Сегодня мы продолжаем наш с Вами разговор из цикла христианской этики. Размышляя о нравственности, и не только о христианской, в прошлый раз мы остановились на понятии «ценность». Что для человека представляет ценность? В связи с этим давайте прослушаем следующий фрагмент наших с Вами старых видеомагнитофонных лент.

Из архива:

- Интуитивно мы понимаем, что некие ценности существуют и незыблемы, но как это обосновать – вот вопрос. Нельзя же развивать богословие из соображения: «Вот, обычный человек чувствует, что есть незыблемые ценности». Человек обычно чувствует не незыблемые ценности сами по себе, человек обычно хорошо чувствует то, что легко оформляется в категорию долга. Конечно, это тоже выражает его смутные предчувствия о том, что действительно есть незыблемые ценности. Но сам человек их, как правило, называет с трудом, потому что эти смутно чувствуемые незыблемые ценности действительно сложно осознавать. Он ими живет, но с трудом сознает. Для этого требуется некоторое усилие. Так что, может быть, нам правильнее будет на время как-то отставить смысл ценности, поскольку у нас четко их определить сходу трудно, и снова вернуться к тому, что зовется долгом.

Мы, в общем, не сомневаемся в том, что мы вот это должны делать в жизни, вот это. И все это кажется нам несомненным, самоочевидным.

Можно, конечно, спорить об объеме этой самой очевидности, - то есть насколько человеку очевидно все, что он должен, и чего не должен. Это не так просто, как кажется. Ну вот, к примеру. Мы как христиане знаем, что мы должны реализовать свое предназначение: ведь реализация своего образа и подобия Богу – это высший долг христианина. Это то, что мы должны. Вопрос: кому должны? – Богу. И себе.

Но это – долг. И христианам он более или менее понятен. Но это понятно христианам. Трудно представить себе людей за пределами христианства, которые в состоянии были бы воспринимать такое долженствование за чистую монету, так, с бухты-барахты. Потому что то, что очевидно в результате пережитого откровения, в результате личного, постепенного воцерковления, в результате, так сказать, встречи со Христом, - все это не может быть очевидно человеку, который ничего этого не переживал. Если для этого человека Бог – в лучшем случае привлекательная абстракция, то как он вообще поймет, что он что-то этому Богу должен, да еще такое неудобовразумительное – исполниться по некоему образу и подобию? Это все неочевидные человеку вещи. Так что не всякое долженствование, на  самом деле, так уж легко обосновывается.

Ну, конечно, есть вещи простые, которые доказывать никому не надо. Какие же это простые вещи, какие это простые формы долженствования, которые не надо никому доказывать? Вот надо работать, добывать хлеб насущный. Да, кто-то не работает, а кто-то с утра до вечера вкалывает. Ну а если никто не будет работать, что тогда будет? Вообще, формы нашего долга действительно, самоочевидные и простые. Об этом писал целый ряд наблюдательных богословов, причем, как правило, христианам это было проще всего сделать. Например, Клайв Льюис в замечательном очерке «Просто христианство», пишет: «Нет на Земле такого народа, такого сообщества человеческого (даже среди уголовников), в котором почиталось бы нормой, к примеру, убийство себе подобного или дезертирство с поля боя, или воровство – в преступном мире с некоторой оговоркой: у своих. В преступном мире украсть у своих это крысятничество, а крыса весьма презренный человек». (Мы потом еще поломаем голову над загадкой, почему у своих – это воровство, а не у своих – это не воровство, но пока мы отталкиваемся от очевидностей). Итак, нет сообщества, где было бы нормально, что мой сосед у меня что-то крадет, и в этом сообществе найдутся люди, которые не будут укорять этого соседа, не будут призывать его к порядку. Не бывает так. И практически не бывает сообществ, где была бы нормальной супружеская измена. Что там может быть до брака, вокруг брака – это вопрос сложный, сообщества бывают разные, но если речь идет об измене, - то нет таких, даже очень распущенных сообществ, где это было бы нормой. Есть сообщества с разными взглядами на брак, на его содержание, но вот на супружескую измену не бывает разных взглядов.

