На прошлых наших телебеседах мы вспоминали с Вами Декалог – Десять Заповедей, провозглашённых Моисеем на горе Синай. И остановились мы на 5-й Заповеди - о почитании родителей. Ну а сегодня, давайте, помянём, воспользовавшись видеоархивом наших телебесед, Шестую Заповедь - «Не убивай».

«Эта заповедь в оригинале выглядит сдержаннее: «Не убей». Если еще точнее переводить с иврита – «Да не убьешь». Чувствуете разницу? «Не убивай» – христиански окрашено. Никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах. Максима такая, более жесткая. «Да не убьешь» – это как бы свидетельство того, что часто хочется взять что-то тяжелое и восстановить норму справедливости, но пусть у тебя эта железяка из руки выпадет, которая уже занесена. Не «не убивай», а «смотри, не убей». Понятно, что ты вообще-то можешь убить, и хочется это сделать довольно часто, но – смотри, нельзя. Ну, с элементарным смыслом тут все понятно. К слову говоря, тут только одна оговорка нужна: «не убей» в библейском смысле, в первичном своем значении, означает только уголовное преступление. То есть сознательное, умышленное убийство. Мы можем добавить: «из корыстных побуждений». В широком смысле – корыстных: убийство неугодного тебе человека. Неумышленное убийство, как вы помните, отдавалось на откуп как бы случаю. Или, по-ветхозаветному, на волю Божию. Вот ежели убийство неумышленное, совершено по неосторожности - задел стулом, например, сонную артерию своего соседа, или барашка резал, неосторожно повернулся, и кого-то заколол…, то - что делать? Он же не хотел убивать, и, строго говоря, не убивал, а человека нет. Что делать? А делать вот что. Родственники того, кто пострадал, имеют право сделать с ним, что хотят, а тот, кто сделал, имеет право убежать в то место, где играют уже по другим правилам. Вот ежели он успел добежать до города, специально устроенного для таких неумышленных убийц – все, он неприкосновенен. Если не успел и его перехватили, - ну, значит, на то Божья воля. Это и в Пятикнижии описано. Три города было для таких убийц. Ну, там три указано. Израиль же все-таки - не одна деревня. Надо, чтобы они в разных местах были. А то, если он только один, то туда просто физически все добежать не смогут. Преследователи быстрее. К тому же, отловить легче.

Амнистия какая-то полагалась? Да, при перемене первосвященника, с наступлением новой эры, люди могли выходить из этих городов, и их уже никто не смел трогать. Как только меняется первосвященник, новолетие наступало, и все, - все начиналось заново. К слову говоря, если человек неосторожно покинул этот город, а первосвященник еще не сменился, - его тоже могут спокойно отлавливать и устраивать суд Линча. То есть Божий, с точки зрения родственников.

Ну, а что касается максималистского толкования этой заповеди, то, вообще-то говоря, исполнить заповедь «не убивай» в строгом смысле этого слова, во всеобъемлющем смысле, - практически нереально, не уподобившись всецело Христу.

Ну, словом убить – это еще понятно. Можно слова, допустим, отслеживать. Но есть глубинный принцип падшего мировоззрения, падшего человека. Поскольку для падшего сознания есть «я» - и все остальное, соответственно, – «я» - и все остальные люди, то, в принципе, инерция этого падшего сознания предполагает, что я, к сожалению, по своей этой самой греховной первородности, устроен так, что себя я буду всячески холить, лелеять и возвышать за счет других. А за счет других – это значит делать вид, что других нет. Ну, не так примитивно, что я буду топором махать направо и налево… То есть физически эти другие есть, но только физически, а так, вообще, в гробу я их видал. Красноречивая очень поговорка. Именно в гробу, ни больше, ни меньше. Вот когда уже этот, другой, в гробу – он как бы есть, но его нет. Ну, зачем мне другие? Вас обеспечивать. Ну вот, пусть и побегают, а мне приятно. А когда мы человека унижаем словом? Конечно. Но это опять же, очень грубо. Изощренное унижение.

