Какой должна быть Церковь? – такой вот, в известной мере, абстрактный вопрос. Многочисленной или камерной, элитарной или популярной? Какими должны быть храмы – богатыми или скромными, громадными или миниатюрными и т.д. Какие важные признаки, которые Церковь отличают от не-Церкви? Несколько слов о.Якова Кротова.

Я.Кротов:

- Мы веруем во Вселенскую церковь, - говорит символ веры. Вселенская - для современного человека означает что-то огромное. Вселенная – это весь мир. Но для древних греков, которые сочинили слово «вселенская», главным было не то, что это космическая церковь, а то, что сейчас некоторые ацтеки, у которых много денег на различные тур-поездки, называют средиземноморской лужей - от Гибралтарских столбов до Иерусалима. Вселенная - славянский термин очень удачный, потому что корень «сел» - селиться, это место, которое населено людьми. Так вот, что значит - «вселенская церковь»? Католическая, потому что там миллиард человек, которые по всей планете, православные - они по размеру меньше, протестантские – раздробленные. Которая из них Вселенская? Знаете, я думаю, что это неправильный вопрос. Потому что мы - что? Ищем квартиру побольше, окна с хорошим видом, чтобы было высоко и далеко видно? Нет, конечно. Мы не жильцы, а те, кто создает условия для жизни. Когда-то Авраама Линкольна спросили - издевательски, наверное, все помнят, что он был мужик длинный, - какой длины должны быть ноги? На что он ответил, что ноги должны быть такой длины, чтобы доставать до земли. Это относится ко многому, но, прежде всего, это относится к церкви. Церковь должна быть пропорциональна человеку: удавы измеряются в попугаях, церковь измеряется в человеках. В церкви должно быть достаточно места, чтобы были двое или трое, и она должна быть такой, чтобы человек там не терялся. Мне довелось побывать в самых больших христианских храмах планеты. Я был и в Соборе святого Петра в Риме, и в готическом Соборе в Ульме – это самый большой готический собор, и в Соборе святого Павла в Лондоне, и в американских огромных церквях, но, я думаю, и я знаю, что это не настоящие церкви – это модели церкви. Просто в обычной жизни под моделью мы имеем ввиду миниатюрное изображение чего-то большого, что легко взять и разглядеть. Так вот, огромные гигантские храмы - это модели настоящей церкви, а настоящая церковь такого размера, чтобы доставать до земли, а не до неба, иначе это Вавилонская башня. И простейший критерий, я думаю такой: церковь не там, где православные, католики, протестанты, а там, где всегда открыта дверь, там, где тепло, там, где не надо идти на компромисс с властью, чтобы содержать эту церковь и не говорить: «Ну да, я подписал договор с НКВД, что я буду сотрудничать, а иначе они закроют храм, и православие исчезнет вообще». Моего крестного отца крестил священник, который жил в течение почти 20 лет в выгородке, на дачах в подмосковном Болшиве. Выгородка между несколькими комнатами, где жили дачники, эта выгородка была меньше туалетной комнаты в современной квартире. На ее стенах висели иконы, литографии, все было очень миниатюрно. Тем не менее, там была церковь, а в Елоховском соборе, где молились тогда патриархи и епископы о здравии Сталина, там церкви не было, как ни странно. Единственное, туда нельзя было прийти, поэтому в какой-то момент эта маленькая церковь пришла в большую, вернулась к ней. Это была трагедия для всех, потому что начался конфликт, и продолжается по сей день. И сегодня, когда мы спрашиваем себя: «Почему мне так неуютно в большой церкви, какой должна быть церковь»? Ответ очень простой: «Церковь будет такой, каким будешь ты». Значит, будь теплым, в смысле комфортным для других, будь всегда открытым, как бы плохо тебе не было, будь готовым говорить большой церкви: ничего, не развалишься, ты же с Богом, найдешь способ, - она не хочет с тобой говорить? - это твоя проблема. Конечно, особенно тяжело в провинции, хорошо в больших городах, где человек может выбирать между разными конфессиями, может выбирать большой собор или маленькую, почти деревенскую, деревянную церквушку. Но когда человек живет в селе, где одна единственная церковь, у него нет свободы выбора, у него нет свободы быть церковью, а только обязанности. И тогда может быть что-то вроде штунды, когда люди собираются помимо церкви, в избе, и целый час штундируют - учат Библию, изучают Священные Писания. Какой длинны должно быть это занятие? Тоже вопрос. Так что, на вопрос, какой величины, какого размера должна быть церковь - отвечаем: «Какой я ее сделаю- такой она и будет». Я не призываю к анархии, вернее, призываю, но к анархии христианской. Слава Богу, мы всегда приходим в мир, в котором уже есть церковь. Она может нам нравиться или не нравится, может сперва нравиться, потом разонравиться, мы можем устать, но давайте не быть свиньями, давайте понимать, что для того, чтобы что-то выросло, мы не должны доедать все до конца, нужно оставить хоть желудь. Мы получили огромную церковную традицию. В ней масса недостатков, в ней масса пороков, в ней масса того, что нельзя передавать дальше, но если мы ее просто схрумкаем, счавкаем, выплюнем и скажем: «Ну, ничего, но можно было бы и получше, а больше я этого жрать не буду», что тогда останется следующему поколению людей? Мы разорвем вереницу работы, словно на стройке, где мастера передают из рук в руки кирпичи и ведра с раствором строительным, и вдруг один плюнет и покинет эту цепочку. Другие растянутся, но это не может быть бесконечным и не должно быть. Раз Господь все-таки до нас достучался, значит, и у нас в этой цепочке есть какое-то место. Какого размера эта цепочка, какие кирпичи, какой строительный раствор? Это каждый решает сам по совести, с Богом и с другими верующими людьми, но совсем развернуться и уйти - это не означает очистить церковь, это означает - отрезать себе ноги и думать, что теперь, наконец-то, ты занял свое место в мироздании.

