В попытках ответить на ряд этических вопросов, как-то лет десять тому назад мы рассуждали с Вами о стойкой тенденции в любом человеческом сообществе делить людей на категории - на первый и второй сорт. И обращаясь к истории, в этом же контексте мы затронули тему рабства. Это понятно - потому, что это самое разделение на людей и нелюдей ярче всего проявлялось именно при рабовладельческом строе. Давайте вспомним наши давние размышления по этому поводу.

- Из архива:

Широкое распространение рабовладения в Римской империи с приходом христианства очень безболезненно сменилось на его отсутствие. С издержками, но безболезненно. Никаких социальных катаклизмов вроде революций не было. Как вы, наверное, знаете, было такое слабое место в теории «Революция как локомотив истории», там приводились примеры, что вот, феодальный строй меняется на капиталистический, каким образом? Буржуазной революцией, третье сословие прорывается наверх. Спрашивается, а почему рабовладельческий строй нигде не меняется за счет революции? Тем более в Римской империи, где рабство было доведено до максимальных масштабов? На самом деле есть один момент, который это объясняет, - что вовремя христианство подоспело, и рабов просто тихо не стало. Еще в конце 3-го века их было достаточно много. А вот на протяжении всего 4-го века мы замечаем, что рабов становится все меньше, меньше. Из этого никак не следует, что наступила вообще райская жизнь, или смена экономических взаимоотношений, как нам писали в учебниках, что рабство исчезло, потому что труд раба стал экономически невыгодным. В Америке, может быть, и так, но не в Римской империи. Да и угрозы революционных волнений не было. Христианство отнюдь не инициировало восстания. Апостол Павел, наоборот, пишет:  «рабы, повинуйтесь своим господам». Тут, конечно обычная проблема с понятийным аппаратом: каждый оставайся в том звании, к которому призван. Т.е. это не значит, что если ты раб, то получай удовольствие оттого, что ты раб.

Но опять же, этот призыв «будь рабом» подразумевает не внутреннее примирение с этим состоянием, а компромисс с социальным статусом. Дело в том, что если все рабы в одночасье начнут что есть духу требовать, чтобы их отпустили на свободу, получится хаос. Поэтому, с одной стороны, если ты призван рабом, надо какое-то время потерпеть, но если ты призван, не будучи рабом, а имеешь рабов, то ты, пожалуйста, озаботься тем, чтобы твои рабы стали свободными.

Так это, собственно и происходило. Становясь христианами, даже зачастую не очень хорошими, граждане римской империи меняли свои социальные отношения. Причем, происходило это не так, что раб подкарауливал своего хозяина - и по голове тяжелым предметом из-за угла, а наоборот, рабовладелец, приняв христианство, отпускал своих рабов. Идея христианства и революции, в общем, одна и та же. По этому поводу шутил Владимир Соловьев. Он писал, что христианство и социализм проповедуют почти то же самое, только с маленькой разницей. Христианство призывает богатых поделиться своим имуществом с бедными. А социализм призывает бедных отнять имущество у богатых и разделить.  

Ну это так, маленькое отступление. Разговор-то у нас о рабстве неспроста. Рабовладельческий строй – это просто идея неравенства людей, доведенная до предела, где все открыто, где вслух провозглашается, что вот он, Иванов – человек, а Сидоров – не человек, он раб. Сейчас у нас то же самое, просто об этом не говорят вслух. Желание провести такую границу между людьми столь живуче, что только диву даешься. Причем ладно, когда речь идет о каких-нибудь ассирийцах, которые уверены в том, что те, кого они завоевали, не такие же люди, как они, - в силу того, что они их завоевали, и раз они сильнее, значит, они больше люди. Вот такая банальная логика. Но и в наше время, в начале третьего тысячелетия, какой-нибудь вполне заслуженный ученый на полном серьезе утверждает, что человечество делится на две неравные части – элита и стадо.

