Хомо сапиенс – слово такое про человека придумали в свое время, «существо разумное», намекая на то, что отличительной чертой человека, выделяющей его из животного мира, является способность мыслить. На самом деле, это не совсем так. Во-первых, о многих людях такого не скажешь. А во-вторых, интеллектуальными способностями в разной степени обладают и животные. Дельфины, например, очень умные.

Но вот чего вовсе нет у животных и чем обладает человек, так это свободой воли. Человек может выбирать между добром и злом, поступать так или иначе. Но свобода – это одновременно и ответственность, и множество проблем вытекающих. Вместе со свободой человек получил какую-то непреодолимую слабость и неустойчивость ко греху. Ведь даже очень верующие люди совершают порой неприглядные поступки и не могут жить в чистоте и верности Богу.

Очень часто звучит вопрос: так ли уж необходима человеку свобода? Быть может, Создателю все-таки лучше урезать нашу свободу, которая так нас тяготит? Отвечает на этот вопрос владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

Это ведь вопрос как бы не к человеку, а к Богу. Но как же мы можем проникнуть в замысел Божий, если он нам не открыт, этот замысел? Конечно, в жизни мы так часто сталкиваемся с несправедливостью, со страданиями, с горем, которые являются результатом человеческой деятельности, результатом человеческого греха, результатом выбора, который человек делает в пользу зла. Вся история дает нам ярчайшие примеры того, как время от времени зло, набирая силу, порабощало очень многих людей, господствовало. Это было и в судьбах отдельных людей, и в жизни стран, народов, цивилизаций. Ну, а нынешний наш 21-й век, а век минувший, 20-й, с морем крови и несправедливости? Конечно, созерцая все то, что происходит, анализируя историю, всматриваясь в современность, многие люди с недоумением вопрошают Бога: «Ну зачем это нужно?». Никто, кроме Бога, нам на этот вопрос ответить не может.

Я как-то уже говорил о том, что, конечно, было все во власти Творца: и человека создать запрограммированным на добро, и не делали бы люди ничего плохого, кроме как только добро. Но вот если бы человек делал только одно добро, это бы означало, что нет никакой альтернативы.  Это тогда означало бы, что человек – раб, у него нету свободы. А Бог возжелал создать человека по Своему образу. А свобода – это то, что принадлежит Богу. И Он захотел, чтобы другие разумные существа имели то, что имеет Он. Никогда до конца мы с вами не ответим на этот вопрос. Но какое-то приближение к пониманию того, почему Господь сделал так, а не иначе, все-таки имеет место. Большего сказать невозможно. Ответ прост: Бог поступил так потому, что Он этого восхотел. Творение мира – это результат Божественного действия. Воля Бога была направлена на то, чтобы именно так, а не иначе, был устроен мир, чтобы так, а не иначе был устроен человек.

А мы должны принимать этот Божий замысел. Ведь Господь не только нас создал свободными в выборе добра и зла, Он нас научил тому, что нужно делать, как нужно жить, чтобы избегать зла. И еще что-то совершил, очень важное. Он в нашу природу вложил сигнальную систему. Мы много раз говорили о совести как о сигнальной системе. Есть внутренний звоночек, который дает возможность человеку сразу понять, идет он по курсу, в соответствии с Божьим замыслом, или сбивается в сторону. Нужно заботиться о своей совести, нужно ее воспитывать, укреплять, но ни в коем случае не разрушать самоуспокоением, ссылками на то, что кто-то поступает еще хуже, чем я. Совесть – это звоночек, но он может быть очень тихим, едва различимым. И важно, чтобы человек таким образом жил, чтобы внешние шумы окружающего его мира никогда не заглушали этот тихий, но жизненно важный голос.

Вот если будет так, если мы будем жить по совести, если мы будем жить по Божьему закону, содержание которого соответствует тому, о чем говорит нам голос совести, - вот, может быть, тогда и не таким страшным будет наш мир. Может быть, тогда нам будет легче понять Божий замысел о мире и человеке.

 Иоанн Замараев:

По обыкновению, давайте послушаем с вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума.

Антоний Блум:

Мы все знаем икону Рождества Христова. Но вы подумайте о том, что тогда происходило. Надлежало Божьей Матери и Иосифу, для того, чтобы прописаться по закону, для ценза римского, из Назарета идти в Вифлеем. Они были люди бедные, они искали себе пристанища, но никто им двери свои не открывал. Никто. Они видели молодую женщину, беременную, старого человека, и каждая семья при виде их говорила: «Нет, нам в нашем доме хорошо без вас. Нам тепло, здесь все свои, у нас есть пища, у нас есть очаг. Идите дальше, уходите от нас».