Я имею в виду, это все равно грубость. Это нарочитое поведение. А я говорю о внутренних мотивах, которые могут наружу и не показываться. Я могу быть предельно корректен, но все равно видел всех в гробу. То есть вы от меня обидного слова не услышите, наоборот, со мной будет приятно иметь дело, я весь такой добряк и весельчак, душка и пышка, приятный во всех смыслах, включая осязание, обоняние и что-то там еще. Но все равно, в гробу вас всех видал. Потому что я приятный во всех отношениях, душка и пышка, исключительно потому, что я сам себе нравлюсь в этот момент. Я себе нравлюсь потому, что от меня никуда не денутся, и все меня любят. Но все равно мне эти «все» не нужны. Как персоны, как личности. Очаровательные ходячие трупики.

Почему драматизирую? Наоборот, даже приукрашиваю.

- Так человек на самом деле желает, чтобы другие исчезли?

Нет. Ну, зачем мне желать, чтобы вы исчезли? «В гробу видал» – это не значит, что я желаю, чтобы вы действительно исчезли. Живите себе. Только мне на вас наплевать. Это значит, что вас для меня как бы нет. Но как средство для моего существования, вы есть. Мертвый субъект.

Конечно. Как, например, окружить какого-либо человека всеобщим почитанием, вплоть до истерики? С живым человеком это сделать трудно. Правильнее всего, его сначала укокошить, и тогда он становится легендой. А пока он ходит, о двух руках, о двух ногах, что-нибудь скажет невпопад, как-нибудь повернется, выяснится, что у него нос кривой, и так далее. Вот когда человек живой, с ним всегда менее удобно. А когда этот человек – портрет, имидж, мемуарная фигура, - это совсем другое дело. Так что, строго говоря, вот это вот неубиение, - это то, что плавно переходит в христианскую аскезу, наряду со всеми другими заповедями, начиная с пятой. Строго говоря, христианизация жизни, христианизация сознания в отношении ко всем другим людям, деятельное стремление возлюбить полноценно людей, как своих братьев и сестер, - это борьба вот с этой логикой убиения».

Вряд ли кому из нормальных самостоятельных людей придёт в голову советоваться с посторонними – пользоваться противозачаточными средствами или нет? Хотя, вот католикам римский папа запрещает – наверное, чтобы побольше было католиков. В православии – никаких официальных предписаний на то нету – одни батюшки - «за», другие - «против», хотя – не наше это поповское дело. Отец Яков Кротов несколько об этом слов.