Ориентируются такие люди, в общем, на реалии. Если бы у них не было никаких оснований так рассуждать, то все было бы очень просто, но у них есть основания так рассуждать. Ведь действительно есть люди, которые живут растительно, а есть, которые стараются не очень растительно. Делать из этого далеко идущий вывод о том, что одни – люди, а другие – не люди, это, мягко выражаясь, некорректно. Но ХХ век, как ни странно, прошел именно под знаком такого противопоставления - обострившегося противопоставления элиты и масс. Это был целый всплеск попыток доказать фактически, абсолютно, что есть правильные и неправильные. Причем, раз и навсегда. Знаете, как нацисты определяли – истинный ариец или не истинный? Был такой антропологический показатель, который назывался «угловой показатель». Это допустимый угол между переносицей и лбом, если я не ошибаюсь. Чем этот угол меньше, тем череп правильнее, чем тупее угол, тем, соответственно. Но ведь при всем изуверстве этого критерия, подоплека тут вполне очевидна. Надо было найти безусловный аргумент, так сказать, натуральный – что все арийцы –  это высшая раса.

Причем, все это идеологическое производство – совсем недавнее. И оно, увы, никуда не делось. Никто уже никого в концлагеря не загоняет, газовые камеры не устраивает, но вот эта смертоубийственная логика – она очень живуча. Пусть акценты переместились, и люди не столько хотят доказать, что другие – нелюди, сколько то, что они сами – элита, но сама логика – та же.

Такое бывало и раньше, но ХХ век в этом смысле был беспрецедентен.

К слову говоря, и в церковной ограде иногда слышишь такие, иногда полускрытые, иногда неприкрытые утверждения: что вот мы - спасаемые, а остальные – нет. Сейчас об этом говорят в основном православные, а раньше некоторые радикальные протестанты с этого и начинали. Теория  даже такая есть, что Бог по Своему определению одних предназначил к погибели, а других – ко спасению. При этом те, кто об этом догадывался, никто из них, конечно же, не причислял себя к неспасаемым.

Еще одно небольшое отступление. Что касается рабства в Америке, то тут было еще проще, чем в той же Древней Греции - в Америку рабы попадали уже в рабском состоянии. Их покупали за бесценок у африканских рабовладельцев и привозили в Америку. А в Америке все очевидно - одни белые, другие черные, и что это не одно и то же – невооруженным глазом видно, что тут обосновывать! Понадобились колоссальные усилия на федеральном уровне, чтобы с рабством покончить. И покончили там с рабством, собственно, совсем недавно.

Так что вот это желание так или иначе перетолковать этический принцип в свою пользу – это очень человеческое качество. Вполне универсальное. И это не дело далекого прошлого. Оно преследует человека, пока мир сей существует.

Фактически, это исподволь присутствующее в каждом из нас стремление может быть сформулировано вот в каких категориях. Человек в мире сем, в падшем мире, неосознанно делит человечество на две неравные части. Которые можно условно обозначить словами: «свои» и «чужие». Или «свои» и «не-свои», чтобы логически и строже это выглядело. И вот в рамках этой антитезы всегда будет соблазн к своим относиться не столь категорично, как к не-своим.

Под «свои» и «не-свои» не имеется в виду семья или круг общения, это уже иное. Естественно, у меня всегда будет некий круг общения, достаточно ограниченный, потому что человек не может физически общаться с пятьюстами людьми одновременно, одинаково интенсивно, часто - не может, и все.

Дело здесь не в социальных контактах, не в коммуникативных возможностях. Здесь дело в мироощущении – все свои. Может такое быть? Может. Это подтверждает чудо Церкви, которое состоит в том, что эти пятьсот, пятьсот тысяч и даже миллион человек могут переживать одинаковой глубины меру единства, хотя встретятся некоторые друг с другой один раз жизни – здесь, на Земле, в пределах той ограниченной жизни, которая человеку отпущена в мире сем. Апостол Павел, если вы помните, с другими апостолами виделся считанные разы в своей жизни, с некоторыми – всего раз в жизни. Но их апостольское достоинство состояло в том, что они друг друга приняли, и с этим могли жить, хотя физически друг с другом больше и не сталкивались.

