тут пророк Исайя про него пишет: «взошел из земли как листок сухой, не было в нем ни вида, ни величия». Это называется театрон. И они не поверили, что Он – Мессия. Недостаточно сильный, недостаточно красивый. А пойти от обратного они не научились еще – что слабое может стать сильным, что мнимое поражение может оказаться триумфом. Время понадобилось. И сегодня только мы с вами, вместе с поэтом Константином Бальмонтом, можем сказать теперь уже, что

Одна есть в мире красота –

Любви, печали, отреченья,

И добровольного мученья

За нас распятого Христа.

А для грека того времени, первого века, это не было красотой. Для них красотой были атлеты, геракловы подвиги и так далее, было понятие о красоте противоположное. Поэтому нужно время, оказывается, чтобы и отдельный человек, а не только целая цивилизация, переменила систему ценностей, произвела переоценку ценностей.

(Показывает иллюстрацию) «Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять» - а оказывается, почему тут картинки нарисованы? Потому что вот это логическое выражение мыслями и словами, содержание внутреннего, а вот это образное. Это – представление, а это – понятие. Вот очень интересно. Женщина нарисована на дельфине, спиной обращенная. Это море. А Иордан нарисован в виде мужчины с кувшином, из которого вытекает что-то. Источник истекает, река Иордан получается, мужского рода. Иордан – мужчина, олицетворенная персонификация. Иордан что сделал? – обратился, отвернулся, повернул вспять. Через эти образные описания, персонификации, показывается, что случилось нечто экстраординарное, театрон, спектакль. И вот такой театр, такой спектакль, что даже стихии природные увидели это и течение изменили. Это обозначает, что было нечто необычное. Они увидели нечто необычное. Я не буду даже поднимать вопрос, на самом деле река потекла обратно, или это было только образное выражение и символическое описание.

Может быть, на самом деле Иордан никуда и не повернул физически, видимо. Но мысленно, оказывается, перевернулись все понятия. Возникает много вопросов. И по отношению к крещению самого Иисуса Христа, и по отношению к нашему крещению – похоже оно или нет, зачем Он принимал крещение и зачем мы принимаем крещение, что это крещение для нас обозначает, мы одновременно с крещением Богоявление узрели или нет, мы одновременно с крещением просветились или нет. Или мы так и остались, как в воду опущенные, ходим всю жизнь? Что это крещение для нас обозначает? Поэтому надо опять честно сказать, внимание: язык Священного Писания, который описывает все события, в том числе и события Рождества и крещения – язык образный, язык символический, который описывает с помощью олицетворений. Это язык образов и представлений, а не язык понятий.

Иоанн Замараев:

И последняя, богословская часть нашей телепрограммы.

В одном из своих богословских трудов православный светила протопресвитер ИоаннМейендорф с ехидцей пишет, что для западных христиан, в особенности для протестантов, Троица есть некий отвлеченный тезис, совершенно неприложимый к реальной духовной жизни, потому что в реальности протестантам достаточно веры в Единого Бога. То есть большинство из протестантов, это такие скрытые унитарии, не различающие в жизни этой самой троичности Бога. Но тут мы должны сказать «большой пардон». Потому что, вообще-то говоря, с 5-го века, со времен, когда православным богословием просто завладела мистика Дионисия Ареопагита, в которой, по уверению того же пресвитераИоанна Мейендорфа, места Христу не находится, и Христос присутствует в этой Божественной иерархии исключительно декларативно, а Духу Святому, надо полагать, там находится места еще меньше. Напомним, что Дионисий Ареопагит (его еще называют Псевдо-Дионисием, потому что настоящий Дионисий Ареопагит это ученик апостола Павла, а Псевдо-Дионисий – это автор, в частности, дошедшей до нас богословской книги «О Божественной иерархии», живший в конце 5-го, начале 6-го веков). Этот его труд «О Божественной иерархии» в свое время оказал очень большое влияние на тогдашнее богословие. Дионисий пишет, что «Божественный Свет, струящийся от трансцендентного Творца, проходящий иерархические ангельские ступени, и наполняет человека, который очищает себя и обращается к нему через соответствующих посланников…» Вот этот Божественный Свет, вообще-то говоря, все собою исчерпывает.

Звучит замечательно, но, спрашивается, в рамках таких отношений между человеком и Богом зачем нужен Христос, и что Ему с нами делать? Свет исходит-то от Единого Творца неба и земли.

Это дионисиево веяние было в определенном смысле отступлением от Евангелия. В Священном Писании предполагается то, что Новый Завет заключен для того, чтобы люди стали жить по-новому, жизнью в Духе, с устроением нового мира, в котором все совершается действием Духа Святого.

А вот с Псевдо-Дионисием уже в 5-м веке в христианскую Церковь проникает учение, прямо не вытекающее из Откровения Нового Завета, а являющееся такой вот оторванной от Евангелия философской интерпретацией христианского вероучения. В этой трактовке, конечно, уделяется некоторое, даже почетное место присутствию Христа и Святого Духа, но реально философия Псевдо-Дионисия в них не нуждается – ни во Христе, ни в Духе Святом.

Один из отцов в свое время ехидно заметил, что Христос вам не лекарь, не плотник, не сапожник и не мореплаватель. Поэтому православные под все эти функции уже давно святых приспособили, кто плавать помогает, кто головную боль лечит, а Христа как-то даже и не беспокоят по таким вопросам, неудобно как-то. А что делать Христу в таких условиях? Ну, тут есть только одно место. Это когда Он претворяет хлеб и вино. Но и это, опять же, следуя логике Псевдо-Дионисия, некоторое излишество, потому что если благодать человека может затрагивать и без всякой Евхаристии, если благодатной может быть и простая молитва, я уж помолчу про святую воду и освященные яблоки, то Евхаристия в этом искривленном сознании оказывается всего лишь одним из средств для обретения благодати. Ну, говорят, самое сильное почему-то. Ну ладно, пусть будет сильное… Такая вот, сильно действующая «микстура». И всё, что ли?!

К сожалению, с такими взглядами можно встретиться и сегодня в среде рядовых прихожан православной Церкви, и не только прихожан. И это, безусловно, следствие угасания живого богословия, которое должно быть и должно выполнять свои весьма важные функции.  

Ну и на этом давайте с Вами остановимся и, если даст Бог, продолжим наш богословский разговор в следующий четверг. Всего Вам доброго.