- «Жизнь не по Евангелию». Года два назад был прекрасный американский фильм, о котором много спорили, экранизация «Анны Карениной». Там был замечательный сценарист-консультант англичанин, который великолепно, лучше любого русского историка, знает эпоху Толстого. По его совету, в фильме муж Анны, направляясь к ней в спальню, подходит к красивому, резному шкафчику, достает из него серебряную коробочку, достает из коробочки презерватив. Они уже были в девятнадцатом веке: их делали из кишок. В романе об этом и слова нет. В романе есть описание беседы Анны с женой Облонского, о том, что необязательно быть родильным автоматом, что необязательно терять себя, рожая детей, словно цыплят. Быть измождённой такой, что муж, в поисках сексуального удовлетворения, спит просто с кем попало. Мы живем в мире, в котором в этом отношении произошла революция. Не потому, что изобрели резиновые презервативы, хотя это тоже важно, а потому, что изобрели Билс - противозачаточные пилюли. Это произошло сразу после первой мировой войны. И женщины почувствовали, что их освободили от постоянной угрозы забеременеть. И мы мужчины, тут делимся не на христиан и нехристиан, - давайте представим, что после каждого полового акта, мне грозит опасность забеременеть. Мы сохраним прежний энтузиазм? Думаю, что нет. У разных христианских конфессий разный подход к противозачаточным средствам. В православной церкви, строго говоря, они вообще не осуждены, и многие православные священники и епископы высказываются вполне лояльно: это же не убийство плода или зародыша, это предотвращение акта зарождения. В католической церкви позиция более жесткая: есть естественный порядок, и его не надо нарушать. Здесь мы сталкиваемся с тем, что под естественным, человек обычно имеет в виду какую-то культурную конструкцию. Что значит естественно? Сморкаться в платок - естественно или нет? Пользоваться протезом - естественно или нет? Молчать - естественно или нет? Ответа нет. Потому что естественное – это наше отношение к миру, это человеческое понятие. В природе нет природного, мы его делаем. Немало не посягая на автономию католической церкви, это есть вопрос о первой букве в перечне о жизни без Евангелия. Вот А - аборты, а потом сразу идет П - презервативы и пилюли. Пользоваться или не пользоваться? Я думаю, что тут, как минимум, есть сразу два вопроса. На женщине тяжесть? Или на мужчине? Я, как мужчина, конечно, сказал бы, что на мужчине. Но в любом случае это не тот вопрос, с которым надо ходить к священнику, и это не тот вопрос, с которым надо бояться, что ты пойдешь против церкви. Мы все взрослые люди, и когда мы женимся, мы женимся сами. Я прошу об одном, как катехизатор, помнить о том, чтобы наш выбор был именно нашим выбором, чтобы это было не заёмное, чтобы мы смотрели в глаза другому человеку и советовались с ним. «Будут двое одной плотью», – это означает, что решение принимается двумя. И если эти двое любят друг друга, почти всегда это принимается интуитивно и без обсуждения, как бы само собой, - к этому надо стремиться. Если этого нет - помолитесь, погуляйте, поговорите с духовным наставником, почитайте, но решение все равно остается за вами. И надо помнить, что лучше сделать ошибку самим, чем быть добродетельными по чужой указке. Богу не нужна заёмная добродетель.

И последняя церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

В прошлый раз мы начали с Вами знакомиться с древнехристианским памятником письменности, именуемым «Мученичество Поликарпа, епископа Смирнского», и остановились на моменте его ареста.

«Когда же пришли в вечернее время иринарх (по нашему - начальник полиции) со своими подчинёнными в дом, где пребывал Поликарп, последний лежал в комнатке на верхнем этаже. Он мог удалиться и оттуда в другое место, но не захотел, сказав: "Да будет воля Господня!». Здесь, обратите внимание, параллель с евхаристической молитвой: «Быв предан, более же - Сам Себя предал за жизнь мира».

«Итак, услышав, что искавшие его пришли, Поликарп сошел и разговаривал с ними, так что [пришедшие] дивились, видя лета его и твёрдость [духа], и [спрашивали], нужно ли было столько стараться, чтобы схватить такого старца? Поликарп же приказал домашним предложить пришедшим пить и есть досыта, и просил [лишь] дать ему один час помолиться беспрепятственно.

Когда они согласились, он встал [к востоку] и молился, исполнившись благодатию Божией, так что в продолжение двух часов не мог умолкнуть. Когда же окончил он молитву, воспомянул всех, когда-либо общавшихся с ним…» - это, кстати, очень важно. Помните, в момент наибольшего духовного подъёма после Евхаристического канона, Церковь поминает саму себя и всех верных. А Поликарп сам становится как бы Евхаристическим хлебом. «Воспомянув всех, когда-либо общавшихся с ним» - «общение» - по-гречески - «киновия». Сие слово стоит запомнить, потому что иногда общины будут друг с другом разрывать общение – в качестве такого церковно-дисциплинарного наказания. В частности, мы потом будем говорить о разрыве общения Константинополя и Рима в какие-то века. Также не будем забывать древний, так называемый «Апостольский Символ веры», который декларирует вместо «веры в Церковь»: «верую в общение святых». Церковь - как общение святых. По-латыни – communia sanctorum. Так что «общение» тут – это еще и церковный термин. В Деяниях апостолов, помните, словосочетание – «пребывали в общении»?