На самом деле именно христианство переворачивает эту, казалось бы, естественную антитезу – «свои – не-свои», «свои и посторонние». Для Христа нет посторонних. И если задача христиан – уподобиться Самому Христу, то, значит, и для нас нет посторонних, а все - братья и сёстры во Христе.

------

Любой наш разговор о Боге - лепет. Представлять себе Бога, говорить о Нём мы вынуждены слишком по-человечески. И слова наши не совсем бывают подходящими для обозначения предметов духовного порядка. Но, не стреляйте в пианиста - он играет, как может. Лучше примитив - скажем, тот же серп, чем голые руки. Лучше в старом "Запорожце" ехать, чем до Киева топать ногами. Хоть что-то, но о Боге говорить надо. О. Яков Кротов рассуждает по этому поводу.

Я.Кротов:

- Одним из главных грехов в отношениях с Богом, может быть мягче сказать, ошибкой является слово, которое для кроссворда, для скороговорок обучающих актёров искусство чистой дикции, но очень не хорошей для нормальной нормального человека антропоморфизм. Так и хочется сказать антропомофист антропмортизирован антропоморфно. Антропос это человек, кто помнит Чехова «человек в футляре», «морфо» - это форма. Я до сих пор прожив, уже заканчиваю шестой десяток, не понимаю почему форма называется «морфо» по-гречески, загадка, как нервы, а их лечит невропатолог, а ни нервопатолог. Греки лукавы даже до сего дня. Антропоморфизм, означает перенесение на Бога человеческих антропных свойств. Т.е. если я представляю себе Бога в виде существа с руками и ногами и длинной бородой, я занимаюсь антропоморфизмом, по-русски, наверное, можно сказать человекоуподоблением. Но даже слово «антропоморфизм» лучше, чем «человекоуподобление», пусть будет антропоморфизм. Когда мы открываем Евангелие, мы сразу сталкиваемся с антропоморфизмом, но это не то, что вы подумали, это не наша вера в Иисуса, это не то, что мы считаем Богочеловеком. Мы не уподобляем Бога человеку, мы говорим, что это невозможно, не нужно, но мы веруем, что Бог стал человеком, вопреки нашим настоятельным запретам, вопреки тому, что это ошибка, а Он стал не полубогом, а человеком. Антропоморфизм в том, что мы называем Иисуса Помазанником, Иисуса мы называем Царём и Отца Небесного мы называем Царём. И когда Иисус говорит, что Я пришёл проповедовать царствование Божие, это антропоморфизм, это уподобление Бога человеку, хотя на самом деле, когда мы говорим, что Бог это наш Царь, президент, правитель, как угодно, а царь - это человек. Почему монархии заканчиваются, а те монархии, которые живы, они живы потому, что царь и старается выглядеть как человек, а не как царь. Царь настоящий это тот, кто имеет власть убивать, казнить, нарушать закон, когда мы называем Бога царём, мы тем самым оскорбляем Бога, потому что Он - не тот, кто нарушает закон, Он не тот, кто может казнить, Он не самодур, Он в этом смысле не самодержец, Он выше всего этого, и Он может быть выше закона, но не как самодур, а как Благодать - ни один царь такого не может. Ни один царь не может любому своему подданному дать вдохновение. Ни один царь не может побудить художника написать картину, он может за это заплатить. А Бог не платит, но Бог даёт талант. Те слова, которые нам привычно обозначают Иисуса – Мессия, Христос, - это слова, взятые из истории Ветхого Завета, но взятые в эпоху, когда многие евреи жили среди греков, говорили на греческом, переводили пророков и закон на греческий язык. Поэтому и слово «Христос», и слово «Машиах» существуют. Машиах – еврейское обозначение Помазанника, а Христос - греческое, не совсем точное, можно было по-другому передать, так скорее выходит «намазанник». Сам образ он взят из еврейского быта, из быта людей, у которых всегда был дефицит воды, и воду заменяло масло, отсюда в одном из псалмов, очень странное для нас сравнение дружбы, что дружить, быть братьями это всё равно как масло, которое стекает с бороды Арона на края его одежды. Помилуйте, да надо в химчистку будет теперь всё нести! Но маслом не только умащались им не только намазывались, чтобы быть чистыми, чтобы кожа хорошо сохранялась это и сегодня делают знающие люди, девушки особенно, масло - это ещё и то, что консервировало. Почему масло в таких количествах экспортировали и греки и палестинские жители, потому что это идеальный консервант, ещё до изобретения консервы, блокирующий кислород, не дающий развиваться процессам окисления. Что же, теперь у нас есть обычные консервы, давайте говорить о Боге, как о консерве, давайте сравнивать Бога с компьютером и т.