В субботу – послезавтра - праздник Петра и Павла и, соответственно, заканчивается Петров пост. Вспоминается сценка, как регент нашего хора заходит на кухню и видит протодьякона, обгладывающего куриную ножку. Разговляетесь, отец протодьякон, - спрашивает его регент, на что тот отвечает: а я и не заговлялся.

Дело в том, что Петров пост соблюдают единицы даже церковных людей. Это уже традиционно - легкомысленное такое отношение к этому посту. Дело в том, что он возник несколько странным образом. Буквально с первых веков христианства в разных регионах Римской империи Пасха праздновалась в разное время. Ну и соответственно Великий пост начинался по-разному. И вот случалось некоторым христианам путешествовать, и получалась такая неувязочка. На родине у них пост начался, предположим, неделю назад, а сегодня они уже в другой части империи, и здесь уже Пасха. Что им делать? Конечно же, праздновать Христово Воскресенье – не будут же они поститься в эти дни. Потом - Вознесение, а затем - Пятидесятница – все это дни скоромные, так сказать. Но совестливых людей все же беспокоил вопрос: а как же это я в этом году вовсе не постился? И поэтому, отпраздновав 50-цу, приезжие начинали, так сказать, отдавать долг великопостному подвигу. Ну а древние христиане были сердобольными и, чтобы как-то поддержать своих гостей, и сами постились.

С годами это вошло в обыкновение и так постепенно, со временем и сформировался этот Петров пост, на котором Церковь и не очень настаивает. 

Так что, и постившиеся, и не постившиеся радостно встретим день памяти святых первоверховных апостолов Петра и Павла.

А сейчас у нас с Вами рубрика «Вопрос архипастырю».

Часто можно слышать вопросы, связанные с апокрифическими Евангелиями, особенно после того, как вышла книга, и поставлен был фильм «Код да Винчи». Обычно спрашивают: с чем связаны постоянно возникающие все новые и новые фантастические варианты евангельской истории? Может, с тем, что церковная версия не всегда всех удовлетворяет? Или это здоровый процесс познания Тайны Бога?

Отвечает на этот вопрос мой учитель по Ленинградской Духовной академии - Владыка Кирилл Гундяев.

-----

Кирилл Гундяев:

- С вашим вопросом можно было бы согласиться, если бы появление каких-то новых историй, связанных со Спасителем, было бы результатом научных открытий, некого серьёзного исследования. Ну вот, появились бы какие-то древние рукописи, которые до сих пор не известны науке. И в этих рукописях содержалось бы нечто, что мы не находим в евангельских историях, вот тогда, по всей вероятности, эти повествования стали бы изучаться серьёзно и учёными, и богословами. Но, ведь, ничего этого нет. Нет никаких новых находок, нет никаких текстов, которые необходимо было бы научно исследовать. Если появляются какие-то апокрифы, то, в  принципе, апокрифическая литература вообще-то хорошо известна науке, и ничего нового здесь нет. Поэтому интерес к тому, чтобы переписать историю, носит не научный, а идеологический характер. Это есть некая попытка разрушить веру людей, ещё одна попытка. Сколько таких попыток было в истории - счесть невозможно, это и ереси, и расколы, и прямые гонения со стороны властей, и псевдонаука, которая пыталась, особенно в ХІХ веке, также, как и сегодня, переписать образ Спасителя. Переписать евангельскую историю. И цель была одна: разрушить веру людей в то, что Иисус был Христом – Сыном Божьим, Спасителем мира. И чем отличается древняя попытка, скажем, Ария – известного ересиарха, который провозгласил, что Спаситель - вовсе и не Бог и имеет не Божественную природу, а иную природу, лишь только подобную Божественной? Чем та самая попытка разрушить веру людей в Господа как Сына Божьего и Спасителя мира отличается от нынешних попыток сделать то же самое? Ничего нового в подлунном мире! Всё та же самая борьба. Бог с дьяволом борется. А Дьявол искушает людей. Бросает эти семена, из которых произрастают вот эти плевелы. В надежде, что эти плевелы, эти тернии, эти сорняки заглушат чистые ростки истинной веры. Ко всем этим попыткам нужно относиться как к борьбе, которую враг рода человеческого ведёт с Богом, пытаясь разрушить веру людей, а вместе с верой и возможность спасения. Вот почему замечательно сказал апостол Павел: «Наша брань - не против плоти и крови». Борьба, которую ведёт Церковь, это не борьба с властью или с внешними какими-то силами человеческими. Это борьба с тёмной силой, которая через человека пытается разрушить то дело, которое на земле начал Спаситель. И эта борьба будет до скончания века, и мы знаем, что Христос победит Антихриста. Мы знаем, что в какой-то момент силы зла возьмут верх, и, действительно, в этой космической битве добра со злом в какой-то момент будет казаться, что зло победило, но мы знаем, что победит добро. Потому что оно уже победило во Христе. Господь на Кресте победил дьявола. А потому, царствует ад, как говорит Иоанн Златоуст, но не вечнует в роде человеческом. Не дано дьяволу возможности выиграть эту космическую битву. Ну, время от времени чего только не будет появляться и в будущем. Верующий человек должен твёрдо держаться своей веры. Он не веру должен поверять новомодными явлениями, а всё, что появляется, он должен проверять, налагая критерии своей веры. Вот это и есть религиозный взгляд на мир, на человека, на жизнь.

