Пересматривая видеоархив и воспоминая наши уже хорошо забытые рассуждения по вопросам христианской нравственности, с сегодняшнего дня мы приступим к новой теме – животрепещущей и весьма злободневной, а применительно к нашим отечественным обстоятельствам, ещё и болезненной - к теме – богатство и бедность.

Архив:

- Понятно, что для того, чтобы хотя бы поверхностно обсудить вопросы, связанные с богатством и бедностью, нам с вами понадобится  добрая дюжина бесед.

Что говорит Библия о богатстве и бедности?

В Ветхом Завете сказано: «Богатый и бедный приходят к Богу, и обоих их благословляет Господь». Это сказано в Притчах. С этической точки зрения, во-первых, речь должна идти об отношении к имуществу, но не только. На самом деле, если говорить уже богословски, то эта тема посвящена тому, как человек должен относиться к своему положению в этом мире, и к самому факту того, что в этом мире надо занимать какое-то положение. Потому что, наверное, легко догадаться, что имущество как таковое – это всего лишь частное проявление этого самого положения в мире, того места, и, следовательно, того веса, который я приобрел, живя на земле. Что это должен быть за вес? Что должно измеряться этим весом? Как себя вести в отношении самого такого понятия?

Мы с вами знаем, что Ветхий Завет на богатство в смысле положения смотрит на первый взгляд достаточно просто: богатство – это очень хорошо, если оно только не явно неправедное. При этом «неправедное», как мы помним, не означает «незаконно приобретенное», потому что «незаконно приобретенное» – это просто воровство. Неправедное в том смысле, что его приобретали не на путях правды. Если ты всю жизнь во что бы то ни стало гонялся за прибылью, игнорируя, скажем, нужды своих ближних, пользовался, например, стесненным положением своих соотечественников, чтобы за бесценок скупить их имущество, то ты же ничего не украл, это не нарушение закона. Но это неправедная прибыль.

Неправедный богач может даже помогать бедным. Потому что помогать – это отвлеченная вещь. Даже если человек отдает десятину в храм, какие-то формальные вещи исполняет, и прицепиться к нему, в общем, не за что. Но никто не будет в восторге от такого человека, который сделал себе состояние за счет того, что кому-то было плохо, а он этим воспользовался. Хотя украсть он ничего не украл.

Ну, вот банальная ситуация. Ваш знакомый нуждается в чем-то. Он говорит: «Дай в долг, я верну через год. Ты же знаешь, я сумею вернуть». Ты знаешь, что да, он вернет. И он ответственно тебе сообщает, на что ему нужны деньги, и как он собирается их возвращать. Конечно, давать деньги в долг – это всегда некий риск, даже если даешь вполне надежному человеку. Потому что, например, сегодня ты дал в долг, а завтра твоего знакомого элементарно ограбили, и все, денег нет. Если б не ограбили, он бы тебе вернул, потому что дело того стоит. Риск, в общем, есть. И вот вопрос: зачем нужно рисковать, когда можно сказать: «Нет, я не могу дать тебе в долг, но я найду тебе человека, который у тебя купит вон ту картину». А картина – это последний резерв у этого человека, и к тому же дорога ему как память. А у человека условия стесненные, надо кормить семью. Вы ему якобы находите покупателя на эту картину, а покупатель – это вы, только через подставное лицо, ясное дело. Приобретаете себе, в общем, за неадекватную цену сокровище, которое будет расти в цене. И все, вроде, нормально, криминала-то никакого нет. Формально такого человека упрекнуть не в чем. Никакого возмездия за подобное Ветхий Завет не предполагает, да и Новый тоже.