И вот в этом большом, бесконечно большом мире, в котором все это происходило, Божья Матерь в полном одиночестве, сопровождаемая Иосифом Обручником, искала Себе пристанища. Но одиночество было только видимое. С ней, как говорится в одной из церковных молитв, как в царской палате, находился Творец мира, Сын Божий, Христос, вокруг них невидимо были ангелы Божьи. Никто этого не видел. И наконец они дошли до пещеры, где можно было укрыться от ночного холода. Там были и животные. Животные их приняли, они дали Божьей Матери положить Своего новорожденного Ребенка на ту солому, которой они иначе бы питались. Животные узнали и Матерь Божию, и Сына Божия.

Иоанн Замараев:

Далее в нашей телепрограмме отец Андрей Кураев рассуждает о вопросах веры.

Андрей Кураев:

И вот надо осознать, почему все-таки в христианстве акцент на веру. Одна из причин – совершенно очевидно, христианство с самого начала в основе своей заложило некий догмат, который изначально разбивает человеческую логику и человеческое восприятие. Видите ли, христианство – это вера в то, что Иисус – Сын Божий. Это означает, что мы глазами видим одно, а при этом умом, сердцем нашим мы должны сказать нечто иное радикально. То есть мы глазами видим вот этого человека, который идет, устает, алчет, жаждет, и при этом можем вдруг сказать, что это более чем человек, это не только человек, это еще Бог. То есть, здесь христианство с самого начала говорит, что видимое, внешнее может неадекватно выражать внутреннюю сокровенную суть. И поэтому действительно Христос оказывается камнем соблазна. Камень, положенный во главу угла, но при этом это камень соблазна, об который можно преткнуться. Потому что никто не может исповедать Иисуса Господом, кроме как Духом Святым. То есть человеческими усилиями узнать в Иисусе Сына Божия, Христа, - невозможно. Это должен какой-то внутренний переворот в опыте восприятия человека произойти.

Итак, христианство с самого начала вот именно такими обстоятельствами своего рождения было понуждено к тому, чтобы сделать акцент на вере. Но, прежде чем говорить о богословском характере веры, пока давайте подумаем над тем, что такое вера и как она соотносится со знанием. Потому что в обыденном нашем представлении если человек верит, значит, он не знает, тот, кто верит, тот не имеет аргументов, тот, кто верит, тому не хватает доказательств. И поэтому он говорит: «Голосуй сердцем, верь мне, иди за мной», и так далее. Так вот, и в этом смысле с точки зрения нашей, в общем-то, научной цивилизации вера есть форма ущербности. Это некая форма нехватки, недостачи. И предполагается, что по мере накопления знаний, доказательств, аргументов, опыта вера должна уступить место знанию. И чем больше человечество знает, тем меньше места остается для веры. Вот это те тезисы, которые каждый из нас впитал еще со школьной скамьи. Тем более, они поддерживались такого рода представлениями уже в университетских аудиториях.

Вера – это не недостаток знания. Вера – это моя реакция на знание, моя жажда знания определенного. Потому что человек может счесть, что, скажем, то, что я знаю, - для меня этого недостаточно, я хочу знать больше. Я желаю войти и обрести некий опыт, который доселе был для меня блокирован, закрыт. И вот вера есть прежде всего путь к этому новому опыту, жажда нового опыта, желание нового знания. То есть, вера – это есть моя волевая реакция на знания, на новые знания, вошедшие в мой мир, или это волевое желание, чтобы это знание ко мне пришло. Видите ли, человек – это существо, которое может никак не реагировать на то знание, которое ко мне приходит. И я действительно знаю много такого, на что не считаю нужным реагировать. Есть знание, которое является аксиологически нейтральным. Есть информация, которая не имеет для меня ценностной окраски. Она для меня бесценна – в том смысле, что ну кому нужен этот Неуловимый Джо? Вот в этом смысле бесценна, потому что – ну, а зачем, мне это ни к чему, я не понимаю, зачем это знание мне нужно. Я включил телевизор, меня интересовало только одно – курс доллара на завтра. А мне между делом сообщают, что завтра, понимаете ли, решающий матч в Лиге чемпионов. Понимаете, если я не футбольный болельщик, мне эту информацию дали в нагрузку – так она у меня в одно ухо влетела, в другое вылетела. Какое мне дело до того, с кем там завтра «Спартак» играет, и кому он проиграет, мне-то что до этого? Другое дело, если я футбольный фанат. И вдруг я потрясаюсь: ну как же так, завтра великая среда, великая в футбольном смысле, а я, понимаете ли, назначил какую-то лекцию на завтра, Бог ты мой, ну идиот, а… И я, конечно, бросаюсь к телефону, названиваю: всех отмените, все перенесите, и так далее, и вообще, я заболел, я в командировке, невесть что, меня чеченцы похитили… А сам – на стадион, и болеть-болеть-болеть. Это означает – я верю в победу «Спартака».

