Молитва – что это за феномен такой? Написано о сем сотни, если не тысячи книг. Причём, каждый, наверное, молится по-своему. Слишком это широкое и одновременно глубокое понятие. Плюс, в определённом смысле – интимное. Отец Яков Кротов несколько слов по этому поводу.

 Яков Кротов:

- Второй элемент духовной жизни. Я говорил о том, что если сравнивать жизнь с поездом: вот мы купили на вокзале себе, что почитать в дорогу – Библию, и, наверное, тогда лучше Библию сравнить не с книжкой, а со сборником сканвордов - японские головоломки, которые сейчас очень популярны, потому что, чтобы понять Библию надо напрячь память, надо многое вспомнить, и не просто вспомнить, а немного ещё и угадать. Но затем, когда мы садимся в поезд, что мы делаем? Длинная-длинная дорога, читать всё время скучно, скажем прямо, и от нас вовсе и не требуют, чтобы мы всё время читали. Более того, Библия это книга, которая побуждает нас отрываться от неё, и тогда мы просто начинаем глядеть в окно. Почитали – глядим в окно. Это молитва. Может быть, это первая часть духовной жизни, давайте пока о ней скажем, как о второй. Что делает человек, который, стоя в коридоре поезда, стоит и смотрит в окно, - перед ним проносится пейзаж? Конечно, нет. Когда мы глядим в окно поезда, мы глядим в себя, мы проносимся мимо своей жизни, и всё, что перед нами, это рассказ о нас самих, если мы сфокусируем глаза на стекле, и если особенно стекло не очень мытое. Вот так происходит в молитве, когда мы рассеяны, это то, что называется житейским попечением. Вместо того, чтобы видеть лес красивый, озеро, мы видим уставшее, невыспавшееся лицо, и на этом лице - зарплата, ребёнок, куда его несёт, жена, сколько можно проедать мне плешь, начальник… Мы видим грязное стекло и в нём своё отражение. Вот отсюда в молитвенниках совет, прежде, чем ты становишься на молитву, соберись с мыслями и постарайся от них избавиться. Психотерапевтический такой совет, вот мысли, мысли, собрал -собрал – выкини. Как хилеры, они конечно шарлатаны, но они, что делают? Они делают вид, что они берут опухоль и выкидывают. Значит, наоборот, для того, чтобы увидеть, то, что за окном, для того, чтобы увидеть Бога, надо переключить зрение, сфокусировать его не на ближний, а на дальний. И беда людей, которые говорят, что Бог внутри меня, зачем я буду ходить в церковь молиться, зачем мне молитвослов, это всё равно, что сказать: Бог внутри меня, мне интересно с собой, поэтому я окно вагона опускаю, эту кожаную застёжку, и шторки, и к окну не становлюсь. Бог внутри меня. Послушайте, долго мы просидим и высидим в поезде и не сойдём с ума, если будем глядеть внутрь себя, - это ж не калейдоскоп, это же, в общем-то, довольно пустое пространство. И Бог не только внутри меня, Слава Богу. Это я внутри Него, я в поезде, который Он создал, и я пассажир, которого Он посадил. Поэтому настоящая молитва преодолевает вот это «внутри меня», она преодолевает окружающие меня житейские обстоятельства, и, в конце концов, она преодолевает горизонт. На что смотрит человек, когда смотрит в окно движущегося поезда? Пейзаж сменяется пейзажем, и как в кино, вспомните, с чего начиналось? Каждый, наверное, видел, как бежит лошадка, если листочек бумаги - одна лошадка, второй листочек – вторая, и вот она уже бежит, бежит, бежит, и вдруг она убегает за пределы листка бумаги, остаётся только белый лист. Вот так и молитва, сперва внутри себя – чулан. Потом – своё отражение - тоже мало радости, и вся наша жизнь, затем пейзаж, пейзаж, пейзаж, и вдруг, какой-то момент, когда приходит Дух, тогда этот пейзаж, он исчезает, и мы уже не смотрим на закат, - мы начинаем видеть невидимое, и говорить не о том, что нужно нам, не о том, что нас беспокоит, мы начинаем говорить, как говорят любящие, т.е. мы начинаем присутствовать друг при друге, мы начинаем, не скажу растворяться, мы начинаем наслаждаться друг другом. Вот нам хорошо, поезд потрясывает, но мы ничего не видим. Конечно, это редкие мгновения, но иногда это мгновение может длиться час, иногда это секунда, но мы вспомним из всей нашей поездки именно это. Вот будем умирать - пройдет 70 лет, 60 или 80, что мы вспомним? Как говорил герой Джека Лондона: «Да, я жил, я бил морду в кабаке после пьяной драки, я спал с женщинами. Кто это вспомнит? Ну разве что полицейский протокол по такому случаю. Или нам женщина дала пощёчину, за то, что мы её обманываем, но я думаю, что мы этого не вспомним. Мы вспомним те мгновения, когда мы, может быть в поезде, может быть на грязном вокзале, но вдруг мы соприкоснулись с вечностью, мы забыли себя, мы превзошли мир и встретили Его – Создателя». Поэтому вот эти минуты молитвы – это одна из важнейших частей духовной жизни, без которой, если этого не будет, не будет и верующих людей, потому что люди делятся не на верующих и не верующих, а на молящихся и не молящихся.