Итак, если богатство не неправедное, то богатство – это знак благословения. Это то, что Бог тебе подает. Более того, это значит, что ты – Божий, и жизнь твоя Богу угодна. В свое время на этом была построена так называемая протестантская этика обогащения. Один из отцов-реформаторов, Жан Кальвин, буквально говорил о том, что по состоянию человека, по тому, что с ним происходит на земле, в частности, насколько он успешен в делах, можно не прямо, но косвенно судить о том, предопределен он ко спасению или нет. Кальвин никогда не говорил, что он знает, кто именно предопределен (сие знание он отдавал только небесной канцелярии), но косвенно, как он считал, судить об этом можно. И это косвенное свидетельство взято, в общем, из мудрости Ветхого Завета – что если у человека все хорошо в делах, и при этом он еще и внушает доверие, как человек благочестивый, богобоязненный, милостивый, милосердный, готовый придти на помощь, то Бог любит его. Соответственно, если человек беден, то человек не в порядке. Что-то с ним не то. Причем «не то» – это свидетельство какой-то его внутренней несостоятельности в очах Божиих. То есть, бедный – это в каком-то смысле немудрый, следовательно, не знающий закона Божия человек. Опять же, не грубо что-то нарушающий, понятное дело. Но бедность означает, что человек не умеет выстроить свою жизнь так, чтобы она была, что называется, успешна. За исключением, например, стихийного бедствия, но форс-мажор – он и есть форс-мажор, во все времена. И если твой дом стоит у реки, а она его смыла во время неожиданного разлива, то куда деваться? Несчастье – оно и есть несчастье, поэтому любая премудрость предостерегает человека от того, чтобы внутренне не быть готовым, что оно тебя может постигнуть. Мало ли что.

Следовательно, бедный – это тот человек, который как-то Богу не угождает, поэтому Божьего благословения не обретает.

Из этого отношения к имуществу можно сделать такое заключение: что отношение Ветхого Завета к положению человека весьма и весьма сильно завязано на следующую антитезу: если у человека устойчивое и заметное положение в мире, значит, он угоден Богу. Если же у человека незаметное положение в мире (ну, за вычетом каких-то случайных трагических обстоятельств), то это означает, что этому человеку не хватает соответствующих усилий, и он не угоден Богу до такой степени, как тот, первый, богатый.

При этом Ветхий Завет нигде и никогда не приветствует дух стяжательства. Заметим, что успех, устойчивое положение, заметное положение, то, что человек как бы состоялся в этом мире – это все относится к одному. Другое дело – стяжание. Стяжание, то есть заполучение имущества любой ценой, не считаясь с обстоятельствами, и, самое главное, с судьбами тех, кто тебя окружает, никогда Ветхим Заветом не приветствуется. И, в общем, именно такое поведение - погоня за богатством любом ценой, представляет собою форму неправедного обогащения, которое чревато, радости от которого особой не будет, а душа может погибнуть для вечности.

-----

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной академии Алексей Ильич Осипов.

А.И.Осипов:

    - Иерусалим. Гроб Господень. Человек входит в храм. Только входит – камень Помазания. Здесь, на этом камне лежало тело Христа, - и невольно просто у многих – поток слез: благоговения, молитвы, благодарности. Это душевность. Но эту душевность можно прямо использовать в плане духовном. «Господи, помилуй меня, Господи, прости меня за все мои неправды, за все мои грехи», - используем силу душевности для духовной работы. Духовная работа, какая? – Покаяние. Покаяние во всей той неправде, которую мы творим в своей жизни. Поэтому и душевность надо использовать. В нас же все перемешано, например, добро со злом. Надо использовать и эту сторону нашей природы для полезной духовной работы. Особенно когда какие-то скорби, то очень советуют молиться именно так: «Господи, Иисусе Христе, благодарю Тебя! Господи, Иисусе Христе, слава Тебе!» Вы слышите, какие вещи надо говорить! «Благодарю Тебя! Слава Тебе!» - множественное повторение этих слов снимает с души болезнь скорби. Скорбь утихает! Кстати, опять – духовный опыт. Опыт говорит: да, снимается скорбь с души человеческой. Вот слушайте, вот хорошее средство прямо в наших руках – почему бы не проверить? Ну трудно это – «Господи, принимаю достойное по делам моим». Это я-то достойна?! Да, первое, что необходимо, это сказать, когда скорбь: «достойное по делам моим». Второе - «Господи, Иисусе Христе, благодарю Тебя, что Ты мне это послал». Вот так. Но никогда не смущаться. Когда, например, человек встал на молитву, а сердце каменное – «окамененное нечувствие». Так ведь? Так! Не надо смущаться. Более того даже, святитель Игнатий Брянчанинов пишет: вот здесь-то, в этот момент, когда сердце не хочет молиться, как ни в какой другой момент, человек может показать свою верность Богу. Когда Бог дает и умиление, и чувства, и слезы, тут очень легко – человек может и плакать, и все остальное, а вот ты покажи верность, когда у тебя нету душевного расположения, - тут уже от себя это сделай. Друг познается когда? За веселым столом, что ли? Нет – в беде! Вот она где беда – сердце каменное! Вот здесь надо: «Господи, благодарю Тебя, что Ты мне показал кто я, потому что я не знал даже этого – я думал, что я все-таки ничего так. А, оказывается, камень холодный! « Слава Тебе, Господи, благодарю Тебя, помилуй меня!» - вот что надо делать умом, этим мы покажем свою верность Богу. Вот так. Тоже сопряжение душевности с духовностью.

-----

Православный миссионер о.Виктор Веряскин продолжит свои рассуждения о событиях и судьбах, связанных с церковной Реформацией.

В.Веряскин:

