Рассуждая об основах морали, мы многократно подчёркивали с Вами, что в любом, даже дикарском или преступном сообществе людей есть понятия об элементарных нормах нравственности. В уголовном мире это называется жить по понятиям – у своих воровать, например, нельзя. Крысятничеством это у них называется, храмы нельзя обворовывать и т.д.

Даже у пигмеев – у народа, который знать не знает никаких этических теорий, никакой философии, у них даже письменности нет, - но тем не менее, есть тот же набор железных правил. Убивать нельзя, друг у друга без спросу ничего брать, изменять семье, оскорблять своих предков.

Список этот, конечно, мы можем долго продолжать, и чем дальше, тем менее убедительными будут казаться запреты. Но вот почему люди и от этих самых первых по списку железобетонных норм так нередко всё-таки отказываются? Почему так легко люди ограничивают объем и сферу действия этих правил? Об этом мы так же с Вами довольно много говорили - давно, правда. Но есть такая замечательная вещь, как видеоархив.

Из архива:

- Вот знаменитый пример с графом Вронским из «Анны Карениной» - там, такой, хрестоматийный пример в курсах нравственного богословия. Граф Вронский был, как известно, во-первых, дворянином, а во-вторых, гвардейским офицером, то есть держался вполне определенного кодекса чести. Этот кодекс чести предполагал, например, что долг, имеется в виду денежный долг - это долг чести, поэтому долги надо отдавать. Следовательно, если человек проиграл за картами энную сумму, то он должен, хоть в лепешку разбиться, но в течение суток этот карточный долг, сколь бы велик он ни был, возместить. Однако же, если сапожник третью неделю приходит и требует уплаты за отремонтированные сапоги, то вот ему можно и не отдавать, ведь это – всего лишь сапожник. И так далее.

А возьмем шире – откуда вообще берутся подобные множественные кодексы набора этических правил? Мы-то плясали от того, что эта система норм настолько самоочевидна, что, по идее, она должна быть, в общем, одна для всех людей, ну, разве что с небольшими вариациями… Ан нет – вот же, какая-то разница существует… Вот у графа Вронского такой кодекс чести, а, например, у  самураев – совсем другой. При всем том, что они тоже считали, что убивать без надобности не надо, но если твой сюзерен, твой хозяин скажет: «Вот этого человека надо убить», то нельзя не послушаться хозяина. Надо убивать, потому что хозяин так сказал – или же ты считаешься обесчещенным. Ну, разве что сделаешь себе харакири… Ибо кодекс чести самурая предполагает беспрекословное подчинение тому, кому ты служишь. Он по жизни – твой  отец, верховный авторитет, поэтому, если ты с ним вошел в противоречие, находясь у него на службе, есть только один выход, достойный самурая, - это достойно уйти из жизни и тем прекратить вот это напряжение. Нет другого выхода.

Почему? Они что, не такие же люди, как все остальные? – такие же. Люди все одинаковые в том принципиальном измерении, которое мы обсуждаем, иначе вообще нет смысла это обсуждать.

Тогда как, чем это объяснить, что обманывать нельзя, но обманывать нельзя только людей своего круга, таких же гвардейских офицеров, а сапожника, например, можно? Или женщину обмануть можно, причем, понятно, в каком смысле? Не торговку на рынке, а понятно, что имеется в виду…

Почему? Стоит вдуматься. Это кодекс чести гвардейского офицера, это кодекс людей, которые за нарушение этого кодекса кровью могли бы изойти, только бы не дать уронить достоинство и честь мундира.

В чем дело-то? Может быть, все не так просто, может быть, этих самоочевидных норм – такой минимум, что люди в принципе друг с другом никогда не договорятся? Что здесь происходит? Где некий механизм, который здесь действует? Если он есть, такой универсальный механизм, который позволяет объяснить вышеупомянутые отклонения, тогда можно говорить спокойно, тогда можно было бы свести основные этические правила в некий единый кодекс. Если этого универсального механизма не существует, если мы этого не объясним, то цепляться за это смутное чувство, за это благостное предчувствие ценностности бытия не очень-то получится. По крайней мере, придется делать большую скидку на то, с какой традицией, с какой культурой ты имеешь дело.