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной академии Алексей Ильич Осипов.

А.И.Осипов:

- В силу непривычности, я бы сказал, или, если хотите – абсурдности, многие открытия в науке - самые выдающиеся, кажется, открытия в нашем мире были решительно отвергнуты. Кем? Наукой. Наукой были отвергнуты, тут целая, вы знаете, история. Есть очень интересная книжка «Загадки древнейшей истории», автор Горбовский, где он перечисляет целый перечень того, что имело место в истории науки, открытия, которые теперь для нас являются само собой разумеющимися, решительно отвергались, как полный абсурд, как антинаучные вещи. Здесь всё: и теория Коперника, и утверждения Галиллея, вращение, там, земли, и теория относительности, и генетика, и открытие Пастера о бактериях, - тут полно, и что Земля, там, вокруг Солнца вращается, а не наоборот, сколько угодно, ну и, конечно, и квантовая механика, как таковая, как и лженауки, - всё это было. Вот наш академик Ландау писал по этому поводу, я бы сказал, очень ярко, я зачитаю вам: «Всякий существенный шаг вперёд связан в физике с отказом от каких-то привычных нам представлений. Теория относительности заставила физиков отказаться как от предрассудков от убеждения, что в природе существует абсолютное время, единое для всей вселенной, для всех движущихся систем. Она казалась безумной большинству исследователей, но психологические неприятности, связанные с теорией относительности, показались физикам совершенно детскими огорчениями, когда им пришлось осваивать квантовую механику с её «дикими» идеями». Некоторые утверждают, что окончательный удар по надеждам доказать истинность человеческих познаний нанёс очень известный, крупнейший германский математик Гёдель своей теоремой о так называемой неполноте формальных систем, - этой теоремой, что он показал? Что непротиворечивость достаточно богатой теории не может быть установлена средствами, которые могут быть формализованы в самой этой теории. Ну, попытаюсь вам перевести немножко на другой язык, т.е. какая-то теория, как некая совокупность определённых идей и теорем и т.д., собственными средствами, не выходя за свои пределы, не может доказать истинности своей, т.е. правильности этих утверждений, которые в ней находятся, для того, чтобы доказать их истинность, нужно выйти за границы этой системы. И только глядя извне, мы можем сказать: «Да, это верно, а это ложно». Хорошо? Хорошо. Но, а какова истинность этой более широкой системы, она же не может доказать свою истинность, надо выходить ещё на более крупный круг, и так без конца. Вы слышите, что происходит? Вот эта теорема Гёделя о неполноте формальных систем, она буквально, если хотите, потрясла мир, научный мир, потому что всегда царствовало глубокое убеждение, что в конечном счёте, можно будет построить, построить окончательное, незыблемое, твёрдое здание науки. Твёрдое, в которой бы всё было доказательно, а оказывается – нет, сколько вы не расширяйте сферы, они все подвержены тому принципу – невозможно доказать истинность утверждений, которые существуют в этой системе, с помощью средств самой этой системы. Вот так! Это то, что я хотел вам сказать с точки зрения науки, видите, какие выводы с точки зрения философии, если хотите, а не науки, прежде всего, о рассуждении общего порядка. И все наши понятия - вот слова, вы слышите, я сейчас говорю слова, и вы говорите, и все мы говорим. Произносим слово «пространство», «время», «бытие», «состояние», «красота», «истина», простите, что это такое? Вы обратите внимание, самое большее - мы что-то интуитивно чувствуем, но никаких определений, т.