   - Полупелагианство. Запомните этот термин. Т.е., не отрицается предвидение и предопределение Божественное, но не отождествляется предвидение с предопределением, потому что предвидеть – еще не значит предопределять. Например, вы предвидели, что я могу сюда приехать, и может быть, слышали объявление, но этим мой приезд не предопределялся. Могло случиться что угодно. Вон там астроном, открыватель кометы Чурюмова-Герасименко ехал на научную конференцию в Харьков, в поезде скончался и не доехал до конференции. Предвидели, что он приедет, но они это не предопределяли, и оно не осуществилось. И православие считает, что Бог все предвидит, но не все предопределяет, а кое-что попускает случаться по Его предвидению, но без Его предопределения, а по твоему выбору или по стечению обстоятельств. Теперь мы немного поняли, что крайность почти анархического понимания свободы и крайность безвыходного понимания предопределения, являются действительно крайностями - тезисом и антитезисом. А позиция православия – полупелагианство – т.е., признается необходимая степень свободы, чтобы человек мог совершать свой выбор и нести ответственность за этот выбор. Слово «реформация» имеет, во-первых, широкое значение – это попытка реформировать, переформатировать что-либо, - сегодня тоже у нас это на слуху - пытаются обновить то полицию, то здравоохранение, то всю государственную систему. И мы слышим часто: что что-то буксуются, тормозятся реформы, или они вообще не осуществляются – то ли народные массы мешают, то ли не с того конца начали, то ли не так активно эту реформу проводили – и мы с вами видим: это понятие реформы в широком смысле этого слова. А когда мы говорим, что такое реформация в истории Церкви и богословской мысли, то это реформация уже в узком смысле. В 1517 году Папа Римский решил начать осуществлять проект по привлечению дополнительных средств, необходимых для постройки собора святого Петра в Риме. Денег всегда не хватает – и папе, и маме, и Римскому, и всем остальным, оказывается. Что делать? Надо начать распродавать сверхдолжные заслуги святых. Какие сверхдолжные заслуги святых? Ну, люди есть обычные – они живут с верой, соблюдают заповеди, а есть подвижники-«стахановцы», они перевыполняют, они исполняют больше, чем Бог заповедал. А поскольку они перевыполняют норму, то то, что сделали сверх нормы, остается в сокровищнице Церкви, на депозите церковном – это слово тогда уже, в Средние века, применялось. А если ты не всегда живешь по заповедям, и не хватает тебе до нормы, то могут с депозита святого перечислить на твой счет недостающую сумму – с небесного депозита – а ты на земле доплатишь деньгами. Установили тариф. Ну, например, ты в раздражении убил тещу – двадцать гульденов, и ты в расчете и с небесной канцелярией, и с земной – и тебе справку выдают – называется индульгенция. Это сегодня «хи-хи», а тогда это было серьезное дело, деньги потекли на постройку собора святого Петра в Риме, некоторые люди совесть свою успокоили – ну, теща, ну убил, - но я рассчитался, и у меня справка в руках, что с меня этот грех снят, я в расчете, и все нормально! Монах, который это осуществлял, а их было множество, он имел договор с банком, и деньги, вырученные от индульгенций, шли на постройку собора, а 10 процентов было распространителю индульгенций. И поэтому, это был еще и его личный заработок, и это стимулировало работу монахов. Был один такой монах Тециль, он пришел в Берлин, где служил Мартин Лютер. Мы же знаем, что народы друг от друга отличаются, вот французов мы считаем легкомысленными, немцев считаем аккуратными и организованными, славян считаем мягкими и расхлябанными, - видимо, что-то есть в этом, в характерах народов. И вот, католический монах, священник и преподаватель – Мартин Лютер – увидел все это дело, и говорит: что-то тут не так, вот как-то тут что-то не по Евангелию, не по-Божески во всей этой процедуре. И он написал 95 тезисов, подлежащих обсуждению. Откроем дискуссию, давайте об этом поговорим, правильно ли это, основано ли это на священном Писании, одобряет ли это на самом деле Бог, и так далее. И он эти тезисы написал и к двери храма (типа объявления, что будет отец Виктор) приклеил. И вы знаете, пошла дискуссия, и выяснилось, что большинство людей тоже также об этом думает – где-то интуитивно, внутри себя, но вот так сформулировать, как Лютер, некоторым не хватало грамотности, другим – языка, формулировки, кому-то - смелости. И вот с этих тезисов Лютера началась попытка. А в чем она состояла? Давайте вернемся к первоначальному христианству, как оно было при Христе и при апостолах. Там не написано, что они торговали и продавали справки, индульгенции. Если мы считаем идеалом Христа и апостолов, первоначальное христианство, давайте, определим это как идеал, как норму, как критерий, и сравним все, что у нас сегодня делается, и тогда будет ясно, правильно ли мы все это делаем. Ну и началось! Как сказал один писатель: «Эразм Роттердамский снес яйцо, а Мартин Лютер его высидел». Оказывается, у этих событий были предшественники: Ян Гус, Джон Уиклиф, тот же Эразм Роттердамский – он написал, например, «Похвала глупости», где иронически описал что происходит иногда в жизни верующих, духовенства, и говорит: ну не все разумно, кое что глупо устроено, и надо над этим иронизировать. Хорошо, если просто глупо, а оно ж получается драматично и погибельно в итоге. И поэтому это и серьезно.

   -----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Одна из серьёзных проблем исторических заключается в том, что нам недостаёт достоверных фактов, проливающих свет на ход метаморфозы, происшедшей в Церкви к середине третьего века. Речь в данном случае о церковной иерархии. Ну, вот мы четко видим две буквально противоположные модели. Не говоря уже о первом столетии – во втором мы напрочь не видим властной вертикали, подчинения нижестоящих вышестоящим. Да, тот же Ириней Лионский говорит о необходимости епископа в собрании церковной общины – мол, без епископа нет Церкви. С другой стороны, тот же Ириней, даже не делает чёткого различия между епископом и пресвитером. Ну, мы говорили с Вами, поначалу – пресвитеров зачастую называли епископами, и наоборот. Да и отношения были - лишенные психологии – я – начальник, ты - дурак. Принцип вполне евангельский – хочешь быть первым – будь всем слугой. Все равны по достоинству, просто одному дан дар, скажем, пророческого служения, другому - учительства, третьему – управленчества. И вот на рубеже второго и третьего веков такая вот Христова идиллия начинает разваливаться, и не очень ясно, как это всё происходило.