д. Не так устроен человеческий язык, он легко сохраняет давно отжившие понятия, он их очень любит, потому что они становятся абстрактными понятиями, может быть, именно потому, что уже давным-давно никто никаких президентов и князей не помазывает, поэтому слово «помазанник», тем более, звучащее по иностранному - Христос или Машиах, Мессия - оно становится словом сугубо для Бога. Т.е. это уже не сравнение Бога с кем-то, а такое вот звукосочетание, которое только за Ним и зарезервировано, только за Ним, это довольно удобно, мы уже понимаем, что Бог как Царь Небесный - можно даже не говорить «Небесный». Если мы живём в демократической стране, и говорю я , - мой Царь, - то понятно, что я не говорю о президенте этой страны, понятно, что я говорю о Боге. И поэтому и само слово Евангелие, конечно, наверное, должны быть переводы на современный язык, Евангелие - не просто, как благая весть: «Эв ангелос», а Евангелие, как хорошие новости, Евангелие, как великие новости, тоже годится, но я думаю, что пройдёт 10-20 лет, и перевод на современный язык станет намного более архаичным, чем старинные переводы, потому что там не будет предупреждения, что двадцать лет прошло, а когда дистанция большая все мы хорошо это ощущаем. Ещё раз подчеркнём - в человеке мозг намного сильнее и мощнее, чем нам кажется. И самый неграмотный человек искусно оперирует такими символами, которыми не может оперировать кит, дельфин или даже наши ближайшие родственники, которые на пальмах. Поэтому  не надо стесняться изучать веру, не надо стесняться осваивать новые слова. Пусть будет «елей», а как это заменить? Пусть будет слово «святой», можно перевести, как обособленный, ограниченный, но это совсем другое, и в этом смысле, изучение, в том числе, и вера во Христа - нельзя изучить Христа, нельзя изучить веру. Но изучить язык можно, и, поверьте, это требует совсем не много времени, это очень быстро усваивается, настолько быстро, что человек начинает гордиться тем, что выучил. Да ничего мы не выучили, мы просто освоили ещё один маленький способ разговаривать друг с другом о том, о чём вообще-то говорить нельзя. И даже, если мы будем избегать архаизмов говоря о Боге, и говорить Иисус, Иисус, как будто бы это наш одноклассник, наш сокурсник или коллега, я вас уверяю, если мы делаем то, что заповедовал Иисус, если мы делаем то, что Он просил - это такое дело, о котором нельзя сказать, - я сделал, - мы скажем более возвышенно, потому что это дело любви. Кто из нас знает происхождение слова «любовь»? Но каждый любит, и каждый за этим словосочетанием зарезервировал место у себя в сердце. Вот так и вера, она резервирует место для старинных слов, она знает, что Бог не царь, но называет Его Царём. Она знает, что человек не раб Божий, но я говорю, я - раб Божий, потому что у этого есть смысл. И проблема не в том, чтобы этот смысл выразить современными словами, а в том, чтобы понимать этот смысл, никакими словами не передаваемый. Любое слово там, где речь идёт о духе, условно. И поэтому не надо бояться условностей, надо бояться буквализма, надо бояться мычания, которое часто подменяет искренность. Надо бояться быть перед Богом и людьми, как какой-нибудь застенчивый подросток, которого спрашивают, что он любит, он стоит и мычит. Ну скажи, прямо, - хочу iPad, - скажи, ну, я пойму – подарю. Вот так и мы, скажи, чего ты хочешь. «iPad» - тоже не самое понятное слово в русском языке, ничего, освоили. Вот давайте не стесняться, и как вера впервые узнаётся человеком, то «Бог» звучит не как чужое слово, а как родное. Он становится на колени, и этот противоестественный жест становится нормальным, своим, он начинает наполняться смыслом и что-то выражать. Так и наш язык, он начинает добавлять слова, мы должны помнить их условность, но мы должны помнить безусловность того, о ком эти слова говоряться. Терпимее к тому, что о Боге говорят другими словами, но не терпеть мычание о Боге, и не терпеть замалчивание, не терпеть разобщённости в языке, а радоваться тому, что душа человека широка, ум широк, и мы можем вместить сотни разных языков, как в день Пятидесятницы, когда слышали слова разные, и каждый их понимал, потому что дух Божий преодолевает все! Не составители словарей, ни грамматики, а Дух Божий. И когда что-то непонятно, давайте помнить - в любом языке, когда мы учим иностранный, достаточно выучить, ну, 70% слов, остальные тридцать мы поймём из контекста. Так вот есть главные слова о Боге – Отец, Любовь. Я даже не скажу «Воскресение», это уже архаическое слово. Вечность, жизнь. И я вас уверяю, что и слово «Воскресение» мы поймём, несмотря на то, что оно на самом деле очень архаичное и не вполне понятное, и понятие «сораспятие», и «Троица» не покажутся такими уж сложными. Это небольшая часть, которая понимается, если мы Богом живём, в Боге думаем и Бога проповедуем, тогда придёт со временем всякое понимание.

