Замечательный разговор между Воландом, Берлиозом и Бездомным на Патриарших описан Михаилом Булгаковым.

«– Простите мою навязчивость, - обращается к своим собеседникам Воланд, - но я так понял, что вы и в Бога не верите? Клянусь, я никому не скажу!

– Да, мы не верим в Бога, - отвечает Берлиоз, - и об этом можно говорить совершенно свободно.

– Но позвольте вас спросить, - продолжает Воланд, - а как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?

– Ни одно из этих доказательств, - говорит Берлиоз, - ровным счетом ничего не стоит. Ведь согласитесь, что в области разума никаких доказательств существования Бога нет и быть не может.

– Браво, браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Эммануила по этому поводу, - восклицает Воланд. – Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, словно в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство».

Шестое доказательство бытия Божия Эммануила Канта. Часто спрашивают, что оно собою представляет. Отвечает на этот вопрос владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

Доказательства бытия Божия составляли предмет философских изучений в Средние века. И сейчас в курсах философии изучаются, или по крайней мере, должны были бы изучаться. Вот эти философские схемы, целью которых было доказать существование Бога. Я не буду перечислять эти средневековые попытки логического доказательства бытия Божия, хотя они заслуживают внимания, потому что весьма логичны. Тем не менее, знаменитый немецкий философ Эммануил Кант, который, как известно, жил в 18-м – начале 19-го века, опроверг эти доказательства. Он сказал нечто, что поставило под сомнение значение этих доказательств. Тоже не будем углубляться в эту часть творчества Канта. Но поставив под сомнение логические доказательства Средневековья, он сформулировал такое доказательство бытия Божия, которое пока никто опровергнуть не может без риска либо нарушить законы логики, либо просто отступить от очевидной истины.

В чем же смысл доказательства, которое сформулировал Эммануил Кант? Суть этого доказательства сводится к следующему. Самым главным свидетельством о бытии Божием является наличие нравственной природы человека. Или, как говорил Кант, нравственного закона. «Нет ничего, перед чем бы следовало снимать шляпу, нет ничего, что достойно восхищения, кроме звездного неба над головой и нравственного закона в сердце». Вот то, что примерно сказал Кант.

Давайте разберемся в сущности этого доказательства. Почему, собственно говоря, нравственность является доказательством существования Бога? А потому, что вывести нравственность из природы или из исторического развития человеческой цивилизации, или из культуры – невозможно. Были попытки показать, что нравственность – это не онтологическое явление, то есть присущее изначально человеческой природе, а это благоприобретенное явление, и зависит оно, это явление, от условий жизни человека. Вот именно так примерно марксистская философия объясняла происхождение нравственности, утверждая, что бытие определяет сознание. Мы все с вами хорошо, кто учился в советских школах, помним этот тезис. То есть, жизнь определяет сознание, а значит, и нравственность. И выходило, что нравственность у буржуя одна, а у пролетария другая. У американцев одна, а у советских граждан другая. То есть, если нравственность выводится из исторического развития человечества, если нравственность обуславливается культурой, политикой, экономикой, условиями социальной жизни, то тогда абсолютной, то есть общей для всего человеческого рода нравственности не существует, тогда нравственность относительна. То есть то, что нравственно для одних, не является нравственным для других. Вот эту относительность нравственности и проповедовал марксизм. Что хорошо для рабочего класса – смерть для буржуя.

А теперь давайте подумаем, а может ли вообще нравственность быть относительной. Ведь нравственность – это способность отличать добро от зла. Но если добро одно для рабочих, а другое для буржуев, если одно добро для американцев, а другое добро для русских, что это означает? А это означает, что нету добра и нету зла. Что можно как угодно повернуть эту схему. Что нету нравственного начала. А если нравственного начала нет, то, перефразируя замечательные слова Достоевского, можно сказать, что все дозволено. Потому что ведь из нравственности вырастают законы – ведь право основывается на нравственности. И поэтому, если нравственность одна в одном месте и другая в другом месте, то тогда и законы должны быть совершенно разными. И тогда человеческое общежитие становится невозможным. Тогда нету никакого общего фундамента. Тогда человечество разобщено и обречено на столкновения не только цивилизаций, классов, групп, а ведь об этом-то и говорил марксизм – о классовой борьбе. Но если мы допустим, что человечество обречено на постоянную борьбу классов, цивилизаций, религий, социальных групп, то разве такая цивилизация жизнеспособна? Особенно в наше время, когда человечество обладает средствами массового уничтожения, когда так много опасных вызовов стоит перед родом человеческим, которые только совместно все человечество может решить и преодолеть.

