Сегодня давайте продолжим с Вами наш тематический разговор о человеческой морали. В прошлый раз, размышляя над так называемым Золотым правилом этики: «Не делай другому того, чего ты не желаешь, чтобы делали тебе», мы очередной раз подчеркивали с Вами простоту и гениальность этого правила, которое ко времени рождения Христа было выработано совершенно разными культурами независимо друг от друга. Этот закон: «Не делай другому того, чего ты не желаешь, чтобы делали тебе» исповедовали в Китае и в Японии, в Индии и в Греции, в Риме и в Иудее. Мы отмечали с Вами удивительную внятность этого этического правила. Прежде, чем совершить какой-либо поступок по отношению к другому человеку, достаточно поставить себя на место человека, с которым в данный момент у тебя отношения, и подумать – а мне самому понравилось бы если бы со мной так поступили?

Но все же, как заключили мы с Вами, есть один серьезный недостаток этого ветхозаветного правила. Оно имеет негативную форму. Негативная формула, то есть формула в отрицательном виде – «Не делай никому, чего не желаешь». Да, этот этический закон прекрасно работает для того, чтобы объяснить, чего делать нельзя, но мало говорит о том, что делать надо. Оно не стимулирует к положительному действию. От него нельзя требовать слишком многого.

Для того, чтобы не просто ограждать людей от злых поступков, но и побуждать к добру, нужен положительный закон, который бы просто и доступно объяснял людям – а что надо делать.

И фактически, как мы подчеркивали с Вами, дохристианская история так и не сумела изобрести сколь-нибудь серьезного универсального положительного закона.

Это долгожданное положительное правило первый раз в мировой истории прозвучало из уст Иисуса Христа: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними».

Поскольку мы уже в своё время немало говорили об этом с Вами, давайте вновь воспользуемся архивной записью и вспомним наши давние рассуждения.

Архив:

«Эта евангельская формула, невзирая на свою элементарную простоту, как мы говорили с Вами, на самом деле является нравственным прорывом, революционным скачком в развитии человечества. Эта формула в своем роде уникальна. Хотя, на первый взгляд, может показаться – чего  особенного в этой Христовой Заповеди?

Мне приходилось слышать очень часто, что как раз наличие этих самых слов Евангелия говорит о том, что христианство – это просто часть мировой культуры. Ну вот, например, Конфуций говорит – не делай другим того, что не хочешь, чтобы делали тебе… Гиллель, там, индусы… и прочее, и прочее, и прочее. У Канта есть потрясающая формула, категорический императив, который можно сформулировать таким образом: «Относись к каждому человеку не как к средству, но как к цели». Дело в том, что Кант вам не ответит на вопрос, что означает «как к цели». Здесь, фактически, этот императив тоже сдерживающий. Не стимулирующий, а сдерживающий. То есть понятно, чего нельзя делать, потому что понятно, в каких ситуациях человек окажется средством. А вот что делать для того, чтобы способствовать реализации индивидуальной цели, заложенной в каждом присутствующем человеке – непонятно из этого императива. А вот христианская формула – она действительно уникальна…

Да, так вот, я продолжу. Мне действительно приходилось много раз слышать, что как раз таки наличие ее в Евангелии свидетельствует не о том, что христианство уникально, а о том, что в этом, простите, ничего особенно нового нету. Меня это всегда потрясало, действительно изумляло, я думал, что понимаю, что это глубоко не так, что это свидетельство как раз прямо противоположного, что христианская этика и вот эта христианская знаменитая формула – именно что уникальна. И никогда не мог понять, как другие этого не видят. Я, ей-Богу, встречался вот с таким уравниванием, только вот все люди держатся принципа: «Не делай никому ничего такого, чего не желаешь, чтобы делали тебе», - а Христос учит почти тому же самому: «Поступай со всеми так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Разница какая? Фигуры разные речи. Там отрицательная – тут положительная, все остальное точно так же. Все замкнуто опять же на субъект действия, это соблюдается железно, потому что это самое эффективное - пропускать человека через себя. Последствия твоего деяния. Вот тут сказано – «поступай», а там сказано – «не делай». Что, в общем, означает формулу поступка. «Не делай» – это вид поступка.