-------

Рассуждая о воспитании детей, мы отмечали с Вами разные к сему подходы - авторитарный – в строгости и полном контроле, и либеральный – диаметральная противоположность первому. А также третий – Библейский подход, в котором есть элементы и авторитарного, и либерального принципов. И сверх этого есть ещё важная составляющая, о которой мы уже с Вами давно рассуждали, и поэтому можно просто воспользоваться видеоархивом.

Архив: 

- Помните наставление в притчах? «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына своего, а кто любит сына своего, тот с детства наказывает его». Это с одной стороны. А с другой, вспомним ап. Павла, который настоятельно рекомендует: «Отцы, не раздражайте детей ваших, чтобы они не унывали». Мы отмечали с вами, что уже ветхозаветная ситуация радикально отличается от типичных воззрений в рамках традиционных патриархальных сообществ. Как мы помним, родовое воспитание – это система интеграции появившегося человека в жизнь рода. У любого родового сообщества есть функции, которые, собственно, обеспечивают жизнь рода. Как у человеческого организма есть руки, ноги, голова, так и у рода, каждый выполняет определенную функцию, но уже в масштабах сообщества. Есть голова, которая руководит, а есть работники-«руки», которые трудятся, и так далее. Так вот, чем глубже и отработаннее система родового воспитания, тем лучше она умеет выбирать из своего человеческого материала подходящих для реализации этих функций людей. Иначе говоря, в рамках рода мы всегда будем иметь дело с приматом функционального отношения к человеку. То есть отдельно взятый человек – он сам по себе никто, он просто некий орган жизнедеятельности социального организма.

Что касается уже Ветхого Завета, то, как мы с вами подчеркивали, здесь мы все-таки наблюдаем следующее новшество: появляющийся на свет человек – это не просто член рода, в первую очередь. Он – член народа Божия, и свободен, потому что он чадо Божие. Это очень важно запомнить. Мы не раз говорили с вами, что жизнь рода (если речь идет о патриархальных сообществах) вообще очень часто осложнена тем, что род подавлен необходимостью выживать. И там, где вожжи выживания отпускаются – там уже часто находится место для либерального подхода к воспитанию, когда у человека есть время, и самое главное, возможность. Это одно и то же, на самом деле – где есть свободное время, там появляется возможность, скажем, посмотреть на небо и удивиться, и подумать, почему оно устроено именно так? В то время, как в рамках родового сознания фантазировать, и тем более, рефлексировать особенно некогда, там задача другая: надо осваивать ключевые стороны рода и, следовательно, жизни, в которой род вращается. То есть, конечная цель в рамках такого традиционного языческого патриархального типа воспитания – это максимально полная интеграция в мировой порядок. Мировой порядок самодостаточен. Естественно, в языческом понимании. Это может выражаться как угодно, неважно. Важно, что есть мировой порядок, мироустроенность как таковая, и вот мы в ней вращаемся, чем искуснее, тем нам же лучше, тем мы легче выживаем.