То, с чем мы сейчас имеем дело, описывается в следующих категориях: объем и содержание этического правила. Объем этического принципа – это то, на какой круг людей он распространяется, а содержание этического принципа – это то, что он означает. Вот когда говорят «Не убий», то чего нельзя делать – вот это и будет содержание. А объем – это, соответственно, кому нельзя это делать, и по отношению к кому подобное деяние будет означать именно убийство, а не что-нибудь другое.

Итак, откуда берется такое вот мировоззрение, такое зауживание этики – возвращать долги в своем кругу надо, а сапожнику – не надо (это как пример)? Одних обманывать можно, а других – нельзя, при том, что понятно, что обманывать вообще-то нехорошо? За счет чего достигается вот это зауживание, сокращается сфера действия правила?

Подсознательно, в общем, человек или сообщество, которое принимает вот это неоправданное манипулирование объемом и содержанием этических правил, протаскивает очень банальную идею… Снова сошлюсь на знаменитый «Скотный двор» Оруэлла: «Все животные равны, но некоторые животные более равны, чем другие». Иначе говоря, есть люди и есть другие люди. Есть настоящие люди, а есть не настоящие люди. Есть люди первого сорта, второго, третьего и так далее. И тогда очень легко идти дальше. На людей первого сорта распространяется то, что их недопустимо убивать, их недопустимо обкрадывать, их недопустимо обманывать. Ну, вот почему граф Вронский думает, что женщину можно обманывать? Потому что он исходит из средневеково окрашенной посылки: «Женщина – не человек». По крайней мере, не человек в том смысле, в каком смысле человек гвардейский офицер. Даже не мужчина, потому что сапожник тоже мужчина. Но он – сапожник. Это сопоставимые величины? – нет, конечно.

Самое противное, что эта разница, и, соответственно, этот ранжир, распространяется на такое понятие, как человеческое достоинство. Вот возьмем, например, известные свойства очень многих основных законов, скажем, Франкского королевства или законы Хаммурапи. Что там всегда бросается в глаза? Какой ущерб полагалось возмещать за убитого смерда, соответственно, сперва у франков? Пять условных единиц. А если убит княжеский дружинник? Возмещение в несколько раз больше. Почему?

С одной стороны, понятна социальная логика. Сложно себе представить, что каждого из нас надо охранять так же тщательно, как, например, главу государства. Потому что ежели случится что с главой государства, то государство придет в некое замешательство. А если случится с кем-то из нас, то это будет всего лишь личная трагедия. В социальном смысле, в смысле таких  понятий, как социальная стабильность и благосостояние, это понятно. Так что естественно, что в государственном бюджете будет предусмотрена специальная статья расходов на безопасность высших должностных лиц - спецслужба охраны и прочее.

Но если кто-то всерьез начнет доказывать, что президент, премьер-министр и пр. в любом государстве как человек в большей степени является носителем человеческого достоинства, чем рядовой гражданин этого же государства, то этот человек будет самым прямым образом перевирать реальность.

Человеческое достоинство нам всем присуще в одинаковой степени. По природе нашей, так сказать. Мы можем по-разному соответствовать этому достоинству, это другой вопрос. Но достоинство как таковое, звание человека, или, выражаясь по-библейски, образ Божий, - у нас у всех есть. У всех. Он выглядеть может по-разному и в разной степени искажен, но как факт присутствует у всех. Именно он делает человека человеком. Именно в этом смысле можно говорить о таком параметре, как достоинство. Поэтому если кто-то скажет, что в смысле социальной значимости толковый администратор значит больше, чем возчик в автосервисе, то он будет прав. Но в некоем абсолютном смысле это – одинаковые люди. И покушение на достоинство каждого из них должно абсолютно равным образом отметаться. Почему смешивал какой-нибудь франкский король, Хлодвиг или Карл Великий, социальную значимость с достоинством? Потому, что он себе мыслил положение дел таковым, что положение человека, занимаемое им в обществе, прямо свидетельствует о его достоинстве. Сколько человек стоит на социальной лестнице, столько он стоит вообще. Вообще человек не стоит в деньгах, а по социальной лестнице – стоит. Есть замечательное американское выражение – «мой босс стоит столько-то». Оно допустимо. В том смысле, в каком вполне допустимо мерить человеческое состояние. Но тут имеется в виду не состоятельность как человека, а состояние как наличное имущество. В условных единицах.