-----

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной академии Алексей Ильич Осипов.

А.И.Осипов:

- Духовные наставники очень рекомендуют каждому христианину не забывать, а приучать себя особенно к краткой молитве, которая называется мотива Иисуса: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня». Со вниманием приучать себя, слышите. Так вот, хорошо, сейчас, вот, я сделаю, ну, пять раз со вниманием, и попробуйте, и вы увидите, как вначале будет трудно, вы увидите насколько мы расслаблены, как параличные какие-то. Знаете, на пыльной дороге птица пробежит, кошка проскочит, вся тварь, какая не прошла, следы оставляет. Так и наш ум, оказывается, как пыльная дорога, любые мысли проскакивают, и мы им позволяем, и они оставляют свои следы. Нет религии без молитвы. Молитва это вот тот выключатель, который мы включаем, и зажигается свет, но когда мы не включаем внимание, «свет» не загорается, и нет никакого общения у человека с Богом. А религия - это вы знаете, даже само слово «религия» означает «связь», соединение, а соединения с Богом не происходит, когда мы болтаем молитвы. Никакого соединения не бывает, оно бывает только во внимании, в благоговении и покаянии, вот только тогда начинается молитва. В противном случае, я повторяю, мы занимаемся самообманом, нет и не может быть никакой духовной жизни там, где нет молитвы! Надо это запомнить, иначе, что проку от того, что мы будем знать, кто когда родился, кто когда крестился, кто когда принял христианство, кто когда отпал от христианства, какие расколы были? Ну, хорошо – были, и что? Какие соборы были? Ну, были, и что? А я? А ты? А король-то голый! Помните, сказка «Новый наряд короля»? Только вот видите, в духовной жизни, оказывается, это важнейший момент. А тут так просто говорят, - молитесь! Что такое молитесь? О чём молитесь? Как молитесь? О, как важно это знать, иначе можно совсем не туда попасть! Конечно, есть и другая крайность, но нам она, я думаю, не грозит, совсем не грозит. Беда, если человек начнёт искать не исцеления от страстей, не прощения грехов, а искать благодатных состояний. Посмотрите, как тяжело больной человек жаждет исцелиться, знаем это. Какие средства только человек на это тратит, - только бы исцелится! Вот к чему мы призваны, оказывается, - увидеть, насколько мы больны, и постараться действительно исцеляться, лечиться. Про это нужно помнить, что Бог и есть тот Врач, великий Врач, мудрый Врач, любвеобильный Врач, который готов нам прийти на помощь, но приходит Он к нам на помощь, и может прийти только тогда, когда человек будет в нищете духовной.