Правда, в некоторых нехристианских культурах есть воззрение, что в измене виновата бывает только женщина. И такое воззрение встречается не только в каких-нибудь модерновых тусовках, а во вполне традиционных родовых патриархальных сообществах. Там, действительно, мужчина - глава рода, и, следовательно, мужчина и женщина – это не одно и то же. Они неравноправны. Обосновывается это, как правило, таким образом: если изменил мужчина, то это, собственно, и не измена. Строго говоря, изменить в таком браке может только женщина. Там обоснование ровно такое. То есть фактически этот нюанс с равной ответственностью за измену так вот изящно обходится: что мужчине это можно потому, что это не измена. Между прочим, это некая такая антропологическая проблема: почему в традиционных сообществах намного более острая всегда была реакция на то, что называется женской изменой? Она имеет антропологическое обоснование. Но мы сейчас не об этом. Вот когда мы до темы брака дойдем, тогда будет видно.

А пока – вот, остановимся на этих очевидных вещах. Действительно, есть некий общий круг вполне элементарных, действительно очевидных норм, которых должны держаться все. К слову говоря, что еще делает их очевидными, обратим внимание: как нередко люди сами себе обосновывают то, что эти нормы должны соблюдать все. Бывает такое обоснование от противного: если это перестает соблюдаться, значит, такое общество ждет крах, оно не в состоянии существовать дальше. То есть сообщество, где нарушаются элементарные нормы нравственности, где мораль стала относительной, - такое сообщество воспринимается как то, что обречено на самоуничтожение. Это тоже важно, потому что фактически это показатель того, что вот эти нормы нравственности, самые элементарные, самые очевидные – они так вот неявно становятся внутренне мотивированными, обоснованными.

Люди обычно не знают тех слов, которые требуется здесь говорить, поэтому ограничиваются именно таким утверждением: если нарушать самоочевидные нормы, то будет невозможно жить. В этом признании уже содержится утверждение, что эта, собственно, абсолютная ценность есть не что иное как жизнь. Жизнь как таковая. Как возможность существования.

Итак, верховной ценностью является жизнь. Далеко не все так думают, но даже прожжённый  циник, который то и дело ворчит, мол, жизнь – дерьмо, и зачем меня мама родила без спросу? – когда приходит смерть, начинают цепляться за жизнь всеми коготками. И весь скепсис осыпается, как шелуха, и Бога вспоминают, и дьявола, и даже то, о чём и не следовало помышлять.

-----

Слово «Рай» в переводе на русский – сад, всего лишь. По-разному люди представляли это место будущего нашего загробного блаженства – с ангелочками, играющими на арфах, экзотическими плодами сказочных деревьев, птичками, поющими по нотам, цветами, рдеющими неземными красками, и т.п. Т.е., главное попасть туда, а там уже всё будет okay – блаженствовать всю вечность! Как там будет на самом деле – никто не знает, но что там ни в коем случае не будет – это скуки и безделья. «Творчество и поиск!» - останется нашим девизом и в жизни будущей. Несколько слов об этом отца Якова Кротова.

Я.Кротов:

- Откровение Божие. Прежде всего, откровение Божие - это благодать, которая касается человека изнутри. Благодать касается нас изнутри, и преображает само наше мышление, и тогда мы начинаем по-другому смотреть, по-другому читать. Это можно сравнить с ребёнком, который подрастает, и вдруг изнутри, я уже не буду говорить о механизмах, он начинает понимать, что есть любовь. И тогда десятилетний мальчик, когда он смотрит фильм, и на экране герои начинают целоваться, отворачивается, потому что ему скучно. Пятнадцатилетний мальчик, он, наоборот, впивается в экран, потому что вдруг в нём что-то заговорило. Так вот, откровение не даёт нам какой-то новый фильм, оно даёт нам хорошо известные жанры и тексты, но оно внутри нас меняет. Тем не менее, откровение Божие и Библия состоят из довольно разных частей, из довольно разных жанров. Общее – одно, это общее вынесено в заголовок – Завет, т.е. Договор. Откровение Божие не является монологом, оно является договором, потому что Завет - это прежде всего  договор, и если прямо взять карандашик и в тексте Священного Писания подчеркнуть завет Бога с Авраамом, Бога с Ноем и т.д., то мы получим формулы, похожие на те, которые в 19-м веке археологи раскопали в Вавилоне. Вавилонские таблички, и там была отдельная полка, видимо, всё это было, конечно, в развале - договора, - вот я арендую у тебя этот участок земли. И они написаны в тех же самых формулах, которые находятся в древнейших частях Библии, и они написаны в тех же словах и выражениях, которые содержаться в древнейших текстах книги Бытия, в рассказе о договоре Бога с Авраамом и с другими праведниками. Священное Писание – это разговор, это договор. И в этом смысле оно больше всего в основе своей напоминает сценарий, где, конечно, есть в скобочках ремарки: входит такой-то, на стене висит ружьё, на Голгофе стоит крест, - но самое главное, что должен передать кинорежиссёр, это диалог, вот здесь без актёров не обойтись. Кинорежиссёр может всё, но не он делает диалог, диалог делают актёры. И Бог не участвует в диалоге как таковой, Его ангелы, Его Дух - с человеком. Так вот, если мы возьмём древнейшую часть книги Бытия, если мы возьмём рассказы об Аврааме, Исааке, Иакове, и так вот вплоть до завоевания святой земли, то из всех жанров кино, из всех жанров сказочных и т.д., это всё жанр квест – поиск, когда люди ищут. Вот впереди чётко понятная цель – святая земля, дети, стать самым многочисленным народом на планете, быть счастливым, молочные реки и кисельные берега. Простая и ясная цель, это детский жанр, в сущности, и компьютерные игры это прежде всего для детей, когда они учатся иметь цель и её достигать. Понятно, что тут надо, вовремя научившись, отодвинуться от компьютера и не на компьютере начать заниматься каким-то другими, более творческими делами. Но прежде всего, завет и договор – это поиск. Горе тому человеку, который спокоен и считает, что ему нечего искать, что в мире нету потерянного. Потерянное есть. И, наверное, самый первый рассказ, что такое ложный поиск, это история Адама и Евы. Вот они в в Раю. В Раю нечего искать? Тогда Рай - это очень скучное место. В Раю не к чему стремиться? Тогда долой Рай вообще из нашего лексикона. Тогда прав Марк Твен, который издевался над теми представлениями о Рае, которые были у верующих баптистов в конце 19-го века, даже, я бы сказал, уже у фундаменталистов, у представителей епископальной церкви, самой такой номенклатурной религии тогдашних Соединённых Штатов, - белые облачка, праведники с арфами… «У меня нет музыкального слуха, - возмущался Марк Твен, - что мне делать с арфой? Я только испорчу райское наслаждение всем другим!» Адам и Ева – конечно, у них была цель, и цель была Богом названа, и эта цель - добро и зло. И фрукт, и плод,  - наверное, исторически это был гранат, прежде всего, он