«Когда же он окончил молитву, воспомянув всех, когда-либо общавшихся с ним, малых и больших, славных и безвестных, и всю Кафолическую по вселенной Церковь, посадили его на осла и повезли в город; была же великая суббота» (перед Пасхой) - здесь мы снова видим параллели с Евангелием.

«По дороге повстречались ему иринарх Ирод и отец его Никита. Они пересадили его в свою коляску и, сидя с ним, увещевали и говорили: "Что худого сказать: Владыка - Кесарь! и принести жертву, и при этом остаться в живых?»

Дело в том, что уже с середины 2-го века (не раньше) императоры начали себя называть «Доминус» - с латыни - «Господь», а по-гречески – «θεος» - «Бог». Понятно, что для христиан есть только один Господь Бог. И такое произнести о человеке, хоть и императоре, было невозможным.

Правда, есть здесь еще одна проблема для нас славян. Дело в том, что русский литературный язык, да и украинский тоже – это синтез церковнославянского литературного и старорусского разговорного языков, то есть у нас есть оба слоя в языке. Поэтому у нас разные формы одних и тех же слов – «город» - «град», «царство» - «царствие». Ну и, соответственно - «Господь» - «господин». В латыни тоже есть такая пара – «adon» и «adoni», но в большинстве европейских языков нет такого различения, какое есть в латыни и еще в славянском и русском языках - это различие между «Господь» и «господин». У нас так произошло потому, что в Септуагинте, в том греческом тексте Ветхого Завета, который в основном использовался христианами, всегда имя Божие, не читалось, но писалось. Ну, вы знаете, когда читают еврейскую Тору, то произносят «Аdonai», даже если там написано «יהוה‎» [Яхве]. Так вот, в Септуагинте, как вы понимаете, «אדני» [Адонаи] переводится словом «Kirios».

Читаем дальше. Итак. Ирод и его отец Никита уговаривают Поликарпа назвать кесаря Господом.

«Он сначала не отвечал им…», - опять евангельские параллели, но есть еще один момент. Если говорить о литературной особенности этого диалога, то это вопрос риторический, то есть ответа не требующий. Для Поликарпа, конечно. Что ему стоит принести жертву? – да этот вариант им вообще не рассматривается, а вопрос не имеет смысла. Так что нет вопроса – нет ответа, и он молчит.

«…[а потом], поскольку они настаивали, сказал: "Я не намерен делать то, что вы мне советуете». Все. Это практически означает: «разговор закончен».

«Когда же не удалось им уговорить его, то начали бранить его и с силой сбросили с коляски. Но он, не обратив никакого внимания на ссадины, бодро и торопливо продолжал путь на стадион (помните, античные стадионы, которые были одновременно и театрами?).

Наконец привели его, и тут поднялся большой шум, когда услышали, что Поликарп пойман.

Как скоро привели его, то проконсул (глава провинции на тот момент) спросил: "Ты ли Поликарп?" - и, получив утвердительный ответ, стал убеждать его отречься, говоря: "Уважь свою старость, клянись Фортуной Кесаря, одумайся и скажи: Смерть безбожникам! (т.е. христианам)" Но Поликарп, помрачнев лицом и посмотрев на толпу находившихся на поприще беззаконных язычников, погрозил им рукою и, со вздохом воззрев на небо, сказал: «Смерть безбожникам!» - имея в виду, конечно, язычников.

"Поклянись, и я отпущу тебя, – настаивал проконсул, - хули Христа!". Но Поликарп отвечал: "Уже восемьдесят шесть лет я служу Ему, и Он ничем не обидел меня: как же могу хулить Царя моего, Спасшего меня?!»

Тут, скорее, имеется в виду – 86 лет, как он христианин. Прибавим самое меньшее - лет пятнадцать – значит, ему около ста лет.

«Но поскольку проконсул продолжал настаивать, Поликарп упрекнул его: "Зачем притворяешься неведающим, кто я?». Что значит, неведающим? – Подозреваемым - на юридическом языке - пока что - не обвиняемым. Пока еще идет следствие, и официальное обвинение не предъявлено, а крики толпы обвинением не считаются. Но уж если человек сам скажет, что он христианин, то дальше только два выхода - либо отречение, либо казнь.