е. мы не можем их дать, оказывается. Всё неопределённое. «Человек», а кто это такой? Кто это такой - человек? Я недавно прочитал, академик Ран пишет: «Человек – это 46 хромосом и больше ничего, если больше хромосом – это уже урод, а не человек, или меньше». Сорок шесть хромосом – изумительно простое определение человека! Мы пользуемся, оказывается, словами и понятиями, которые совершенно ничего не выражают, ничего не выражают! Мы что-то интуитивно ощущаем. Ведь апостол Павел, помните, когда был восхищён, как он говорит, на небо, «и слышал там глаголы (слова), которые, невозможно передать». Почему бы не передать? Почему скрываешь, апостол Павел, ну скажи! Так он ничего не скрывает, просто невозможно передать. У нас в нашем языке нет тех слов и понятий, с помощью которых могли бы нам с вами передать те реальности, нет их и всё, и что сделаешь? В одном африканском племени, вы знаете, есть, что-то порядка 20 или 30, что-то несколько десятков понятий разных способов ходьбы, но нет понятия ходьбы, есть только конкретное, вот, он прыгает, бежит, и т.д. а самого понятия ходьбы – нет, видите, как оказывается наш язык устроен, очень различно. В русском языке слово «любовь» и всё - одно слово, а у греков сколько этих понятий? Очень много, очень много этих понятий, и все они различаются и φιλία и Στοργή и  ερωτας - уже отдельные, выделяется какой-то спектр, причём, сразу ясно, φιλία – ясно, дружеская любовь, всё ясно, о чём идёт речь. А у нас вот любовь и всё, и если мы что-то хотим писать конкретней, то мы уже должны употреблять какие-то другие, дополнительные слова. Так вот, вся суть-то в чём? В том, что вот эти понятия, наши вот эти слова очень неопределённые, как вы видите, очень неопределённые, и поэтому мы пользуемся фактически чем, этими словами как «иксами» и «игреками», а наверное, вы помните из школы, что уравнение, даже с двумя неизвестными, уже не решается, а мы с вами, сколько наговариваем? Вот возьмите любой философский трактат, сколько здесь этих понятий и слов! Ткните пальцем и скажите: «объясните что это такое». Истина - что это такое, вы мне скажите, пожалуйста, что это такое? Время, что это такое? Вечность, что это такое? Бесконечное течение времени? Нет. Остановка времени? Нет. А что же - да? Наши выводы из этих неопределённостей, какой характер  носят? Что ни философ, то своя система, своя истина. Один философ положил в рот указательный палец, другой средний, и разные теории появляются, что не философ - то система, что не философ - то своя истина. А мы гордо говорим – философия, представляете, что это такое? Это даже не фунт изюма! В связи с этим вот Гейзенберг, я его уже называл – пишет. Я прямо взял из его книжки «Физика и философия», мне очень понравились его слова, что же он пишет, серьёзнейшую вещь: «Значения всех понятий и слов, образующиеся по средствам взаимодействий между миром и нами самими (вот эти слова, которые называем, вот эти: «стул», «стол», и что угодно, так, вот эти все слова, которые образуются посредством взаимодействия между нами и миром), не могут быть точно определены. Вывод: поэтому путём только рационального мышления никогда нельзя прийти к абсолютной истине». Всё. И это абсолютно точно!