на востоке в ту эпоху и в той местности считался самым сладким и вкусным, но ведь и это только символ. Вечность - это не вечная сытость, не вечная удовлетворённость, а вечное стремление, вечный поиск, это бесконечной движение к определённой цели. Человек, который отказывается от Рая, говоря, что там все ответы, а я хочу поиска истины, я не хочу истины конечной, он не понимает, что истина в конечности не существует, а у поиска конец есть. Поиск, он одновременно делится и на чёткие куски, как в Священном Писании генеалогия праотцев, и одновременно - это единый мощный рывок в бесконечность. Такова вся человеческая жизнь. Чем жив человек? Тем, что мы ежесекундно вдыхаем и выдыхаем, и сердце гоняет кровь по замкнутому циклу. Да, в этом смысле мы похожи на колесо, на обезьяну, которая сидит на ветке и жуёт бананы - всё хорошо. Но мы же люди не поэтому, а потому что мы - колесо, на котором можно куда-то ехать, у нас есть дорога. И поэтому в нас сочетается вот это временное с возможностью быть бесконечным - бесконечно двигаться вперёд. Поэтому, быть верующим с точки зрения Писания, как раз означает - не закрыть себя для бесконечности и поиска, а открыть. Другое дело, что наш квест, наш поиск, это не какая-то сказка о царевиче, который ищет невесту, и всё заканчивается свадьбой, тогда бы у нас был комплекс Дон Жуана, это настоящая психологическая болезнь, когда человек боится женщин, боится сказать: «да», как Подколесин в «Женитьбе» Гоголя, и меняет женщин как перчатки - погулял с одной, переходит к другой, потому что он боится, что одна и та же женщина будет завтра, ему это страшно. А, по-моему, страшно совсем другое - когда завтра будет другая женщина. Что это такое? А та куда делась? Ты её убил? Ну, душевно - убил. Поиск и вечность заключаются не в том, чтобы найти дверь и заколотить её, а в том, чтобы найти дверь и войти в неё, и там будет не другая дверь, а там будет сад без конца и без края. И настоящая жизнь не заканчивается свадьбой, криками горько и т.д. Она только начинается после этого. Да, первые книги Ветхого Завета похожи на рассказ о приключении жениха, - ну, самый яркий, конечно, рассказ о праотце Иакове, как он сватался за Рахиль и четырнадцать лет служил Лавану ради своей любви. Сорок лет Израиля ради святой земли - тоже квест, и довольно кровавый, очень похожий на компьютерную стрелялку и бродилку. Но настоящее начинается в Евангелии, в Новом Завете, где уже не договор о том, что ты возьми у меня участок в аренду, а взамен плати мне ежегодно столько-то. Всё - участок твой, я его тебе дарю, от тебя больше ничего не требуется! И если с Богом у Авраама был договор такой, что я Тебе верен, а Ты даёшь мне бесконечное потомство, то со Христом - совсем другой договор, - я Тебе верен, но мне не нужно бесконечного потомства, Бог даёт воскресение. Что лучше, что у меня будет бесконечное множество детей, или что я, мои отец и мать – воскреснут, и что будет бесконечное человечество, вместо того, чтобы гонять один и тот же фильм по двести раз в разных вариациях. Мы все - голливудские фильмы, или не голливудские, они все - ремейки той же самой Библии, того же самого квеста, боевика и мечты о любви. Просто - новые актёры, новые декорации, чуть-чуть другие диалоги, кинорежиссёр, но сюжет один и тот же. И литературоведы насчитывают примерно два десятка сюжетов, и они все сводятся к поиску невесты, любимого человека. А в Новом Завете, наконец, открывается то, что после свадьбы, то, что после того. Как мы нашли, поселились и хотим, как белка в колесе, устроится на месте? Нет! Колесо человеческой жизни не для того, чтобы давать электрический ток в чью-то чужую турбину и крутиться в ней. А в том, чтобы стремительно двигаться вперёд вместе со всеми людьми, это действительно бесконечная любовь, бесконечный поиск и воскресение.