По рассказу видно, что проконсулу, в общем-то, во всех смыслах выгоднее, чтобы Поликарп отрёкся – легче будет с остальными христианами.

Но тут Поликарп говорит так: «Ежели ты воображаешь, что я поклянусь Кесаревой, как ты говоришь, Фортуной, и притворяешься неведающим - кто я - то слушай, я [говорю] открыто: я христианин!

Проконсул не унимается - "Убеди народ!", т.е., объясни это народу!

Сморите, проконсул пытается все-таки спасти Поликарпа, он явно не хочет его смерти. Так же, как Пилат, собственно, не хотел смерти Христа, и тоже предпринимал какие-то осторожные шаги, чтобы, по возможности, Его спасти.

«Поликарп отвечал: «Я только тебя удостаиваю ответа. Ибо нас учили начальникам и властям, поставленным от Бога, воздавать приличную и безвредную для нас честь; а их я считаю недостойными того, чтобы защищаться пред ними» - перед толпой. Дело здесь не в презрении к черни – просто их вопли не содержат в себе вопросов - они просто орут. А раз нет вопроса, какой может быть ответ!

«Проконсул сказал: "У меня звери; им отдам тебя, если не переменишь мыслей". Поликарп отвечал: "Зови. Ибо у нас хороших мыслей не меняют на худые». - «Если не боишься зверей, то я велю тебя сжечь».

К середине 2-го века уже были зафиксированы случаи, когда звери не трогали некоторых христиан. Таковых обвиняли в магии – дескать, умеют заговаривать зверей.

Отдать на растерзание зверям – это была казнь, соединённая с цирковым представлением. И в каких-то случаях могло быть так же, как и на гладиаторских боях – народ решал, прикончить или не прикончить. А бывало, народ мог и вступиться, а к возгласам толпы могли прислушаться.

«Поликарп отвечал: "Ты грозишь огнём, который час горит и вскоре гаснет, потому что тебе не известен огнь будущего суда и вечной казни, который уготован нечестивым». Это очень сильные слова. Многие суеверные язычники чрезвычайно боялись адского огня. В христианской педагогике это почти общее место – пугать язычников образом котлов-сковородок и так далее. К слову говоря, именно этим очень был напуган сам император Константин. В его письмах есть удивление, что епископы не так боятся страшного суда, как он. Сейчас на современного человека эти вещи не действуют. Но в поздней античности это впечатляло.

Ну и далее Поликарп подбадривает проконсула: «Что медлишь? Делай, что намерен!». «Проконсул послал глашатая трижды провозгласить толпе: «Поликарп признал себя христианином», а это значило – всё!

Толпа заорала:«Льва на Поликарпа выпустить!», но поскольку бой со зверьми уже закончился - «поросята спать легли», так сказать, - «Тогда вздумалось им закричать в один голос: "Сжечь Поликарпа живым!" Толпы людей немедленно бросились собирать дрова и хворост из мастерских и терм (термы – это бани), в чём с особенной ревностью помогали иудеи – это у них было такое обыкновение». Да, действительно, Малая Азия, середина второго века – очень напряженные отношения были между иудеями и христианами.

«Когда готов был костер, то Поликарп снял с себя все одежды и, развязав пояс, попытался разуться, чего прежде сам не делал; ибо всякий раз каждый верный спешил успеть -помочь снять сандалии Поликарпу, не столько потому, что он был очень стар, сколь потому, что сего старца весьма почитали.

Тут же вокруг него было разложено всё для костра. Когда же хотели зафиксировать его,пригвоздив, он сказал: "Оставьте так, ибо Тот, Кто даёт мне [силы] терпеть огонь, подаст и без ваших гвоздей быть на костре неподвижным".

Так он и сгорел со сложенными за спиной руками и связанный, подобно овну, отобранному из великого стада…».

Остановимся, давайте, на этом, и если даст Бог, продолжим наши церковно-исторические рассуждения в следующий раз. Всего доброго.