Православный миссионер отец Виктор Веряскин рассуждает о судьбе Отечества нашего в связи с недавним празднованием Крещения Киевской Руси.

В. Веряскин:

- Князь Владимир вынужден был искать эту форму самоопределения себя и, в том числе, и государства, - это, конечно, попытка самоидентификации: мы – Европа, или мы – Азия? И естественно тогда в Х веке по Европе достаточно триумфально шествовало христианство - Европа уже почти полностью стала христианской. В 866 году Польша уже стала христианской, а это уже край Европы, чувствуете? Поэтому, естественно, князь Владимир тоже думал, как бы мне, рябине, к дубу перебраться, к кому прижаться, к кому прикоснуться, к кому присоседиться, с кем дружить, потому что рядом сильное государство Византия. Т.е. как мы можем почти иронически назвать проблему? Князь Владимир стоял перед проблемой подписания ассоциации с Европой, перед проблемой евроинтеграции – тысячу лет назад! И поэтому, действительно, он вынужден был посмотреть на Европу, на её развитие, на то, что заключались междинастические браки, поддерживали друг друга государства - военно, экономически. Ну и естественно через это возникали союзы европейские. То что мы думаем, что это что-то новое - союз европейский, - и тогда тоже были, просто они на другом принципе заключались, на принципе междинастических браков, как потом и случилось. Он женился на Анне, сестре византийского императора, а потом уже и европейские государства стали родниться, уже не с варварской, не с языческой Киевской Русью, а с уже христианской державой. Я думаю, что это было государственническое, державническое такое решение и выбор, это была определённая необходимость. Другое дело, вы знаете, как с нами поступают, когда мы хотим евроинтегрироваться. Они говорят: дорастите до нас. И Владимиру они тоже сказали – ты ещё варвар, язычник, у вас пока многобожие, дорастите до нас. С кем породниться? С варваром, с язычником? С единоверцем - вот другое дело. А он такой, как мы сегодня, он говорит, - ну, может, и вы к нам снизойдёте, нам до вас долго дорастать и трудно - до европейского уровня мышления и жизни, да и не во всём хочется, - там тоже есть свои минусы, кроме плюсов, оказывается. И поэтому князь Владимир собрал войско и пошёл войной, и осадил город тогдашний Херсонес-Корсунь. Осадил, взял и послал в столицу гонцов, говорит, не отдадите Анну в жёны, Константинополь возьму. За тысячу лет ничего не изменилось. Они говорят, - ну ладно, мы вынуждены согласиться с вашим предложением, но вы уж, пожалуйста, хоть что-нибудь выполните для евроинтеграции, хоть что-нибудь для ассоциации, ну, например, примите крещение хотя бы, что бы мы не с варварами подписывали договор, а всё-таки с единоверцами. И поэтому один из аргументов, естественно, был государственнический и мировоззренческий - это был цивилизационный выбор. И хотим мы или не хотим, плохо или хорошо, мы идём уже 1000 лет по этому пути, заложенному на том этапе князем Владимиром.

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Разрушение Иерусалимского храма, как мы говорили с Вами, было страшным шоком и для иудеев, и для христиан иудейской традиции. Но вряд ли эта трагедия была совсем уж неожиданной. Восстание против римлян зрело не один год; было понятно, что – не сегодня, так завтра оно вспыхнет, и не слишком много ума надо для предвидения последствий бунта. Ну это примерно, если б я полез в драку с братьями Кличко – и к бабке ходить не надо, чтобы с высочайшей долей вероятности заранее описать мой жалкий внешний вид после этого.