Вот Кант сказал, что есть независимое от человека нравственное начало. Оно одинаково для всех. И действительно, если взять эти великие Десять заповедей Моисея, данные Богом ему на горе Синайской, которые принимаются всеми великими религиями. Ведь это, собственно говоря, и является как бы рациональным выражением некоей артикуляции того нравственного начала, которое присуще всем. «Не убий» для всех одинаково, «не укради» для всех одинаково, «почитай родителей» для всех одинаково – для американцев, для русских, для немцев, для африканцев, для всех одинаковы эти великие истины. И они не зависят от того, какое человек положение занимает. Убийца всегда убийца, насильник всегда насильник, завистник всегда завистник, прелюбодей всегда прелюбодей.

И тогда возникает вопрос: а как же объяснить, что у всех людей во все времена, во всех народах и во всех культурах, при всем разнообразии поведенческих моделей, сохраняется единое нравственное начало? И Кант делает замечательный вывод: это можно объяснить только божественным существованием. Бог как объективное начало, как трансцендентное начало, вкладывает Свою природу, частицу Своей природы, в человеческую природу. Мы говорим, что человек создан по образу Божьему. В первую очередь нравственность является отображением этого божественного образа, и никакой эволюцией, никаким влиянием среды невозможно объяснить происхождение нравственности.

Сегодня некоторые тоже, не будучи марксистами, стремятся доказать, что нет никакой общей нравственности. Что самое главное – это не нравственность, нравственность относительна, а самое главное – свобода. Человек свободен проявлять самого себя, и человек вправе сам определять, что хорошо, а что плохо. Церковь согласна с этим: человек вправе определять, что хорошо и что плохо. Но он не может определить, что есть хорошо, а что плохо, если он не обладает нравственным чувством. Нравственное чувство, голос совести, должен судить человека и помогать ему выбирать между добром и злом. Если же нравственное начало разрушено, то свобода превращается в свободу похоти, страсти, инстинкта, она становится раскрепощением темного инстинктивного начала в человеке. Такая свобода становится хаосом, разрушением, несущим смерть. Когда мы читаем обо всех этих преступлениях, ужасных поступках в газетах, когда слышим информацию из телевидения о том, как родители убивают своих детей, или выбрасывают новорожденных на улицу, или когда дети уничтожают своих слабых родителей, когда мы сталкиваемся лицом к лицу с преступностью, особенно со страшными проявлениями, такими, как терроризм, мы вздрагиваем и говорим: «Что с нами происходит!». А происходит именно то, о чем мы говорим: все это – результат разрушения нравственного начала, иногда под видом свободы и прочих «-измов», которые как бы греют душу современного человека.

Кант, великий немецкий мыслитель и ученый, сказав об объективном значении и об объективном происхождении человеческой нравственности, доказал нам тем самым ее божественное происхождение. А значит, и реальность бытия Божия. И в этом смысле проповедь Канта сегодня, в тех условиях, в которых мы существуем, является очень и очень актуальной.

Иоанн Замараев:

По обыкновению, давайте послушаем с вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума.

Антоний Блум:

Был новый период в жизни Божьей Матери, когда Она жила простой человеческой жизнью, видимо, поступая как все, но живя такой полнотой приобщенности к Богу, о которой никто не имел понятия. Потому что для того, чтобы это уловить, надо было бы быть на уровне Ее святости. Ее простое человечество закрывало как бы пеленой перед глазами всех ту глубину единства с Богом, которая Ей принадлежала. И пришло время Ее обручения.

Она была обручена праведному Иосифу. Он был уже старый человек. Он до этого уже был в браке, у него уже были дети. Так же, как в родителях Божьей Матери, все земное, плотское, душевное в малом смысле этого слова сгорело, оставался только человек, который всецело принадлежал Богу. И они были обручены. Не напрасно Иосиф называется Обручником, он не называется мужем, потому что они никогда не вступили в телесный вещественный брак. Он был Ее обручником и хранителем Ее девства и святости.