Итак, вот такой имеется перекос в человеческой психологии. Откуда эта идеология, она ведь неспроста появляется? Действительно, ну что такое Анна Каренина, пусть и жена высшего сановника, в масштабах Российской империи? – ноль без палочки. Бесплатное приложение к тайному советнику Каренину. Или к тому же Вронскому. Потому что на этих людях держится страна. Убери завтра из гвардии Преображенский полк – смута начнется. А убери завтра всех фрейлин императрицы со двора – ну, других легко набрать. По крайней мере, никакого потрясения не случится. Ну, конфуз маленький. Но вот если всерьез продолжать вот это в некотором смысле здравое предположение, что люди имеют разные степени социальной значимости в пределах социальной системы, - если это есть свидетельство их разного человеческого достоинства, то вот – прямое основание для того, чтобы говорить: «Сапожнику не отдал долг – это вроде как и не долг, какой может быть долг у гвардейского офицера перед сапожником, пусть будет счастлив, что не побили». Или пусть будет счастлив  тем, что ему заказали сапоги починить.

Если мы с Вами внимательно обратимся к себе самим, то наверняка что-то подобное обнаружим и в сфере своих взаимоотношений с людьми. Кто-то достоин нашего внимания, а кто-то нет. С кем-то мы можем быть формальными, с кем-то строгими, а с кем-то мы обязательно будем предельно учтивы. Кому-то мы можем пообещать и не выполнить обещания, а для кого-то готовы в лепешку разбиться, чтобы угодить. Может, это будет как-то по-другому выражаться, но, как правило, у нас нет равного отношения к людям. И не обязательно здесь будет иметь значение выгода. Просто для нас вот этот - настоящий человек, а вот этот - ненастоящий. Впрочем, часто так бывает, что проходит время, и отношения меняются с точностью наоборот. Думаю, что не нужно говорить о том, что эта наша черта не из лучших, и её вдумчиво нужно изживать.

-----

Любому христианину больно, когда он видит карикатуру на Христа или Божью Матерь, слышит неуважительные ко Всевышнему реплики или анекдоты. И вряд ли правильным будет скрывать свои чувства, делать вид, что тебя это не касается. Но вопрос реакции – что, лезть в драку? Брать автомат или взрывчатку, как это иногда делают мусульмане? Какое поведение в этой ситуации будет правильным с христианской точки зрения? Отец Яков Кротов рассуждает об этом.

Я.Кротов:

- Удивительное дело, газеты ведь не пишут о Христе. Если мы откроем любую ежедневную газету, мы там ничего не найдём про церковь, про Бога, мы находим там только плохие известия о том, что здесь христиане возмутились в суде - сняли изображение заповедей Божиих, тут христиане возмутились в школьном классе - сняли распятие, тут христиане возмутились - показывают фильм по роману, кстати, греческого православного писателя, а вот там - Иисус изображен не достаточно благоговейно, и выходит, что мы, христиане, - возмущаемся, возмущаемся и возмущаемся! Допустим, мы, наконец, поняли, что не надо требовать от людей исповедания веры в Спасителя, что это - дар Божий, и мы - разносчики этого дара, как разносчики пиццы, которые стоят, стучат и говорят, - у меня для вас... Допустим, мы перестали стучать, и нашли какой-то более деликатный способ. Мы перестали стращать людей, что они пропадут без этого подарка. Это подарок, это бонус, и человек, может быть, и спасётся без него, тем дороже этот подарок. Ведь мы любим жену не потому, что она готовит нам обед, и без жены мы пропадём. Мы любим её, потому что это наша любовь. Так и Сын Божий. Но, а если, другой человек, не просто молчит о Христе, не просто считает это нашим заблуждением, но атакует Христа, если он Его изображает проходимцем, ханжой, и мы понимаем, что это не правда, даже, если это не верующий. Но единственный наш источник жизни Иисуса – Евангелие - не рисует того Христа, которого часто изображают атеисты, который шляется за богачами, помогает эксплуататорам и т.д., распутничает. Что, нам оскорбляться и требовать земного суда, чтобы покарали и наказали? Конечно, нет! И наша проповедь Христа, наша проповедь Евангелия начинается с защиты человеческой свободы ругать Христа, ругать нас, христиан, с защиты нашей нищеты духовной. Нищета духовная это ведь не просто пренебрежительное отношение к деньгам, это не просто готовность отдать кошелёк ради вечной жизни. Но это готовность не требовать материальной помощи для Царства Божия. Пускай не будет распятия в наших школах, пускай Слово Божие звучит у нас только в семье, пускай мы не получим выхода к трибунам с микрофонами, пускай нас гонят с радиостанций и т.д. Ну и что? Слово Божие – это слово Духа, и Он может обойтись без материальных средств. И любая наша агрессия, любое наше негодование, говорят людям одно, что мы - негодяи, если мы негодуем, говорят о том, что мы вовсе не Христа проповедуем, а проповедуем насилие. Молчание не означает, что мы согласны с теми, кто нападает на Спасителя, - это довольно распространённый взгляд - промолчи и попадёшь в палачи. Это справедливо по отношению к людям. Вот, если я не накормлю голодного, он умрёт голодной смертью, но Бог выше голода, Он кормилец. Если я не потребую освободить заключенного – он будет в заключении, но Бог свободен. Если я не встану на защиту человека от оскорблений – моя вина, но Бог - это Бог, и человек, который терпит оскорбления в адрес Бога, это человек, который исповедует то, что Бог выше кощунников и оскорбляемых. Но есть ещё одно маленькое, но очень важное обстоятельство. Кто из нас с вами будет, скажем, ругать морковку? Да никто. Ну что, морковка? Когда полезна для глаз, если переварить, то гадость, ну, в общем, надо думать. Морковку никто ругать не будет до тех пор, пока кто-нибудь не сделает из морковки культ, не станет говорить, - ты обязан считать морковку главной едой своей жизни, тогда я умру, но не буду разжимать рот и есть эту морковь, это нормальная человеческая реакция. Значит, человек в чём-то патологичен и больной, если он что-то мне пытается навязать как единственно верное. Так то же самое с Богом. Вот часто говорят, - а если твою мать оскорбят, ты будешь терпеть? Как же ты можешь терпеть, если оскорбляют Матерь Божию, или Христа, или Отца? Извините, а кто и почему вдруг станет оскорблять мою мать, давно умершую? Вот, если я стану бегать по людям, стучать в дверь и кричать, - ваша мать – барахло, моя мама, вот это настоящая мать, повесьте её фотографию у себя, и человек плюнет в эту фотографию, в меня плюнет, разорвёт её, и он будет прав. Моя мама, не надо вот так вот говорить о ней. Если ты её так любишь, сделай ей пожалуйста мемориальную страницу в интернете, напиши о ней воспоминание. А, не можешь! Значит, не так ты её любишь, ты не запомнил, ты не можешь о ней говорить, ну, тогда не требуй от другого ничего! Бога начинают оскорблять только потому, что мы Его навязываем! Нету никакой такой силы, которая бы побудила человека неверующего ни с того, ни с сего окрыситься на христиан, иудеев или мусульман, но вот, когда кто-то во имя Божие, во имя Христа начинает устраивать крестовые походы, тогда начинается ответная агрессия, - но она всегда ответная, это не надо изображать так, что человек хочет греха, а мы проповедуем Учителя праведности, - и вот тогда нам отдают отпор. Нам дают отпор не за Учителя праведности, а за проповедь, которая не так, не вовремя, и не теми словами. За проповедь, которую сносили, которую с ненавистью и с предубеждением, а часто и с ошибкой, потому что мы считаем грехом иногда то, что грехом не является. О чём говорить, если для некоторых верующих христиан смотреть мультфильмы – грех, смотреть телевизор – грех, и после этого мы будем говорить, что-то возмущённое о людях, которые отвечают нам оскорблениями!? Они – правы, и всегда люди правы, которые нас не слушают, они правы не в том, что мы не должны говорить, а в том, что мы должны говорить как-то по-другому. Заказчик всегда прав. Вот другое дело, если человек, требует, чтобы мы вообще молчали, чтобы мы не говорили о Христе у себя дома, на прогулке в лесу, прятали свою веру. Ну, тогда мы, как большевики на маёвке, скажем, - нет уж, извините, на Красной площади стройте себе катки, держите там Владимира Ильича, но уж это - лес Божий, если  он не частный, а общественный, и тут я буду говорить о Христе, и тут я имею право вспоминать Тайную Вечерю, и что угодно. Но, к счастью, мы до такого, чтобы христиан вычищали отовсюду, не то, чтобы не дожили, хотя есть страны, кстати, из бывших стран СССР, которые пронизаны советским духом, и там у баптистов могут Библию отобрать и в тюрьму посадить даже, если он читает Библию на квартире, - в Белоруссии схожее законодательство, в Казахстане такое законодательство. Мы хотим этому уподобиться? Конечно – нет. Есть предел, где должна останавливаться наша горячность, наш энтузиазм, и наше выискивание врагов. Я вас уверяю, что Евангелие, переданное не по мегафону, не по телевизору, не навязчиво растяжкой через улицу, а Евангелие, переданное доверительно, переданное вскользь, лучше будет воспринято, лучше будет понято и глубже прорастёт, потому что тогда человек будет видеть не только что, но и как. Он будет видеть не только, что благ, тих и кроток Господь, но что таковы же и Его проповедники. Тихие, но проповедники. Проповедники, но тихие.