Ну вот, прежде, чем я скажу пару слов об этом, мне бы хотелось, чтобы вы продемонстрировали уникальность христианской формулы, что она действительно уникальна, что ничего подобного, близкого мы действительно ни в одной духовной традиции, ни в одной внехристианской культуре не найдем. Ну, вот два варианта – или это, так сказать, самая знаменитая отрицательная формула, или это - вариация позитивных формул, типа: «ты - мне, я - тебе», «надо быть отзывчивым и всем помогать», даже вот - «относись к людям не как к средству, но как к цели». Все эти формулы все-таки носят тот же сдерживающий, а не стимулирующий характер. Или слишком ориентируются на прагматическую сторону жизни, поэтому проигрывают в степени универсальности, всеобъемлемости негативному звучанию. И вот наша задача – показать, что евангельское учение Христа, выраженное аналогичным образом, выраженное аналогично Золотому правилу этики – оно действительно Золотое, в абсолютном смысле слова, и ничего сверх этого человечество никогда не узнает в пределах мира сего до скончания века, - и вот нам надо показать, что это так.

Но что же, если внимательно присмотреться, на самом деле говорится в этих очень скупых словах: «Во всем, как ты хочешь, чтобы с тобой поступали люди, так и ты поступай с ними»? Ведь формула очень знакомая, кажется, ничего особого. Но если вглядеться, сказана тут, вообще говоря, выдающаяся до страшноватости вещь. Если вдуматься. В это непросто даже вдуматься. Она настолько гладкая, что мимо нее очень часто внимание проходит. А ведь на самом деле это даже страшноватая этическая формула. Нас ведь Христос призывает смело раскрепостить свою фантазию и подумать вот о чем. Не о том, что ты должен или чего не должен. Ты это как бы и так знаешь. Действительно, Иисус ведь обращается к кому? К тем людям, которые знали закон, для которых даже формула Гиллеля или Гамаллиила знакома. И что Господь говорит? «Во всем, как хочешь, чтобы с тобой поступали люди». Чего я хочу от людей? Вот посиди и подумай, не стесняясь. Чего ты хочешь, чтобы люди тебе делали? Вот так, если честно и откровенно? Разомкнись, не думай больше ни о чем, только об этом: чего я хочу? Как я хочу, чтобы со мной поступали люди? Что меня в первую очередь интересует? Чтобы меня не били? Чтобы меня не обворовывали? Это, что ли, принципиальный предмет твоего беспокойства? Внутренний? Это мне от людей надо? Нет, и это надо, конечно, кто спорит. Но чего я еще хочу? Чтобы меня понимали. Причем, желательно даже там, где я себя сам не понимаю. Вот так? Ну, разве этого не хочется, вот так, если честно и откровенно? Нас пока не спрашивают, реально это или нереально. Нам предлагают вдуматься: чего тебе хочется. Скажи честно. Хочется, чтобы тебя принимали таким, какой ты есть, притом, что ты иногда сам себе страшен, тот, какой ты есть? И вот в тот самый момент, когда ты сам себя пугаешься, тебе хочется, чтобы тебя такого принимали.

