Вопрос: Ожидать помощи от ближних или помогать им? С одной стороны - всё просто. Если ты бедный, значит тебе должны помогать люди состоятельные. А ежели ты толстосум – значит – наоборот. Кто-то скажет, мол – взаимно – ты мне помогай, я – тебе.

Оно, в общем, всё верно. Однако эти суждения не разрешают внутренней проблемы – духовно-психологической. Каков наш первостепенный настрой? На что я ориентирован по жизни – на то, чтобы другим служить, или – чтобы мне служили? Кто в центре ценностной иерархии – я или мои ближние? Рассуждает об этом отец Яков Кротов.

 Я.Кротов:

- Духовная жизнь, из чего она состоит? Если духовная жизнь похожа на поездку в поезде к какой-то далёкой и заманчивой цели, мы вошли в вагон, первое, что мы видим, и что нас беспокоит? Это не вагон, первое, что нас беспокоит, это соседи, даже император Николай Второй, у которого был личный поезд, всё равно - даже царь в своём царском вагоне - едет жена, камердинер, и, конечно, если мы живём в замкнутом пространстве, хотя бы несколько часов, вот очень важно - какой сосед, крайне важно! А что именно важно? И вот здесь два принципиально разных подхода: хороший сосед для меня, или хорош ли я для соседа? Если первое, это называется эгоизм, когда я всё примериваю - правильно ли ведёт себя сосед. Вот я вошёл в вагон, а он сумку на моё место поставил, я должен напрячься, попросить его переставить сумку, ну что это такое? А вот от него дурно пахнет, а вот он чавкает, когда ест, еду разложил и даже не предлагает присоединиться. А вот он стал раздеваться. А если это женщина, а я мужчина, сколько тут возникает всяких недоразумений! Это эгоистическая жизнь. Когда я - центр вселенной - вошёл в купе, то всё в свете моей космической души должно приобрести какое-то значение. Есть нормальный заход, когда мы заходим в купе и смотрим, сосед поставил вещи на моё сидение, значит ему не удобно там вот в отсеке, и мы говорим, - здравствуйте, разрешите представиться, меня зовут так-то, как вас зовут, не могу чем-то помочь? Вещи ему надо помочь поставить и не смотреть, что он взрослый мужик. Взрослый мужик, а, может быть, сердечник. Взрослый мужик, а, может быть, у него парализована рука, мало ли что - все сомнения жизни толкуются в пользу ближнего, принцип презумпции невиновности, принцип презумпции нужды. Мы нужны другому человеку, не случайно этот человек купил билет именно в это купе. Третья составляющая духовной жизни - это помощь другому человеку, то, что можно назвать милосердием, у римо-католиков - каритативные дела. Мне очень нравится, потому что фонетически похоже на звук такой барабанный: каритативный, каритативный, каритативный, каритативный, каритативный… У святого доктора Фёдора Гааза, знаменитого в правление Николая Первого, у него были часы с девизом: «Спешите делать добро» - часы украшены такой надписью. Тик-так, тик-так – хронометр. Как музыкант играет в соответствии с ритмом, указанным композитором, так для нас Бог указал свой ритм. Это ритм милосердия, ритм внимания, ритм любви. Это далеко не легко, но надо учиться. Но полезно помнить, что мы можем прочесть всю Библию, можем прочитать все молитвы, можем двадцать часов в день молиться, но если мы не заботимся о ближнем, если мы не ищем кому что сделать, мы не верующие. К сожалению, как говорил граф Монте Кристо, не нужно искать нуждающихся, они всегда рядом с нами, иногда, и очень часто, к сожалению, это просто люди, которым нечего есть. И когда к нам какой-нибудь грязный пацан на вокзале подходит, а мы сидим в Макдональдсе в ожидании поезда, - вот, и опять появились беспризорники, - прости нас, Господи, грешных, - и вот он протягивает руку. Вы понимаете, он, может быть, наркоманит, клей нюхает, может, он зарезал родную мать, от родного отца убежал из дому. Не важно, ему нужно дать денег достаточно для того, чтобы он поел. Если он на эти деньги купит спиртное, это его проблема, - я должен отнестись к нему с уважением. Взрослому, я может быть, не дам денег, а скажу только: вот, пойдём, я куплю тебе бигмак. Но ребёнку я дам именно денег, из уважения к нему, чтобы он чувствовал, что я его уважаю. То же самое с любым нищим. Сперва мы даём уважение, заговариваем, или хотя бы даём что-то и при этом говорим: ради праздника, или спаси Господи, но чтобы человек чувствовал, что мы его уважаем, и что то, что он у нас берёт, это нам льстит, это он нам хорошо делает. Конечно благотворительность - дело страшно сложное, заслуживает отдельного разговора, но ещё раз скажу, если у табуретки две ножки, усидеть на ней трудно, значит, должна быть третья - и Библия, и молитва, и дела доброты, дела милосердия. И никогда нам не будет так плохо, чтобы мы не могли кому-то рядом с нами помочь. И даже когда мы будем умирать, готовиться предстать перед Богом. И всё равно, рядом с нами сиделка, близкий, который к нам пришёл, и всё равно, утешить, посмотреть, я надеюсь, мы сможем даже в таком состоянии - это называется: смерть непостыдная.