И через некоторое время ангел Божий явился Божьей Матери, и Ей сказал о том, что воплотится в Ней Самый Бог. Бог, которого Она вещественно не знала, конечно, но которого глубоко познала с самого Своего рождества, до глубин познания которого Она дошла в период, который мы называем временем, которое Она провела во святая святых, где, как говорится в одном Ее житии, ангелы Божии кормили Ее небесным хлебом. Ангел явился и возвестил о том, что от Нее родится Сын Божий, и станет через Нее Сыном Человеческим. «Как это возможно? Я мужа не знаю!» - «Да, - говорит ангел. – Дух Святой найдет на Тебя, сила Вышнего осенит Тебя, и Рожденный от Тебя свят наречется, наречется святыней, самой святостью, ставшей телесностью».

Божья Матерь не стала ничего говорить вопреки этому, ни задавать вопросов о том, как это может быть. Она узнала ангела, как духа чистоты. Она узнала эту Весть, что она от Бога. И Она ответила: «Да будет Мне по воле Твоей!». И вот тут совершилось то, о чем святой Григорий Палама говорит: что воплощение Сына Божия было бы так же невозможно без согласия Божьей Матери, без воли Божьей Матери, как оно было бы невозможно без воли Отца. Здесь и Отец, и Пречистая Дева в равной мере сделали возможным воплощение Сына Божия.

Иоанн Замараев:

Далее в нашей телепрограмме отец Андрей Кураев рассуждает о вопросах веры.

Андрей Кураев:

Мы воспитаны так, что для нас слово «вера» кажется синонимом слова «религия». Вот религия – вообще все во все верят. А на самом деле ведь это уравнение, «религия – это вера», далеко не является, говоря модным нынешним языком, общечеловеческим. Дело в том, что на самом деле очень многие религии вряд ли готовы были бы выразить суть своего духовного делания словом «вера».

Заметьте, например, что в Библии слово «вера» встречается, собственно, поздно. Скажем, Пятикнижие Моисея слова «вера» вообще не содержит. То есть первые пять книг, в которых фундамент Библии, фундамент Ветхого завета, - слова «вера» там нет. И только в седьмой по счету книге Ветхого завета, в книге Судей, это слово встречается. При этом дальше, еще обратим внимание, что во всей Библии, по крайней мере, в Ветхом завете точно, не ставится вопрос о противоречии веры и знания, веры и разума. То есть та постановка вопроса, которая является классической для европейской философии, в Ветхом завете отсутствует.

А если мы теперь обратимся к представителям разных религиозных традиций и спросим их: «С каким бы термином, может быть, образом мысли, действия они бы отождествили самую сердцевину своей религиозной жизни?», то мы бы обнаружили, что слово «вера» вспомнили бы только христиане. Потому что, например, мусульманин сказал бы, что для него главное – верность. Само слово «ислам», «муслим» означает «верный». Верность, преданность Магомету, его законам, исполнение их. Но заметьте, что вообще для большинства религий характерен акцент на ортопраксию. Вот ортодоксия – это правильное мышление о Боге. «Православие» - «ортодоксия». Это правомыслие. А для большинства религий акцент стоит на ортопраксии, «правильноделании».

Скажем, мусульманин должен исполнять законы шариата. Иудей должен следовать предписаниям своего закона и толкованиям мудрецов, раввинов, которые для него авторитетны. И вы знаете, иудей при этом скажет: «Трудно нам, евреям, жить. Это для вас, для язычников, всего-то десять заповедей, а нам, бедным, шестьсот тринадцать заповедей исполнять надо». Конечно, тут голова кругом пойдет: как бы какую заповедь не нарушить. Человек, который воспитан в традициях практического оккультизма, магизма, шаманизма скорее скажет: «Я работаю». Не «Я верю в духов» - «Я не верю в духов-то, я работаю с ними, я знаю технику заклинаний, медитаций, еще что-то, я знаю, как колдовать, как кому чего-нибудь сделать, кого со свету сжить, приворожить и так далее, я знаю. Какая вера, что вы? И каждый мой шаг, каждый мой рецепт передается из поколения в поколение и проверен тысячелетиями, вы чего». Вот только буддист скажет: «Я знаю. Это вы, христиане, верите, а я знаю: Будда дал нам восьмеричный путь спасения, откровение… Тут даже не откровение, а просто познание путей и законов духовной жизни, спасения в нашем буддистском понимании. Мы знаем это. Мы не верим в Будду». В буддизме даже предлагается такая медитация: представьте, что Будды нет и Будды не было, и иди сам, не веря ни в кого, не ожидая ни от кого ничего, сам давай развивай свое сознание, работай своим мышлением, речью, поведением, так, чтобы достичь желанной цели – небытия. Потому что – что же иное есть нирвана, как не небытие. И вот только действительно, пожалуй, христиане делают акцент на том, честно говорят: «Знаете, а мы верим».