-----

Продолжает нашу телепрограмму  отец Яков Кротов беседой «о Христе и христианстве».

Яков Кротов:

- Здравствуйте, я хочу ответить на вопрос о том, что религия даёт хорошего, на вопрос, что религия даёт плохого, я отвечать не буду - список очень длинный и ни во что не влезет, и как бы всем понятно. Вопрос о том, что религия даёт хорошего, если она что-то даёт хорошего, это всё равно, что спросить, что хорошего даёт брак. Но здесь кроется и тонкость - что такое брак? Что такое религия? Ещё сто лет назад браком считалось то, что повенчались, записано в книгу приходскую - это брак, даже если муж и жена друг друга ненавидят, примерно то же самое считалось и религией. Лев Толстой считался православным, пока его не отлучили от Церкви. Хотя он был сомнительным православным и до этого. Сегодня, насколько я знаю статистику, большинство людей не идут в ЗАГЗ сразу. Т.е. грубо говоря, детей заводят до того, как зарегистрируются, это - брак или нет? Так вот, религия - это что? Это когда церковь, это когда обряды, это когда догматы? Нет. Брак начинается в тот момент, когда один человек и другой человек начинают вместе жить, когда они соприкасаются телесно, эмоционально. Когда они из всего многообразия  и всех связей, которые любого из нас связывают с другими, выделяют вот эту уникальную связь: я и ты. И в этом смысле в ЗАГС идти не обязательно, чтобы быть мужем и женой. Я скажу больше, хотя это может показаться кому-то неприятным, но извините, если человек зашёл в публичный дом и переспал там с женщиной лёгкого поведения, он уже вступил в брак. Это не просто удовлетворение похоти, и к ней это тоже относиться - в этом некоторый кошмар разврата. То же самое относиться к религии. Потому что религия начинается не там, где вход в церковь. Слово «религия» традиционно производят от латинского слова «связь», это не точная терминология, но не важно. Она выражает что-то очень важное для людей. Религия начинается в тот момент, когда я в присутствии другого человека произношу слово «Бог». Религия начинается в момент, когда я заговариваю с другим человеком о невидимом мире. Вот религия, такой разговор, он даёт что-то плохое? Даёт. Потому, что то, что у меня в сердце – интимное - я пытаюсь выразить в слове. Понятно, что это чревато опошлением, огрублением и просто неточностью. А как говорил очень умный человек: все проблемы оттого, что люди выражаются не точно. Сказать о Боге «Бог» - не точно. Что такое Бог? Это древнеиндийское санскритское слово, которое обозначает конюха, того, кто кормит лошадей. Вот и всё. Это что, точное наименование для Творца Вселенной? Тем не менее, почему надо рисковать и выходить на связь с другим человеком - с патриархом, со священником, с женщиной, с мужчиной? Почему нельзя веру обретённую держать в себе? У Джека Лондона есть рассказ, характерный для начала ХХ века для декадентов. О том, как двое людей полюбили друг друга и решили: мы так любим друг друга, это такая высокая любовь, это такой накал, мы никогда не будем друг к другу прикасаться. Мы не будем даже обниматься, не то, что поцелуи, чтобы сохранить это во всей свежести и первозданности чувство любви. Они так прожили восемь лет, после чего, говорит Джек Лондон, однажды они посмотрели друг другу в глаза и поняли - ушло. Не помогло, и не только не помогло – погубило - любовь настоящую, видимо. Потому что человек может и шестьдесят лет быть в любви, в браке. Отсутствие связи, попытка законсервировать внутри себя всё - и брак распался. И так распадается любой брак. То же самое с религией. У неё масса минусов, но один плюс у неё есть. И этот плюс: религия вскрывает ту замкнутую душу, которой человек является один. Человек не создан быть одним. Поэтому наша связь с другим человеком в самых интимных вопросах – это основа нашего выживания, как любящего человека, как верующего человека. И все риски надо пройти, принять на себя, бороться с искушениями, но это будет жизнь. А если мы поставим нашу веру под колпак, она исчезнет, выдохнется. Поставьте блюдечко, накройте его, всё испарится, останется только лёгкий серый налёт, если эта вода скверная. Так же и с верой, если наша капля веры не сливается с верой других людей, всё испаряется, и остаются какие-то боли и неприятные воспоминания, а нужна-то жизнь. Вот так.