Что же касается Ветхого Завета, то, как мы с вами не раз говорили, появляющийся на свет человек – это, в первую очередь, не член рода. Первенец так и вовсе, как мы помним, посвящался Богу. Народ Божий не выживает, народ Божий вышел из царства необходимости в царство свободы, он уже не в египетском рабстве, и человек этого народа, прежде всего - чадо Божие.

Конечно, когда мы все это говорим, мы говорим об идеале – не о том, чем дышали иудеи всех времен, начиная с современников Моисея, потому что бывало всякое, как вы это знаете. Но это мы оставляем за скобками. Мы сейчас обсуждаем идею. Тем более, что и для Нового Завета, в значительной степени, как я уже сказал, нам придется обсуждать некую идею, увы, часто отвлеченную от реальности, или даже никогда не находившую своего воплощения.

Так вот, на уровне идеи, явившийся на свет человек в пределах народа Божия - не есть функция этого народа. Более того, он и не есть носитель функции для Бога, то есть в очах Божиих. Это достаточно серьезный момент, и на нем следовало бы остановиться. С одной стороны, то, что я сейчас сказал, должно было бы вами быть подвергнуто известному сомнению. Не-функция народа – то есть человек появился не для того, чтобы своим существованием обеспечивать жизнедеятельность рода. Но более того,  он не есть функция и по отношению к Богу. Вот давайте на этом моменте остановимся: что означает «не-функция».

Ветхозаветная этика, как вы знаете, пронизана идеей служения Богу. Раб Божий, слуга Божий (в смысле - слуга-работник, а не тот, кем помыкают) – это, по идее, человек, который находится на службе у Самого Бога. Слуга – это тот, кто себе, в общем, не принадлежит,  верно ведь? Иначе с чего бы он находился на службе? Это с одной стороны. Но с другой стороны, это очень своеобразная служба. Слуга Божий служит Богу, чтобы было хорошо и ему. Это второй мотив, как вы помните, заключения Моисеева завета.

Скажем - Моисеева, потому что мы помним, что Ветхих заветов было, собственно, несколько, но когда мы говорим о законе, то обсуждаем в первую очередь Моисеев завет. Потому что, собственно, с Моисеева завета начинается жизнь с Богом целого народа, а не отдельного человека. А следующий завет – это, собственно, завет надежды на то, что завет с Моисеем будет претворен в Новый Завет. Строго говоря, завет с Давидом, как мы с вами помним, никакой системы дополнительных обязательств не предполагает, кроме верности Богу до конца.

Вспомним условия заключения завета с Моисеем: чтобы хорошо было тебе и земле, которую Господь тебе дает. Ты выбираешь путь жизни или путь смерти, а жизнь – это хорошо. То, что угодно Богу – то всегда хорошо. То есть - вот некий парадокс. Конечно, у каждого человека свое «хорошо», в этом смысле ни один член народа Божия не приговорен к тому или иному положению в мире, он может быть кем угодно и осуществлять свою жизнедеятельность как угодно. В этом смысле, разумеется, у члена народа Божия в отношении к члену традиционного сообщества совершенно неоспоримое преимущество. Потому что здесь он уже в самом начале ищет свое место не в рамках миропорядка, а перед лицом Божиим, как чадо Божие, как тот, кому должно быть хорошо. И Бог хочет, чтобы ему было хорошо.