Иоанн Замараев:

И последняя, богословская часть нашей телепрограммы.

Филиокве – это слово все, наверное, уже знают наизусть. Филиокве – это пункт учения Западной Церкви о том, что Дух Святой исходит и от Бога Отца, и Бога Сына. В принципе и на православном Востоке частично признается участие Бога Сына в исхождении Святого Духа, но в некотором опосредованном плане. Упрощенно можно было бы так сказать: Дух Святой исходит от Отца и от Отца через Сына.

Владимир Николаевич Лосский, известный в 20-м веке православный философ и богослов, очень много сил затратил на то, чтобы распалить, так сказать, противостояние Западу именно в связи с доктриной Филиокве. Он считал, что эта доктрина приводит к тяжелым, необратимым последствиям.

Но, строго говоря, сам по себе вопрос Филиокве, если вы когда-нибудь доберетесь до книги о. Сергия Булгакова «Утешитель», всерьез не разделял Восток и Запад. Он скорее обозначал некую принципиальную трудность, связанную с богословием Святого Духа. Дело в том, что Дух Святой – это ипостась такая специфическая, скажем так, самая неипостасная ипостась. У нее даже нет имени собственного. Ведь Духом является и Бог Отец. Духом является и Бог Сын, и Духом является Бог Дух Святой. Т.е. Вся Троица – есть Дух, и третья ипостась называется Духом. Строго говоря, тавтология выходит. Т.е., третья ипостась Бога-Троицы – это еще какой-то особенный вид Божественного Бытия, который является как бы Духом вдвойне.

Что это может значить? Интересно, что для того, чтобы как-то снять это напряжение и всерьез попытаться поразмыслить над тем, что же есть ипостасное свойство Святого Духа, отец Сергий Булгаков тоже обращался к трактату Августина о Троице, в котором, помимо обозначения этих внутритроичных взаимоотношений, есть еще и гимн Святому Духу как Божественной Любви.

Дело в том, что у Августина действие Святого Духа – это исполнение Любви. Почему он считает Святой Дух даром Отца Сыну, - потому что это дар любви, потому что это отношение любви. Есть даже такое любопытное, несколько схоластическое построение: Отец – Источник любви, Сын – Объект любви, а Святой Дух – сама Любовь. Или: Отец – Любящий, Сын – Любимый, а Святой Дух – Явление Любви. Вот это все августиновские тезисы. И надо сказать, что здесь есть по-хорошему за что зацепиться. Если мы сравним, например, вот этот пафос любви у Августина с нередко довольно тоже отвлеченными и иногда выхолощенными православными формулами: «вот, Отец рождает Сына, а Дух Святой от Него исходит» и – точка! Мы ведь тоже можем задать вопрос: «Ну и что?» Да, мы можем дальше продолжить: что действие Святого Духа – это явление Пятидесятницы, а Пятидесятница – это явление полноты Божественной любви. Но дело в том, что в таком ключе богословие на Востоке мало где и редко когда развивается. А Августин ставит вопрос о любви изначально: что любовь – это и есть коренное ипостасное качество Святого Духа. Августин, конечно, таких формул не употребляет – «ипостасное качество», но вот применительно к Духу, Августин как раз много говорит именно о любви. Чем его богословие и весьма ценно.

Ну вот, давайте, на этом и остановимся сегодня и, если даст Бог, продолжим в следующий четверг, а на сегодня все, я прощаюсь с Вами и желаю всего доброго.