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Хронологически век мужей апостольских определяется двумя событиями. Открывается он трудами главы Римской общины Климента (это примерно 90-е годы), а заканчивается сей период смертью Поликарпа Смирнского - примерно в 155-м.

О данной эпохе по большей части мы можем судить по сохранившимся письменным памятникам, до нас дошедшим и неоднократно переизданным в сборнике под названием «Писания мужей апостольских». Это «Послание Климента Римского к коринфянам», написанное примерно 95-м году, «Учение 12-ти апостолов» или по-гречески «Дидахе». Затем примерно в 110-м были написаны письма Игнатия Антиохийского, прозванного Богоносцем, принявшего мученическую смерть в царствование императора Траяна. Все остальные тексты относятся к 1-й половине 2-го века – так называемые послания апостола Варнавы, «Пастырь» Ерма, послание Поликарпа Смирнского к филиппийцам и т.д. А Евсевий Кесарийский – историк 3-го века приводит кое-какие цитаты из творений церковных авторов, тексты которых до нас не дошли. Также ряд важнейших нехристианских источников имеется – скажем, знаменитая переписка императора Траяна с губернатором Вифинии Плинием Младшим.

Историческая эпоха мужей апостольских в определенном смысле переходная. Ученики и сподвижники апостолов еще живут голосом своих наставников. Какое-то время всё движется, как бы по инерции. Даже церковные проблемы, которые уже давно назрели, решаться будут не в этом поколении, а несколько позже - через полвека, век, через полтора века. Уже в эпоху церковных учителей основательно будут даваться ответы на животрепещущие вопросы – это где-то конец второго – первая половина третьего веков.

Касательно особенностей церковной жизни в этот период, надо отметить, в частности, характер отношений Церкви с государством. Это важно, потому что вялотекущее преследование христиан со временем разразится массовыми кровавыми расправами.

Во-первых, я хотел бы, чтобы мы довольно осторожно употребляли слово «Церковь». Потому что, несмотря на то, что христианские общины существовали по лицу всей Ойкумены, как мы уже говорили с Вами, не было единого связывающего структурного элемента. Все общины были самостоятельными. Единство могло быть только в одном - в вере, мире, любви и духе. О тогдашней Церкви можно говорить как о некоем движении, которое вызывало реакцию государства в тех местах, где христианство становилось многочисленным и влиятельным. А там, где христиан были единицы, государственные мужи на них особого внимания не обращали.

В целом в век мужей апостольских в большей части общин прямых  гонений не было. Некоторое давление могло быть, но не тотальная борьба, как, например, в СССР, когда государство ставило себе задачей прямое уничтожение Церкви. По крайней мере, большую часть советской истории было так. Церковь всегда оставалась идеологическим врагом. Несколько десятилетий, вплоть до Хрущева включительно, когда ставилось задачей полное уничтожение Церкви. В век мужей апостольских государство такой задачи себе не ставило.

Можно также говорить о синкретической, смешанной атмосфере вокруг христиан. С одной стороны, к ним относились как к некоторым выходцам из иудаизма, с другой стороны, их уже довольно неплохо различали. Те же Плиний Младший и Траян знали, что это уже не иудеи. В-третьих, очень многое зависело от личности местного правителя – проконсула, прокуратора, префекта. И многое зависело и от духовной силы самой общины.

Я сейчас пытаюсь сказать, что в целом христианство как движение, или как - с точки зрения римской власти - религиозное общество не представляло какой-либо опасности для государства, и не являлось вызовом для Римской империи. И, тем не менее, в целом, начиная с века мужей апостольских и далее, мы можем говорить о взаимоотношениях Церкви с государством, используя такой латинский термин, который многие из вас прекрасно переведут и сами: Еcclesia pressa - «Церковь гонимая».

Не обязательно физически уничтожаемая, но находящаяся под мощным давлением - моральным, экономическим, политическим, социальным, каким угодно. То есть в целом со стороны государства атмосфера была неблагоприятная для христиан. Имеется в виду - государством как общественным институтом, а не народом в целом. Также речь идёт не об интеллигенции в частности, потому что впоследствии мы с вами еще, даст Бог, поговорим о том, как относилась греко-римская интеллигенция к христианам, и как относился к ним народ в целом, и в частности, социальные низы.

Пока отметим одно – практически никогда не было, чтобы все три вот таких врага христианства наступали вместе – государство, простой народ и интеллигенция. Такого не бывало. Было, когда государство активно выступало против, а интеллигенции было наплевать. Или народ крови требовал, а государство именно в этот момент и в данном месте толпу сдерживает. 

Сие важно для наших дальнейших рассуждений - в частности, когда мы будем говорить о двух христианских писателях, которые стали мучениками за Христа – как всё происходило, и кто был инициатором их смерти.