Конечно, вы можете сказать, что я все время напираю на так называемые традиционные языческие сообщества, то есть на такие, которые вынужденным образом подавлены необходимостью выживания. Вы могли бы возразить мне, что какие-нибудь древние греки периода расцвета как раз отличаются тем, что отнюдь не угнетены необходимостью выживания. Совершенно уникальная была цивилизация, по большому счету, трудно повторимый опыт, тот, который пережила античная Греция. И вот в опыте Греции периода расцвета, эпохе афинской философии, Платона и даже времен, когда Александр Македонский Грецию захватил, - он ничего особенного там не поломал. Греки, как жили, так же приблизительно и продолжали жить, разве что спеси поубавилось. Чуть-чуть поскромнее стали, но не настолько, чтобы переживать эпоху Александра Македонского как национальную катастрофу. Но вот в рамках этого сообщества, собственно, не было никакой борьбы за выживание. С другой стороны, в лице лучших представителей античности (а лучшими мы называем мыслителей, учёных) мы находим попытку обретения тех ценностей, которые были провозглашены Библией, но независимо от Библии, параллельно с ней. Мы можем наблюдать у них близость с самим духом Ветхого Завета. Скажем, то, чем живет Демокрит или Анаксагор, или Сократ, или даже стоики, то есть люди, которые бескорыстно ищут истину и они чихали на свое благополучие и свое выживание, и нередко даже эпатируют это свое чихание, в лице Диогена, например…

Но на самом деле никакого противоречия здесь нет. Мы же читали у апостола Павла, что язычники по природе своей могут доброе делать. Собственно, там, где это доброе по природе является, там мы обнаруживаем параллели не только с эпохой развитого Ветхого Завета, но и даже с Новым Заветом. Иустин Философ, питомец вот этой античной философской традиции, называл Сократа с Платоном христианами до Христа. Причём, это были для него бесспорные примеры, поэтому Иустин их и оставил без комментариев. А про других мог бы сказать то же самое, но с комментариями. По крайней мере, святые отцы вполне открыто пользовались авторитетом Аристотеля, - он для них был действительно не просто интеллектуальная фигура, а пример, достойный подражания, по крайней мере, как мыслитель.

Итак, приступая к вопросу о воспитании ребенка в контексте Библии, первое, что мы должны условить, что он - чадо Божие, что он самоценен. Он в последнюю очередь – член нашей семьи или клана, и наши права на него не очень велики. Мы не можем с ним поступать так, как нам вздумается или захочется, дескать, мой ребенок, что хочу то с ним и делаю. Нет. Потому что наш ребенок – он же и чадо Божие. Он дорог не только нам, но и Богу. И не дай нам Бог войти в противоречие со Всевышним.

-----

И в последней церковно-исторической части нашей телепрограммы мы сегодня упомянём о третьей группе тертуллиановых текстов. Первая – это, как Вы помните, апологетическая – в защиту христиан от преследования римских властей, вторая полемическая – против еретиков, а вот третья – это книги практико-аскетические.

Квинт очень много писал и для самих христиан – такие есть названия его произведений, как, например: «О зрелищах», «О молитве», «О покаянии», «О терпении», «О женском убранстве» и так далее. Есть даже текст, дошедший до нас, адресованный Тертуллианом своей жене. Дело в том, что Септимий предполагал, что умрёт раньше, чем жена, и поэтому ей написал что-то типа завещания, основная идея которого - не выходи второй раз замуж. Ну, как знать, сколь возвышенная в сем была мотивация – возможно просто взыграли частнособственнические инстинкты: «моё!», «не сметь!». Редко какой мужчина, даже на смертном ложе захотел бы, чтоб его жена в недалёком будущем кувыркалась с другим. Конечно, нельзя здесь не отметить, что Тертуллиан придавал браку значение мистическое – в вечность вдвоём, так сказать! Он пишет: «Верующим… если бы и позволено было, вступать во второй брак, то они не должны этого делать ради собственной выгоды» - (чтоб на том свете быть вместе). Ну да, конечно - кого-то эта идея может и вдохновить – если жена, в которой души не чаешь. Но есть же особи, от которых лезут в петлю.   