Ну вот, что мы имеем с Вами на день нынешний? Церковную монархическую структуру, ослабляемую разве что расколами. Я помню ещё времена единой, неразделённой Церкви в Украине. Конечно, хорошо, когда нет раздоров, взаимных шельмований – одни кричат – вы агенты государства-агрессора, а вторые – зато мы каноничные – нас все знают, в кабинеты приглашают, мы всё могём, но за этим системным благополучием скрывалось столько всяких кошмаров. Епископ, как правило, представлял собой настоящего феодала – это без преувеличения, если не сказать, рабовладельца. Рядовые священники тряслись, как осиновый лист – не дай Бог, Владыка завтра встанет не с той ноги – начнёт гонять по всем захолустным приходам области, а у тебя - беременная супруга и два малыша. Это Илларион, нынешний Донецкий, когда был в Херсоне, как-то в один день подписал 47 указов на перемещения священников по области, перетасовал всех безо всякой причины. Ну не то, чтобы без мотива – чтоб прочувствовали, от кого зависит их судьба. И от народа не зависело ровным счётом ничего. А если пресвитер в фаворе, наоборот, совершенно неважно, что люди у себя на приходе видеть его не хотят. Сейчас хотя бы альтернатива появилась – в Киевском патриархате епископ самодур, побежал батюшка в Московский, и наоборот. Ну и, соответственно, дабы не распугать своих подчинённых, нравы нынешних владык зверонравных помягчели донельзя. И, тем не менее, психология и замашки остались прежние, ну разве что за редким исключением – как наш Владыка Дамиан, который мухи не обидит.

Да, так вот реальность строя церковной жизни с монархическим епископатом мы знаем на своей шкуре, и таковая картина наблюдается уже с 4-го века – с митрополичьими округами, с патриархами. Мы также неплохо знаем противоположную ситуацию, царившую в древней Церкви в века апостолов, мужей апостольских и апологетов. А вот сам переход от одной формы к другой довольно-таки плохо можем объяснить. Не очень ясны нам эти внутренние закономерности, внутренняя динамика этой метаморфозы. Иудейские общины учеников Христовых мы знаем, языческие общины учеников Христовых знаем. Послания Игнатия, в которых говорится очень глубоко о епископском служении, нам знакомы. Дидахе, которые глубоко говорят о пророческом служении, мы читали. Но потом, во 2-й половине 2-м веке – почти глухое молчание. Даже в конце века Ириней Лионский, о котором мы недавно говорили, далеко не всегда четко употребляет терминологию «епископы», «пресвитеры». И дальше мы уже видим тот церковный строй, который, в общем-то, в основных чертах сохранился до нынешнего времени. С совершенно другим соотношением общины и епископа, общины и прихода, епископа и пресвитеров.

Надо сказать, что в историографии традиционных церквей - православной и католической, этот вопрос почти не ставился аж до 20-го века. Крупнейший Церковный историк В.В. Болотов даже отказывался включать век апостольский в свой курс по древней Церкви. Слишком он старался на какие-то вопросы не рассуждать вовсе. Он говорил о самых разных сторонах церковной жизни, а вот апостольский век вообще не включал в рассмотрение. В частности, из-за того, что пришлось бы затронуть очень серьезные вещи, слишком глубоко входить в церковную жизнь, а там ведь могут подстерегать потрясения. Вдруг окажется, что мы скопом неправильно живём, неверно думаем, превратно проповедуем. И что ж тогда? Разброд, потеря всякой устойчивости и стабильности. А лучше - голову в песок.

Но проходит время, и – хошь-не-хошь, а отвечать приходится, как бы это ни было щекотливо.