-----

И последняя церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Отмечая особенности периода Мужей апостольских, надо подчеркнуть серьёзный рост евхаристическогосознания церковных общин. Евхаристия как Таинство Нового Завета - Святое Причастие - стала выходить на передний план. Собственно, Анафоре, даже в первичной её форме, изначально придавалось огромное значение. Не было такого, чтобы Евхаристия игнорировалась, или её считали простым обрядом воспоминания – это уже значительно позже случится, аж через 16-ть столетий в среде протестантов. Евхаристия всегда считалась Величайшим Таинством Нового Завета. И, тем не менее, в самые первые десятилетия бытия христианства, на анафоре хотя и делался акцент, но она всё-таки стояла как бы в ряду среди совместного общения, молитв, поучений, псалмопения и прочего. А вот в конце 1-го - в начале 2-го веков, Евхаристия как Таинство Нового Завета стала основным смыслом церковных собраний. Более того, сами общины церковные стали восприниматься как Евхаристические.

Что сие значит? Это один из ответов на вопрос – что есть Церковь Христова, причём, единственно правильный. Потому что определений уйму можно насочинять, и каждое из них какую-то долю истины содержать будет. Ну вот, например – типичное определение: Церковь – это общество людей, объединённых верой в Бога, воплощённого в Иисусе Христе, священноначалием и Таинствами – чем плохое определение?! Но апостол Павел говорит о Церкви, именуя её Телом Христовым. Да – это метафора, но одна из немногих, в которой больше реальности, чем иносказания. Помните, Христос говорил:  «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего…» (Ин.15,5). Эти образы настойчиво говорят о некоей органической связи каждого из нас друг с другом и со Христом. Да, если войти в храм во время Богослужения, то мы увидим молящихся – разных – и молодых, и в возрасте – последних, как правило, больше. Окончилось Богослужение, и побрели все по домам. Да – это всеми видимая часть айсберга, но главное скрывается в глубинах духа. Каждый истинный христианин представляет собою клеточку огромного организма, глава которого Христос. Все мы - мистическое Тело Христово. А прирастает веточка к Лозе-Христу и удерживается на ней посредством святой Евхаристии. Иными словами, Церковь становится Церковью, лишь когда верные собираются вокруг престола и совершают Таинство Завета – возносят хлеб и вино, как образ Тела и Крови Иисуса, при этом сами становясь Христовыми плотью и Кровью.

Т.е., в период Мужей апостольских всё сие стало более чётко и ясно осознаваться. И как одно из внешних проявлений этого, христиане стали разборчивее с участникамиЕвхаристии - допускать к Таинству лишь тех, кто просвещён светом Евангелия и не замечен в серьёзных грехах.

Так же, как и в отношениях межцерковных. Если в одной общине замечали какие-то отклонения в вероучении соседней общины, то с ней прекращали Евхаристическое общение. Естественно, после увещеваний и предупреждений. Т.е., Евхаристия в период Мужей апостольских становится, в том числе, и главным фактором христианского единства.

Остановимся, давайте, на этом, и если даст Бог, продолжим наши богословско-исторические размышления в следующий раз. Всего доброго.