Высказывания относительно женского убранства отнюдь не прибавляют Тертуллиану чести: «Если бы на земле было столько же веры, сколько ожидается награды на небесах, то ни одна из вас, любезные сестры, познав Бога живого и усвоив подобающее женщине место, не захотела бы нарядных пышных одежд, но предпочла бы в одежде грязной и траурной предстать в образе Евы, скорбной и кающейся, чтобы покаянным видом своим хотя бы отчасти загладить вину Евы, тяготеющий над человечеством первородный грех...» Во как!

А дальше - полный кошмар: «Ты же знаешь, что Ева – это ты? Приговор Божий над женским полом остается в силе, пока стоит этот мир. …Именно ты по наущению дьявола первой нарушила Божью заповедь, сорвав с запретного дерева плод. Именно ты соблазнила того, кого не сумел соблазнить дьявол. Ты с легкостью осквернила человека, это подобие Бога. Наконец, исправление вины твоей стоило жизни Сыну Божию… И после этого ты еще смеешь украшать свое презренное тело!..» Ужас! Даже как-то неудобно за Квинта.

Тертуллиан также советовал отказываться воинам-христианам от императорских наград. Ну, Вы знаете - в парадной воинской форме существовала такая деталь туалета, как венок. Скажем, если вручали солдату императорскую награду, ему надо было надевать венок на голову, что Квинт Септимий считал для единоверцев недостойным.

Вообще, противоречивой личностью был Тертуллиан. Одним полушарием - интеллигент, а другим – воздержусь от резких слов. Неслучайно, наверное, жизнь свою Квинт окончил еретиком-монтанистом. Такое и сегодня в церквях нередко случается – в брюках женщин в храмы не пускают, платочки на головы напяливают в дикую летнюю жару. К слову говоря, до Октябрьской революции ни девушки, ни девочки в платках в церковь не ходили, если они, конечно, не были сектантами или старообрядцами. А сейчас – сразу издалека видать маргиналов - идет православная девица в длинной до пола юбке, и платок - до глаз. Даже младенцев в платочки кутают.

Зеркало Тертуллиан считал христианину вещью ненужной, театральные представления называл «дьявольской помпой» (ну «помпа» – это Вы знаете - зрелище). В общем, есть в наследии Тертуллиана, мягко сказать, странности. Но и немало замечательных вещей, например, «О терпении» - есть у него такой трактат – зачитаем коротенький отрывочек.

Сразу есть смысл здесь отметить центральную мысль автора – плоть наша слаба, и её нужно укреплять. Каким образом? Терпением.

«Разве могут быть спасены дух, да и сама плоть, без тер­пения?» – восклицает Квинт и приводит множество героев этой добродетели:

«Пророк Исайя не уста­ет славить Господа, даже когда его перепиливают. Стефан перводьякон, поби­ваемый камнями, просит прощения для своих врагов... Иов явлен нам как образец и пример терпения... Какой победный трофей, - пафосно возглашает Тертуллиан, - воздвиг Бог над дьяво­лом в этом человеке!.. Как сме­ялся Бог и как терзался дьявол, когда Иов с великой невоз­мутимостью счищал гной со своих язв, когда он, играючи, воз­вращал выползших червей назад в те же места его изъязв­ленного тела, где они кормились! Итак, этот творец победы Божьей, отразив все стрелы искушений панцирем и щитом терпения, вскоре получил от Бога и телесное здравие, и то, что было им потеряно, - вдвойне…

Если ты препоручишь свою обиду Богу, Он воздаст обидчику; если ущерб - возместит; если страдание - исцелит. Сколь же велика сила терпения, если оно делает должником Самого Бога!..

Веру терпение укрепляет, мир водворяет, любви способствует, смирению научает, покаянию содействует, к исповеданию предназна­чает, плотью руководит, духу служит, язык обуздывает, руку удерживает, искушения подавляет, соблазны изгоняет, му­ченичество венчает, бедного утешает, богатого укрощает, слабого поддерживает, здорового ободряет, верующего услаждает, женщину украшает, мужчину улучшает. Оно приятно в детях, похвально в юноше и почтенно в стар­це…»

Такой вот гимн терпению запечатлел Квинт Септимий среди своего письменного наследия, на котором давайте сегодня и остановимся с Вами до следующей нашей телевизионной встречи. Всего доброго.