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной академии Алексей Ильич Осипов.

А.И.Осипов:

- Невозможно описать никакими словами и понятиями, что такое истина, выразить это невозможно. Невозможно! Все наши слова условны, неопределённы, не ясны. Что такое неопределённы? Пределов не имеют, расплывчаты. Поэтому мы употребляем слово «истина», но как бы мы не пытались её определить, она не выразима ни с помощью никаких слов, она не выразима. А вывод тогда - какой? Можно ли выразить состояние мира, даже вот этого четырёхмерного пространства и времени, а, представьте себе, что же мы сможем с помощью наших слов и понятий сказать о мире n-мерном? В «n» что хотите можете поставить, любое число, а, может, мир таков и есть? А, может, он вообще не такой, где вообще самой категории измерения нет? Не n-мерного, а безмерного, а, может, он и такой есть, что можем мы сказать? Представьте себе, если человек видел тот мир - апостол Павел, что он может сказать, сказать, т.е. словами выразить? Ничего! Один архиерей умирал, такой простой, простоватый человек, никакой не философ, единственное, что поразило окружающих, он всё смотрел, и говорил, - всё не то, всё не так. Ну, мы, как себе представляем тот мир-то? По образу и подобию этого, только так и представляем. Он с изумлением оглядывается, и говорит, - всё не так, всё не то. Он в изумлении! Можно понять его изумление, когда действительно там всё не так, и всё не то. Один физик, он ныне здравствующий -  Охлибенский - подвёл очень хороший итог этой проблемы. Вот какой, он сказал: развитие теории познания показало, что никакая форма умозаключения не может дать нам абсолютно достоверного знания. Ух, как точно сказал, абсолютно точно, это же элементарно просто, поэтому выглядит просто смешно и, простите меня, даже неразумно, если вдруг слышим от учёного или философа, который настаивает на том, что наука - это знание. Знание чего? Учёный, чем он выше поднимается, может сказать только одно, - знание заключается в степени познания своего незнания. И чем выше поднимается человек, тем более он приходит к видению этого. Академик Наан как-то верно написал: мало кто знает, как много нужно знать, чтобы узнать, как мало он знает! Здорово, правда? Хорошая такая игра слов! На самом деле - очень глубокая мысль. Совершенно верно! Поэтому, кстати, я вам скажу, что истинный учёный, истинный философ, он всегда очень скромен в отношении своих познаний. И напротив, дилетант всегда горд высотой их. В коллективном труде наших русских философов, это очень интересный, кстати труд, коллективный труд, книга называется «Логика научного исследования», написано следующее: «В настоящее время можно считать доказанной несводимость знания к идеалу абсолютной строгости, к выводу о невозможности полностью изгнать, даже из самой строгой науки математики, не строгие положения после длительной и упорной борьбы, вынуждены были прийти логицисты, т.е. рафинированные математики. Всё это свидетельствует не только о том, что любая система человеческого знания включает в себя элементы не могущие быть основанными теоретическими средствами вообще, но и о том, что без наличия того или другого элемента не может существовать никакая научная система знаний». Никакая - научная, сказано абсолютно точно! Оказывается, наука, которая говорит о точности познаний, о точности, о достоверности, оказывается, это просто мечта, но мечта, не имеющая под собой достаточных оснований. МЫ знаем вот то-то, то-то, но насколько мы знаем? Если наше знание достоверно, если оно действительно объективно, и мы говорим, что мы знаем, что практика подтверждает, но всегда – «если», но так ли - остаётся всегда вопрос. Это имеет непосредственное отношение, если хотите, к богословию. Какие богословские выводы из этого можно сделать? Первое и важнейшее, если даже то, что мы можем увидеть, что можем потрогать, можем понюхать, можем попробовать, можем всячески кувыркать, я не знаю, что делать, то, что в наших руках, и даже это оказывается за границами достоверности нашего познания! Вот это мир, в котором мы живём, что же тогда мы можем сказать о мире, о котором у нас практически нет вообще никакого почти опыта, у подавляющего большинства людей, что мы можем сказать, что мы можем знать, кто может выступить с какой-либо критикой! Религия говорит, христианство говорит: «Да, Бога никто никогда не видел». Причём, этот апофатический принцип, он является в данном случае действительно отражающим то, с чем мы соприкасаемся, мы соприкасаемся с иным абсолютно миром, о котором можем только молчать. Молчать. Сами мы не можем, он, этот мир, может нам открыться, но не мы можем его познать. Бог может нам открыться, Он явился нам для этого, и опять-таки открыл нам не тот мир, мы о том мир ничего не знаем. Кто знает, что такое рай, что такое ад, что такое вечность, что такое страшный суд? Что мы знаем? Ничего по существу. Мы знаем зато другое, в высшей степени важное. Кем, каким надо быть, чтобы войти в этот мир, и уже познавать не в зеркале гадательно, как пишет апостол Павел, а увидеть лицом к лицу. Человек как образ Божий, оказывается, может увидеть это лицом к лицу, но только при определённых условиях. Оказывается, Богопознание это есть строгая наука, это не фантазии, а строгая наука, требующая совершенно строгих условий. Отступление от этой науки приведёт к тому, что на аскетическом языке называется прелестью, а на языке нашем, обычном, мы скажем - приводит к фантазёрству, к мечтательности, к сумасшествию. Да, есть два вида прелести, и один из этих видов, как правило, приводит к сумасшествию. И, к сожалению, в нашей жизни мы тоже встречаемся с этими людьми, которые уже полоумные - всё они видят, всё уже слышат, - я не знаю, что с ними происходит. Да, легко сойти даже с ума, ещё бы, наука о духовной жизни это строгая наука, надо знать принципы основные - вне этого нельзя, потому что мы вступаем в тот мир, который гораздо более ответственен, чем какой-нибудь микромир, где эта радиация и прочие вещи. Радиацию может уничтожить человек, а, вступая в духовный мир, ой, каким нужно быть осторожным, чтобы оказаться не попалённым огнём!