Тем более Христос прямо и недвусмысленно говорил, что камня на камне не останется от Иерусалима. Да, об этом пророчестве Иисуса помнили. Но это как с маленьким ребёнком, который не осознает, что может умереть – сие просто не умещалось в сознании. Тем более, как мы говорили с Вами, иудеохристиане продолжали двигаться по жизненному пути в глубокой колее Ветхозаветных традиций – храм для них был не просто святыней. Отнюдь, не только местом для общей молитвы. Это для нас – христиан – храм, ну, конечно, дорог, но, во-первых, у нас только в Украине их не одна тысяча, а во-вторых, Церковь может обойтись и вообще без храмов – полноценные Богослужения совершать можно абсолютно в любом помещении или без такового. А вот для иудеев или иудействующих христиан – всё намного хуже. Храм - один единственный, второго нет и быть не может, и именно в этом храме возможно совершать жертвоприношения, а следовательно, получать отпущение грехов. Поэтому, даже во сне представить разрушение Иерусалимского храма для них было ужасом всех ужасов.

Но если для иудеев единственная теоретически возможная реакция на потерю храма – это вечный плач на его руинах, то для христиан иудейской традиции – это невольное, весьма болезненное освобождение от пут отживших Ветхозаветных предписаний и запретов. Помните, мы говорили с Вами – ещё перводьякон мученик Стефан напоминал всем, что не в рукотворных храмах живёт Всевышний, повторяя пророка Исайю, говорил и об исполнении Закона во Христе. Т.е., что с пришествием Господа на землю все Ветхозаветные предписания и запреты отошли в прошлое, потеряли силу, наступила свобода во Христе Иисусе. На этом же настаивал и апостол Павел, борясь с иудействующими законниками, отстаивая ненужность для христиан обрезания, кошерности пищи и т.д. Но иудеохристианам согласиться с этим было крайне трудно, у них мозги отформатированы были на другой “fat“. Выпрыгнуть из глубокой колеи - на грани невозможного. Немногим удавалось выйти, скажем, из еврейского гетто, разве что людям крайне редким и незаурядным – Спинозе, например, в средние века. Это надо было обладать огромной духовной силой и энергией, чтобы вырулить на гладкую дорогу. Нам этого не понять - наша жизнь - это совсем иная жизнь, мы даже не представляем - что такое традиционный уклад – это почти шоры для человека.

С другой стороны, вот этот незыблемый мир рассыпается на глазах – тут хошь-не-хошь – надо что-то пересматривать. Может, Стефан и прав был, что храм Иерусалимский – не пуп земли, и Законы Моисеевы не так уж и незыблемы.

И вот в поддрержку Иерусалимских христиан, состоявших сплошь из евреев, и было написано знаменитое послание, которое так и называется «Послание к Евреям». В этом послании содержится утешение и увещевание, что не надо слишком переживать из-за падения храма, из-за отхождения закона, потому что во Христе это всё было исполнено и актуальность уже утратило. А поэтому, не следует бояться всего происходящего – наоборот - радоваться, потому что сие является свидетельством, знамением свыше – пророчества Христа сбываются.

Послание к евреям написано на прекрасном греческом языке, это вообще лучший греческий язык в Новом Завете. Церковная традиция приписывает написание этого письма апостолу Павлу, потому что там выражены основные идеи Павловы и, в первую очередь, Стефана. Но последнее отнюдь не является доказательством авторства апостола языков. Подлинные Павловы послания, даже когда их записывал Тертий или Тимофей - во-первых, как Вы помните, там указывается, чьей рукой пишется письмо, да и звучат все они по-другому. Апостол, конечно, владел греческим языком, но, скажем, так – не до такой степени. В послании к Евреям – блестящийгреческий язык. Более того, все Ветхозаветные цитаты даются по Септуагинте, то есть по греческому тексту Ветхого завета, чего Павел, конечно, не делал бы. Есть и ещё ряд причин, по которым можно с уверенностью сказать, что руке Павла этот текст не принадлежит.

Точное имя автора мы вряд ли когда узнаем, но с достаточной долей вероятности библеисты указывают римскую общину. Римские христиане, в основном с языческим прошлым, пытаются оказать как бы психологическую помощь иерусалимской общине.

Реакция иерусалимлян на послание, конечно же, не могла быть однозначной – для кого-то это - елей на душу, но для многих – соль на раны – колея – вещь серьёзная.