Чтобы вообще не было критерия моей ценности. Чтобы я был абсолютной ценностью в глазах других, чтобы я не был никогда оставлен вниманием, когда мне плохо, или когда я думаю, что мне плохо. Чтобы все мои легкие шевеления, неприятные, душевные, - чтобы они улавливались… Правда? Чтобы, когда мне не по себе, люди бросали все… ну не все, но чтобы они не проходили мимо. Не когда мне кушать нечего, - тут я и сам заору. А там, где орать вроде как и не из-за чего, но хочется: я же человек, я же такой сложный, а жизнь такая непростая, а мне все время чего-то высокого и светлого хочется, здесь и сейчас, а к этому надо двигаться, чего-то искать… Вот призвание взрослого человека, так? И результат не гарантирован… Разве я не хочу, чтобы мне помогали в этом? Чтобы мне было не так больно? Чтобы в этих моих поисках люди участвовали? Ведь человеку плохо одному. Особенно там, где надо двигаться без гарантии. Нормальный человек понимает, что не может быть гарантированного успеха в обретении смысла своей жизни. Хочется этого всего всегда. Кто бы я ни был. И вообще еще много-много чего хочется. Если дать волю своим чувствам, - никто не запрещает, наоборот, говорят: а ты подумай всесторонне, чего тебе хочется в отношении себя. В отношении себя – значит, отношения от того, что тебя окружает. Но поскольку глупо спрашивать, чего тебе хочется от этого дерева, это значит, - только существа, тебе подобные, или выше тебя, способны как-то встретить это твое желание и  на него отреагировать. Хочется этого всего, правда? И не одного только понимания – участия хочется. Эта моя конечность, моя вечная ограниченность и мое же стремление к абсолютности порождает вот этот вот экзистенциальный конфликт, когда я слишком много чего каждый раз не понимаю, не вижу. Это и создает проблемы. Все остальное… социальное окружение, конечно, может добавить к этому. Но опять же, если спросить меня, взрослого… Вот Господь нас и призывает подумать внимательно, суммировать это все, осмыслить. И мне уже хорошо, мне уже тепло просто от того, что я начинаю фантазировать, как это будет, когда действительно будет так, - что меня всюду, всячески, со всех сторон принимают мои братья и Сам Бог.

И тут наступает БАЦ – запятая! И я в сетях. Потому что мне говорят: «О! Мы про тебя, голубчика, это все знаем. Тебе действительно этого хочется? Знаешь теперь, что тебе надо делать?.. Вот в тот самый момент, когда ты все это про себя понял, тебе надо начать вести себя в отношении других именно так!» - «Эй, но мы так не договаривались! Спрашивали же, чего Я хочу!»

«Во всем, как ты хочешь, чтобы с тобой поступали люди, так и ты поступай с ними». Это вершина, устремляющая в бесконечность, не имеющая никакого предела высоты.

-----

О Господней молитве «Отче наш» можно рассуждать бесконечно. Причём, каждый понимает её немного по-своему. Отец Яков Кротов поделится своим видением и восприятием сей молитвы.

Я.Кротов:

- Какой молитвой надо молиться? Мы говорили о таинствах. Таинства – это, прежде всего, молитва, и любое церковное действие всегда сопровождается словами, обращенными к Богу. Но к Богу эти слова обращены, прямо скажем, только по форме: «Господи, спаси, Господи, благослови». Как сказал сам Господь: «Отец Ваш Небесный знает, что вам надо прежде, чем вы у него попросите». Это мы говорим для себя, мы еле успеваем за Богом. Он уже благословляет и венчает, а мы еще только об этом просим. Есть только одно единственное исключение – это молитва «Отче наш». Это та молитва, которую Господь дал ученикам, когда они у Него попросили. Попросили из-за зависти. Потому что в ту эпоху, как, впрочем, и в нашу, группы верующих одной религии, например, иудаизм, отличались по этническому признаку. Была синагога сирийцев, синагога римлян, синагога вавилонян. Конечно, речь шла о евреях, которые жили в Сирии, в Риме, в Вавилоне, и приезжали в Иерусалим и здесь собирались между собой, потому что евреи, жившие в Риме, чаще говорили лучше на латыни, а иногда вообще не знали древнееврейского языка. Но есть и более яркие признаки: мы молимся на одном языке, и мы уже вместе. Но вот ученики Иоанна Предтечи молятся, а мы - Твои ученики, говорят апостолы, дай нам молитву, которая бы отличала нас от учеников Иоанна Предтечи. И Господь не спорит - Он дает. И это довольно тяжелая молитва по смыслу, но очень легкая, воздушная по своему построению. Она создана как бабочка, молитва «Отче наш», поэтому ее на самом деле довольно легко запомнить. И, прежде всего, как ни странно, что такое принцип бабочки, когда речь идет о поэзии? Есть какая-то центральная ось, и по отношению к ней все симметрично: первое и последнее. «Отец наш Небесный, да святится имя Твое, да придёт Царство Твое, да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле». И что здесь симметрично? Воля Твоя, а потом мы сразу просим хлеба. Вот симметрия: «Пусть будет Твоя воля, и пусть будет хлеб». Потому что творить волю Божью для Меня, сказал Спаситель, это все равно, что есть. Вот вы живете тем, что вы едите, Я живу волей Отца, и вы можете точно так же. «Пусть святится имя Твое, пусть придет Царство Твое, не введи нас в искушение». Царство Божье противоположно миру искушений, которые создаем мы сами. Сказано: «не введи», и мы часто смущаемся, потому что, что же это означает, что Бог вводит нас в искушение? Но «не введи» – это поэтический образ: «Да придет Твое царство» - и как отражение – «не введи нас в искушение», потому что это царство искушений проходит, не введи нас в него, выведи нас из него, как ты вывел наших предков по вере из рабства египетского. Мы называем Бога Отцом и, в конце концов, мы приходим к тому, что мы дети Божьи. Мы к этому приходим. Ребенок не считает себя ребенком, ребенок переживает себя как взрослого, и из-за этого все наши конфликты с родителями и все наши конфликты с детьми. Мы не видим в другом того, кем он себя считает. Человеку трудно быть ребенком. Быть ребенком означает признать, что ты зависимый, признать, что у тебя ничего в этом мире нет, никаких прав, никакой собственности. У тебя есть только мишка плюшевый и все, и больше ничего нет. И поэтому ребенок так цепляется за него руками, потому что это его паспорт, прописка, дачный участок. «Это мое!». Где-то в 2 года ребенок открывает для себя слово «мое», и с этого начинается его превращение в человека. А превращение в сына Божьего, в дочь Божью начинается с того, что мы выпускаем из рук мишку плюшевого. Вот это и есть искушение - создать себе плюшевый мир, мир, в котором нам все понятно, все распределено, все нам подчиненно, и вы при пайке, как говорят старые зеки-лагерники. Самая лакомая должность в мире несвободы - ты раздаешь еду другим. И все наши драки за власть, за границу, за землю, за господство – это все драки вокруг лагерной баланды. «Хлеб наш насущный дай нам днесь, не введи нас в искушение, выведи нас отсюда и прости нам наши долги». Когда мы взыскиваем с человека долг, мы словно показываем человеку вексель, где написано, что «я такому-то должен». Это мои 400 грамммяса, как говорил Шейлок у Шекспира, это мои, ты мне должен, и все что у тебя здесь есть – это ты на мои деньги наел, давай у тебя вырежу. И вот тогда Господь отвечает: «Сие есть тело Мое, сие есть кровь Моя, прости другому то, что он тебе задолжал». Да, ты получил ноль взамен того, что ты отдал другому. Ты ребенка кормил-кормил, а он развернулся и стал наркоманом. Прости ему. Все равно прости. И вместо его тела не вынимай из него душу, не пили его, подойди ко Мне, возьми частицу Моей жизни. Ее символом, ее вместилищем становится вот этот хлеб. И тогда ты из царства насилия, мстительности, повеления и манипуляции, переходишь в Царство Божье. Из царства искушения, когда ты проверяешь другого: надежный ли он должник, верный ли он человек, ты проверяешь самого себя: можешь ли ты быть матерью, отцом, гражданином. Конечно, надо быть и хорошей матерью, и хорошим отцом, и правильным гражданином, но самое важное уметь принять Царство Божье, где и негодяй, и самый ледащий забулдыга, и самый Обломов со своим диваном, но они все в Царстве Божьем находят себе Отца. И тогда мы из детей, которые рвутся к независимости, рвемся к Отцу. И оказывается, что именно в Отце и наша независимость, незалежність, там майдан, диван, там свобода, там полнота. Вот об этом молитва «Отче наш». О том, что в этом мире есть два мира: мир человеческой гордыни и мир Божьего прощения, мир, где мы берем другого измором, шантажом, попрекаем куском хлеба и глотком воды, и мир, где мы от Бога принимаем глоточек вина, кусочек хлеба, в память о том, как Ему на Кресте подсовывали уксус и кормили оскорблениями. И что Он сказал? «Отец, прости им, они не знают, что творят». И Он повторяет то же самое о нас, хотя мы знаем, что творим, нам уже все открыто, в отличие от тех древних солдат, которые тыкали копьем просто потому, что для них это были преступники, и так было принято. А мы знаем и все-таки тыкаем копьем. Вот надо остановиться и произнести: «Отче наш». Может не быть 15 минут на молитву утром, вечером. Может быть, не будет возможности и перед обедом лоб перекрестить. Хотя я не думаю, что нельзя найти 5 секунд и замереть перед чашкой с кофе и произнести внутренне: «Господи благослови». Но не может быть такого, чтобы не замереть в ванной перед зеркалом, закрыть или открыть глаза и сказать: «Отче наш» - и до конца. Чтобы в давке в вагоне не замереть и произнести. В минуту отдыха сказать: «Отче наш». И вот тогда из вот этих стишков начнет сшиваться разрозненная материя нашей жизни и потихонечку - тут стежок, там стежок – глядишь, вышиванка. И уже вместо того, чтобы в конце жизни предъявить Богу нашу жизнь, на которой крупно написано: «Да пошли вы все куда подальше», там будет выткано: «Христос воскрес! Есть Бог! Жива душа моя!». И мы проходим через смерть, и это остается, а то «пошли вы все» пусть сгорит в преисподней, мы это с собой не возьмём.                                                 