Православный миссионер отец Виктор Веряскин рассуждает о судьбе Отечества нашего в связи с недавним празднованием Крещения Киевской Руси.

В. Веряскин:

- Один из аргументов, естественно, был государственнический, мировоззренческий, это был цивилизационный выбор. И хотим мы этого или не хотим, плохо или хорошо, мы идём уже 1000 лет по этому пути, заложенному ещё на том этапе князем Владимиром. Вот, второй этап, как часто было, он - семейный, частная жизнь - дело великое, у каждого есть семья, жена, дети, свекровка, золовка, мамки, няньки, большие связи, оказывается. Бабка князя Владимира Ольга уже была христианкой частным образом, поэтому семейное влияние, кроме государственного, оказало тоже большое воздействие - родственники уже христиане. Они по-своему это демонстрируют в жизни, во взаимоотношениях, и, в общем-то, где-то внуку намекают мягко или жёстко, что и тебе пора принять христианство, отпустить свои гаремы и в Берестове, и где там ещё, и вести моногамный образ жизни христианина - одна жена, один муж, верные друг другу. Вы же понимаете, что это нелегко человеку, который привык к тому или другому, хоть из моногамного брака прыгнуть в гарем, хоть из гарема прыгнуть в моногамный брак. Не так легко, не то, что завтра с девяти утра понедельника, бах - и сделали всё это. Поэтому понадобилось время, и это второй аргумент, и второе основание, вторая причина - семейное влияние, почему князь Владимир дошел до принятия христианства как государственной религии. Как вы думаете, какое третье основание? Просто поиск истины. Политические и прагматические расчёты государственной пользы и семейные обстоятельства, этого уже достаточно для принятия какого-то решения, и князь Владимир принял это решение, принял это решение и осуществил его. Я хочу сказать, что это в самом деле укрепило державу князя Владимира. Я вот когда был в Канаде в Торонто, в институте святого князя Владимира, и покопался там в библиотеке, я с удивлением обнаружил книгу «География Украины». На обложке была нарисована карта Украины, и там тоже Кубань входит в состав Украины. Для меня это было новостью тогда, в 90-е годы, и я библиотекарю говорю, - а можно сфотографировать эту обложку или какую-то ксерокопию сделать, я на память хочу себе вот такую карту Украины - никогда не видел, что пол Воронежской области, пол Белгородской, и Кубань входят в состав Украины. Она говорит, - можно, но вы не торопитесь, вы же несколько дней тут будете, позанимайтесь, - некоторые украинцы, когда умирают престарелые родители, а они сами уже обамериканились, так дети их сдают в библиотеки к нам не нужные им книги, и у нас, говорит, дубликатов много. Я, - говорит, - покопаюсь в хранилище и, может быть, найду и подарю вам такую книжку. И нашла, и подарила. Я её привёз, она у меня сейчас есть - с этой картой Украины. Оказывается, после 1917 года, когда начали думать о расказачивании кубанских казаков, и уже раздавались такие голоса, если они не во всём «красных» поддерживали, то станица кубанских казаков провела сходы, и собрание решило, одна станица решила, вторая - входим в состав Украины, чтоб нас не расказачила Москва. Собрались, оформили юридически все эти решения станицы и районов, отправили гетману Скоропадскому, тот провёл заседание, и решили, и приняли, и тоже оформили принятие Кубани в состав Украины. Конечно, гражданская война потом поломала и не дала до конца осуществиться этим планам, но карта, составленная в то время по этим результатам, осталась в истории, и осталась памятником. Поэтому, это очень опасная стезя - претендовать на ту территорию, которая когда-то в какой-то момент,  в какое-то время, - а что такое в сравнении с вечностью любое время - это момент, - была когда-то под чьим-то каблуком, под чьей-то пятой, под чьими-то соображениями.