-----

И последняя церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Повторимся. Церковь и апостольского периода, и мужей апостольских представляла собою россыпь вполне самостоятельных общин, если и связанных друг с другом – исключительно личными контактами – горизонталью, так сказать. Никакой вертикали, иерархичности не было. И в этом, безусловно, были плюсы – понятно какие – власть развращает – любая, даже которая среди христиан. Но и минусы немалые – отсутствие системы не давало возможности Церкви реагировать на вызовы жизни сообща, как единый цельный организм.

И со временем всё больше христиан это стали осознавать, и среди них, как мы уже говорили с Вами, появились люди, чувствующие своё призвание в служении Церкви организационно, устанавливая межобщинные связи, созидая единство христиан структурное.

Но весь этот процесс происходил естественно, эволюционно - никаких резких скачков. Причём, преобразование Церкви в системную организацию изначально не было самоцелью. Происходило это вполне природно. Ну вот, например, были более сильные церковные общины и более слабые, причём, по разным параметрам. Одни были более многочисленными, другие - менее. Какие-то общины были более интеллектуальными, духовно зрелыми, какие-то - материально богаче и т.д. И, естественно, более сильные помогали слабым. Ну, а по умолчанию, тот, кто помогает, всегда становится, как минимум, на ступень выше того, кому помогают. Это психологически закономерно – это не обязательно даже проговаривать.

Как вот, например, Римская церковь, как мы говорили с Вами, изначально была мощной во всех отношениях – в первую очередь, духовно. Как-никак воспитывали и образовывали её два столпа веры – первоверховные апостолы Пётр и Павел. Ну, фактор столичности – центр культуры, коммуникаций – все дороги вели в Рим и т.д.

Первенство Римской церкви ощущалось ещё в веке апостольском. Помните, мы говорили с Вами об обмене письмами между иерусалимской и римской общинами, в которых наставления и моральная поддержка исходила со стороны римской общины.

То же мы видим и в век мужей апостольских. Первым примером такой заботы в этот период является знаменитое письмо Климента Римского к коринфянам. Т.е., одна община заботится о другой. В коринфской церкви, как и во времена Павла, опять нестроения, и эти нестроения привлекают внимание римской церкви, которая чувствует себя ответственной, чувствует себя обязанной помочь церкви коринфской.

И эта забота римской церкви проявлялась не только по отношению к коринфской. Сильнейшая столичная община считала своим долгом или даже своим служением помогать другим церквям. На это стоит обратить внимание, потому, что пройдёт много времени, и это обстоятельство сыграет большую роль в истории Церкви в целом. Если поначалу забота римской церкви о слабых общинах носила характер братского попечения, которое можно было выразить словами апостола Павла: «был ли страдающий, которому я не сострадал?», то в дальнейшей исторической перспективе это приведёт к примату Римского епископа-папы. Церковь Римская провозгласит себя главной над всеми другими христианскими церквями, и будет пытаться подчинить себе всех и вся. Но это ещё очень нескоро будет.

А пока мы видим всё только хорошее - римская Церковь берет на себя служение единства Церквей и в этом преуспевает. На Востоке этим могли заниматься и эфесская, и антиохийская церкви. Позже на Востоке еще Александрийская Церковь будет чрезвычайно влиятельной и весьма  ответственной.

Но при всей разнице в численности, местоположении, духовном уровне и материальной состоятельности пока нет никакой формальной разницы между общиной какого-нибудь крохотного посёлочка и церковью Римской. И та, и другая – церкви Христовы.