То есть, вера – это там, где у человека рождается личностное отношение к той информации, которая где-то там плавает в моем сознании и подсознании. В акте веры человек волевым образом берет некую информацию, которая была где-то там на окраине моей жизни, и передвигает ее в центр своей жизни. В акте веры я разрешаю знанию изменить мою судьбу. Вот это вот и есть вера. Это не просто холодное согласие: ну да, ну есть там что-то такое. А это именно открытость, когда человек делает себя уязвимым для этого нового знания, для этой новой информации.

Ну и давайте, чтобы к этой теме больше не возвращаться, я сразу поясню, почему атеизм трудно назвать научным. Причина очень проста. По крайней мере, если говорить о библейском понимании Бога, то для нас, христиан, Бог не есть некий дух, который живет где-то в центре Луны, Солнца или еще где-нибудь, Бог не является частью космоса – Бог Творец космоса. Понимаете, чтобы это было ясно… Предположим, что в Доме культуры меняется начальство, и происходит передача власти. Старый директор и новый директор, в сопровождении, скажем, завхоза, бродит всюду, и по переписи имущества, проводит полную инвентаризацию, и перечисляет все-все-все, что есть в этом доме. Столов – столько-то, кресел – столько-то, кафедр столько-то, экранов столько-то, кинопроекционных аппаратов столько-то, магнитофонных аппаратов столько-то, дверей столько-то, оконных переплетов столько-то, унитазов столько-то, лестничных проходов, кирпичей – все подсчитали. Скажите, в этом списке будет ли графа «Архитектор – один экземпляр»? Так вот, Бог – это Архитектор, Создатель Вселенной. И Он не обязан жить здесь, как архитектор этого дома не обязан жить в какой-нибудь из этих комнат, - вот точно так же и Бог не живет в этой Вселенной. Отношения между Богом и миром в библейском понимании – это отношения, скажем, между мною и моей книжкой. Если вы порвали страницу моей книги, это не означает, что вы сломали мне руку. Разумеется, эта книга не сама собой возникла, но с другой стороны, эта книга – это не я. Эта книга что-то говорит обо мне, хорошее или плохое, но это не я. Вот точно так же и космос. Он свидетельствует о Боге, о том, что есть разум, создавший его, но Бог не является частью этого космоса. А что делает наука? Наука занимается инвентаризацией Вселенной. Наука устраивает тотальный досмотр, таможенный обыск мироздания, тщательно учитывая все, что наличествует, происходит, действует в нашей Вселенной. Так вот, и в ходе этого таможенного досмотра все-таки нельзя обнаружить того, кто это создал. И поэтому говорить о том, что наука доказала, что Бога нет – ну, это несерьезный разговор.

Итак. Верить – это означает впустить в свою жизнь вот это вот знание о Боге. Поэтому вера – это не недостаток знания, а вера – это моя волевая и личностная реакция на то знание, которое ко мне приходит тем или иным путем. Это первое, скажем так, понимание веры. Но есть и иные понимания веры. Одно из них таково. Вера – это выбор. Вера – это доверие.

Так что вновь и вновь скажу: для православного человека тоже очень важно найти момент истины, избавиться от иллюзий, и тогда, соответственно, довериться этому опыту. Ну, а пока все-таки заметим: как ни странно, библейская проповедь начинается с недоверия. В православии недоверие считается великой добродетелью. Ведь поймите… Вот я говорю: я верю в Христа. Эта формула – она на самом деле носит не только позитивный характер. Формула «Я верю в Христа» - она несет в себе и негатив тоже. Я верю в Христа - это означает, что я не верю в черных кошек. Я верю в Христа – это означает, что я не верю в 13-е, пятницу. Я верю в Христа – это означает, что я не верю в Кришну, или Будду, и так далее. То есть, для христианина это действительно великая добродетель – недоверчивость. Не всякому духу верьте, говорит апостол Иоанн, но проверяйте, от Бога ли они. Итак, вера – это доверие и это недоверие одновременно.

Иоанн Замараев:

Ну и последняя, богословская часть нашей телепрограммы.