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Итак, в качестве морально-духовной поддержки иерусалимских христиан-евреев, скорбно предчувствующих разрушение храма – не просто главной святыни, а средоточия их веры и религиозности, появилось знаменитое послание, которое так и называется «Послание к Евреям». Писано оно было христианами Рима – соответственно из язычников - людей, совершенно не замороченных ни храмом, ни Моисеевым Законом. Причём, на сей раз они оказались правы – ушёл поезд – ни храм теперь по большому счёту не нужен, ни обрядовые предписания – Новая эра наступила, эра Христа. В Иисусе ветхозаветный Закон завершён и, Слава Богу!

Безусловно, легко такое говорить нам с Вами, да и тогдашним христианам Рима – вчерашним язычникам, да не так просто с этим согласиться евреям, которые, даже уверовав во Христа, всё же десятилетиями продолжали соблюдать Старый Закон. Более того, иудео-христиане были уверены, что вскоре наступит Судный день – Паруссия – Второе Пришествие Христа в силе и славе, Который восстановит справедливость, свершив Страшный суд над всеми народами. Они чаяли этого Пришествия со дня на день, но тщетно. Последнее обстоятельство ввергало евреев в полное отчаяние.

Ответом римлянам было послание Иакова - тоже как бы в форме манифеста. Ну, Иаков – понятно – самый уважаемый старейшина Иерусалимской Церкви – апостол, епископ – именно ему прилично было представлять иудейских христиан. Причём, как мы отмечали с Вами, он сам, будучи последователем Христа, являл себя ревностным сторонником исполнения Моисеева Закона. Поэтому, соглашаясь в принципе с римлянами, Иаков всё же подчёркивает своё уважительное отношение к Закону. Он пытается объяснить место закона в христианской жизни – дескать, вера должна как-то себя проявлять. Здесь он произносит знаменитое высказывание: «Вера без дел мертва».

Эти слова апостола повторяют уже на протяжении почти двух тысяч лет кому не лень. Большинство даже пасторов и священнослужителей не задумываются – о чём речь, о каких делах идёт разговор? Не о том, чтобы помыть пол в квартире престарелых или сбегать за хлебом. Речь идёт о зажигании свечей в субботу, ритуальных омовениях, кошерной еде и пр.

И, тем не менее, Иаков не протестует против того, что написано в Послании к Иерусалимской Церкви – и это архиважно. Такого вот торжественного согласия, вроде, как и нет. Но, как это иногда бывает, самое главное – это то, что между строк. А между строк - молчаливое признание. По многим пунктам Иаков объясняет свою позицию – говорит о ценности Закона, о значении исполнения древних предписаний для спасения. Да, он всё это говорит, но не протестует. То есть вот это молчаливое его согласие – оно для нас принципиально важно.

И потом, в Послании Иакова есть ещё очень важный момент, где Иаков называет язычников – тоже Израилем. Круто! И это исповедание Иакова, а также его окружения, стало как бы некоторым его выбором, то есть как бы принятием Павловой позиции, который, как Вы помните, твёрдо стоял на отрицании Ветхозаветных предписаний для уверовавших во Христа. Безусловно – это результат некоторого пути Иакова и его круга, в начале которого подобные допущения не могли быть в принципе. Понятное дело, не вся Иерусалимская община настроена была столь либерально, но если даже меньшая часть иудеохристиан готовы были мирится с позицией апостола Павла – это колоссальный прогресс. 

И, тем не менее, проповедь о Христе, которая постепенно для многих стала связываться с отказом от Закона, с ненужностью храма приводит Иакова прямо к мученической смерти. Его кончину подробно описывает Егезипп. Иаков был сброшен с крыла Иерусалимского храма, а затем добит камнями, потому что после падения оставался ещё жив.

Таким образом, Иакова апостола, которого вряд ли можно было обвинить в неуважении к Закону Моисееву – он исполнял его скрупулёзно – более усердно, чем кто-либо из иудеев, постигла участь перводьякона Стефана и, фактически, по сходной мотивации – иудеи увидели в нём скрытого пособника восстающих на отеческие обычаи. Ну а таковым пощады ожидать не приходилось.