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Рассуждая о преследовании христиан в первых веках бытия Церкви, на прошлых беседах мы акцентировали наше внимание на одной из глубинных причин конфликта тогдашнего государства с Церковью. Проблема заключалась в том, что всё, связанное с культом, всё, связанное с идеологией, с порядком жизни в Римской империи, относилось к области государственной. Культы языческих богов – они-то были под защитой державы, сие - сфера озабоченности мужей государственных, а не просто каких-то жреческих кланов. А тут христианство каждый день завоёвывает десятки, сотни и тысячи сердец. Причём, Церковь ведь не просто предлагает один из новых культов – отнюдь. Во-первых, она отрицает все прочиекульты, а во-вторых, христианство – это система, претендующая на изменение и внешней, и внутренней жизни человека. В то время как в Римской империи вопросы культа, вопросы жертвоприношений, вопросы идеологической или религиозной жизни были вопросами исключительно государственными. И лояльность религиозная была составляющей частью лояльности государственной.

Кроме того, где-то с середины 2-го века, в религиозную благонадежность, которая была частью государственной благонадежности, в Римской империи стала включаться и поддержка культа императора. Императору как некоей сакральной сердцевине всей империи, сердцу Pax Romanaполагалось воздавать божеские почести. И, понятно, что для христиан это было немыслимо. Для христиан было невозможным принять и сакральностьимперии, в то время как римляне осознавали свою империю именно священной.

Таким образом, христиане с точки зрения государственной машины в целом представляли собой элемент в народе, как минимум, неблагонадежный. Да, христиане не участвовали в антиправительственных бунтах и восстаниях - наоборот, были законопослушны и лояльны к властьпридержащим, но они и не воспринимали Римскую империю как систему, управляющую умами и сердцами своих граждан. Т.е., лояльность христиан была ограниченной. А полулояльность Римскую империю как универсальную систему не устраивала по определению.

Остановимся на этом и, если даст Бог, продолжим наши церковно-исторические размышления в следующий раз. Всего доброго.