Бог – Един по существу, но Троичен в лицах – это общехристианская фундаментальная вероучительная истина, которую исповедуют христиане всех конфессий – и православные, и католики, и протестанты всех разновидностей. Но проблема заключается в том, что исповедовать то исповедуют, а понимать-то – не очень. А раз так, то получается, что нам, современным людям, богословие Троицы глубоко неинтересно. Ни на Востоке, ни на Западе. А это, в свою очередь, чревато чем? Фактическим угасанием живого богословия.

Конечно, в православных учебных заведениях, в той же Московской Духовной академии лекции о Троичности Бога читаются, причем даже пафосно, как это звучит из уст Осипова Алексея Ильича, но вот нет такого ощущения, что вот узнал человек о Троичности Бога, и это его как-то особо вдохновило. Ну, судите сами… 

Фрагмент лекции Осипова:

- Христианство утверждает единство Божие, то есть утверждает то Единобожие, которое как идея была достаточно знакома и до христианского мира, но вдруг христианство при этом утверждает нечто иное, утверждает, что в этой Единой Сущности, оказывается, мы видим три Ипостаси или три Лица. При этом происходит очень интересная вещь, когда пытается мысль интерпретировать это христианское учение как тритеизм, то есть утверждать, что это значит три Бога, христианство утверждает: нет, это ересь, не три Бога. Утверждение как триморфизм (я употребляю эти термины не для того, чтобы их употреблять, не люблю я иностранные термины, но поскольку вы с ними просто столкнётесь, лишь поэтому я их употребляю), то есть как три различных формы проявления Бога, одного Бога. Христианство утверждает: ересь, то есть не верно, совсем не верно. Не так мы учим о Боге, наше откровение даёт совсем не это представление о Боге, не три Бога, и не три формы одного и того же Бога, нет. Утверждает другое: да, одна сущность, один Бог в трёх ипостасях. Как же они соотносятся тогда между собою? Вот здесь начинается удивительная вещь. В отличие от дохристианского, в частности, языческого сознания, христианство говорит, что эти личности или ипостаси неслиянны между собой, они не сливаются, они не могут быть взаимозаменимы, они ярко выражены именно, будем так говорить, в индивидуальности. Нельзя одну поставить вместо другой. Они неслиянны, они единосущны. Представляете? Это просто удивительные вещи. Они в то же время абсолютно прозрачны друг другу. Будучи неслиянными, они и нераздельны. Это очень напоминает халкидонский дом, который касается природ в Иисусе Христе. Вот эта формула здесь очень и очень подходит. Да-да, они неслиянны и нераздельны. Их нельзя разделить на три Бога. Нет, природа Божества другая. Это, понимаете, даётся с помощью нашего этого бедного языка, а наш язык бедный, язык макромира, даётся некий образ христианского Бога, который принципиально отличен от тех представлений, которые имели место в истории. Ипостаси нераздельны и неслиянны, они неразлучны между собою, они единосущны, они не взаимозаменимы. Вот этого мысль никогда не знала.

Да, так вот проблема церковного учения о Святой Троице даже не столько в его трудности и неудобовразумительности, сколь в том, что – ну вот, хорошо, все мы свято уверовали, что Единый по Существу Бог Троичен в лицах – ну и дальше что? Радость-то, какая? Вот Благовестие о том, что Бог является любящим нас Отцом – это – да, это радует.

На Западе тринитарное учение зачастую объявляется данью истории, хотя открыто отрицать его не решается никто, ну из христиан, конечно. Православные, понятно, никогда не рискнут даже заикнуться, что учение о Святой Троице не очень актуально, потому что это будет вроде как конфессиональным предательством. Если православный скажет, что он православный, а троичное богословие его глубоко не волнует, это будет дерзостью.

Православные, поскольку привыкли держать нос по ветру, это все-таки конфессия очень ориентированная на Предание, следовательно, на хранение каких-то вещей, которые считаются принципиальными. Поэтому православные - большие буквалисты. Уж сказано – «Троица есть основание всего», значит, я могу не понимать, что это значит, зачем оно мне нужно, как это все на меня действует, но пока я православный, разбуди меня хоть среди ночи, я начну с того, что Бог наш есть Бог-Троица.

И в этой позиции православия есть несомненные достоинства. Достоинства, потому, что в сфере веры никогда все до конца понятным не будет. А во-вторых, без учения о Святой Троице становится не очень понятным Божество и человечество Иисуса Христа – сразу появляются непреодолимые христологические проблемы. И не только христологические, но и сотериологические, т.е., проблемы в христианском учении о Спасении.