-----

По обыкновению, давайте послушаем с Вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума.

Антоний Блум:

 Когда мы говорим о Боге как о Творце, мы говорим о непостижимых глубинах Божьих. Когда мы говорим, что Бог есть свет, мы говорим о том, что Он такойсвет, что на Него нельзя смотреть  и не ослепнуть. А потому что когда мы на Него смотрим, вглядываемся в глубины постольку, поскольку они нам постижимы, мы больше ничего не можем видеть. Мы ослеплены этим светом. И когда мы говорим о Боге Отце, мы говорим об этих глубинах не только света, но непостижимо бездонного молчания. Но опять-таки, молчания не в том смысле, в котором мы это слово употребляем в обычной жизни: как о неспособности или нежелании высказать то или другое, а в той глубинной совокупности всего того, что сразу не выразишь, потому что каждое слово - дополнение к другим и, в конечном итоге, мы приходим к молчанию. К молчанию, которое есть познание непостижимого, познание невыразимого, познание, которое является опытом, но которое невозможно выразить в словах. В прошлой беседе я говорил о том, что начинается наша духовная жизнь через встречу, встречу с живым Богом. Эта встреча не определима. Мы не можем сказать, что мы встретили Христа, или Духа, или Отца порознь. Эта встреча с Богом, это погружение в тайну Божью. Это жизнь. Жизнь в Боге начинается со встречи. Мы не можем вызвать этих состояний, мы можем только предстоять Богу и научиться открыться Ему. Научиться внутреннему молчанию мысли, внутренней тишине сердца. В житии святого Пафнутия, который был духовником Ивана Грозного, есть рассказ о том, как у них в монастыре когда-то не оказалось священника для совершения литургии. Они вызвали Пафнутия из одинокой кельи. Он служил. И он служил так, что все были охвачены его молитвой. Когда он закончил, он обратился к братье своей и сказал: если когда-нибудь у вас никого не будет, кто может совершить Божественную литургию, не просите меня, останьтесь без службы, потому что пережить то, что сегодня – снова, я не мог бы, оставаясь в живых. Это уже через Божественную литургию, через Таинство передаётся. За пределом слов. Я вам говорил о девушке, которая была неверующая, и которой я в первый год своего священства, после попытки в течение всего Великого поста открыть ей веру, сказал: приди завтра причащаться, но перед тем, как принять Святые Тайны, скажи вслух Богу, что Твоя Церковь тебе изменила, Твои священники ничего мне не дали, Твоя семья ничем мне не помогла, теперь я стою перед Тобой, и если Ты мне не ответишь, то я ухожу - раз и навсегда. Она с ужасом мне сказала: я не могу сказать ничего подобного, если Бог существует, это такое кощунство. Я сказал: я за него отвечу. И она осмелилась сказать эти слова, от которых мне страшно было. Затем она мне написала записку: «Я ещё не знаю, существует ли Бог, но я знаю, что то, чего я причастилась, были не хлеб и не вино, а нечто иное. И это было начало её великого обращения.

-----

Иоанн Замараев:

И последняя - богословская часть нашей телепрограммы.

В прошлый раз мы с Вами начали разговор о причинах отчуждения между Западной и Восточной частями Церкви, которое, в конце концов, вылилось в окончательное разделение христианского мира в 1054 году.

Мы уже успели с Вами упомянуть языковую причину.

Западный мир, как мы подчеркивали с Вами, все более и более латинизировался, а восточный – грецизировался.

Причем, латынь, как мы уже говорили с Вами, воспринималась тогда как язык юриспруденции. А греческий - как язык философии, культуры, духовных поисков. И одно дело, когда поначалу эти культурные различия сохранялись, но при этом ее части могли сообщаться между собой, когда человек латинской культуры хорошо воспринимал греческую, не переставая от этого быть человеком западным. И совершенно другое, когда «моя твоя не понимает».

Понятно, что сам по себе язык не есть барьер, но как мы подчеркивали с Вами, впасть в искушение непонимания всегда намного проще, чем его преодолеть. Для сохранения единства, как известно, нужна добрая воля. Необходимо было желание, жажда этой родственности всех христиан. А такое наблюдалось отнюдь не всегда. Бывало и наоборот – недоразумения использовались для того, чтобы унизить брата, а самому на его фоне возвыситься.

Но кроме языка были еще и иные культурные составляющие, которые способствовали тому, что греко-язычный мир и латинский со временем друг друга понимали все хуже и хуже. В первую очередь, они были довольно разными изначально. Мы уже сказали, что латынь воспринималась как язык власти и юриспруденции – но почему? А потому, что латиняне вообще как-то оказались в силу таинственных обстоятельств несколько иным этносом, чем греки. Кто такие греки для нас? Во-первых, это пионеры определенных форм социальной жизни, небольших городов, которые впоследствии стали управляться посредством выборов, к которым греки шли довольно долго через власть аристократов, потом тирании, пока, наконец, не возникло это самое время Золотого века, которое, впрочем, продлилось очень недолго. Одновременно греки являют собой некий странный феномен. Это цивилизация, которая породила очень странное занятие – философию. При этом, например, юридической культуры, сопоставимой латинской, греки не выработали. Думать, учиться, спорить, что-то доказывать, выставлять публике на посмешище своего соперника – да, это - пожалуйста! Причем, казалось, это ведь все вещи, которые родственны состязательному юридическому процессу. Но вот такой отработанной юриспруденции не было. Для греков философ – это человек, который глубоко понимает мир и человека, а у латинян философ – это не тот человек, который глубоко что-то понимает, а который умеет себя хорошо вести. То есть, который знает себя ровно настолько, чтобы вести себя правильно. Поэтому, скажем, отвлеченного философствования, особенно какой-то натурфилософии, латинский мир не знает. А какую знает философию латинский мир? Только моральную. И что является преимущественным предметом внимания со стороны образованного латинянина? Риторика, то есть умение говорить. Конечно, риторику придумали тоже  не римляне, а греки. Греки вырабатывали навыки искусства спорить, убеждать, иногда – сбивать с толку собеседника и так далее. Но в Греции боролись вот эти две тенденции – риторическая и собственно философская. Или, как говорили потом, Платон всегда борется с Исократом. (Исократ – это выдающийся ритор 4-го века до н.э.) Латинский мир не знает такой платонической попытки вознестись к миру первозданных идей, образцов, сделать все, как предзадано неким мировым разумом. Латиняне более практичны. Они хотят просто устроить жизнь по-доброму, так, чтобы в ней всем нашлось место. Поэтому их ведущая наука – это «искусство о добром и равном», то есть юриспруденция.

Греки своей культурой сумели, так сказать, колонизировать весь мир, но даже при Александре Македонском всемирной империи не создали. Скорее наоборот. А римляне добились самых выдающихся успехов в том, чтобы приумножить свое величие, довести его до максимально возможных размеров. Римляне, конечно, первенствуют в том, чтобы сделать свою жизнь удобнее и комфортнее. Здесь мы отдельно можем вспомнить римские термы, римскую систему отопления трех-четырех этажных домов, между прочим… В общем, умение работать на повседневную жизнь, приумножать ее достояние – это отличительная черта латинян.

И на такие вещи приходится обращать внимание, когда пытаешься думать, как ни странно, о вроде бы прямо не связанных с этим темах. О том, почему латиноязычное богословие развивается как фактически мыслительная система, то есть претендует на то, чтобы со временем все истолковать, расставить по местам, расклассифицировать и так далее. Ну, это речь идет уже об эпохе схоластики. А грекоязычные богословы – скорее наоборот. Они ориентированы на такие странные вещи, как бытие Бога, Его общение с человеком, возможность такого стояния лицом к лицу… То есть то, что для латинян является темой едва ли не закрытой.

Такие вот тоже предпосылки для трещины в единстве между Востоком и Западом, которая с каждым столетием расширялась, а рухнуло это все, как мы хорошо с Вами помним, в 1054 году.

Ну, вот давайте на этом, пожалуй, и остановимся на сегодня, поскольку время уже исчерпано, а продолжим - в следующий четверг. Всего доброго.