Часто спрашивают, мол, столько уже лет христиане ждут конца света, и столько раз уже совпадали приметы пророчеств, но Бог не попускал этого. И вот сейчас опять говорят о последних временах. Как на все это реагировать? Отвечает на этот вопрос Святейший владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

- Да, действительно, народ наш очень любит говорить о Втором Пришествии. Многие люди пытаются читать знаки времени, очень часто пугают друг друга возможностью скорого Пришествия, забывая самое главное, что у каждого из нас с вами в любой момент может быть конец света. Наша смерть есть индивидуальный конец истории для нас, это есть индивидуальный конец света. И мы предстанем после смерти пред лицом Божиим, и для нас это будет наша личная встреча с Богом, если хотите – Второе Пришествие по отношению к нам, к каждому. И это - не за горами. Никто не знает, сколько мы проживём. Но почему-то об этом Втором Пришествии, об этом конце света мы не очень склонны размышлять, а вот о глобальном - очень любим. Я бы хотел подчеркнуть важность того, на чём настаивали святые отцы – памятование о смерти. Почему человеку важно помнить о своём смертном часе? Да потому, что когда мы помним о своём смертном часе, мы иначе воспринимаем жизнь, мы становимся мудрее. Вот это созерцание перспективы вечности помогает нам не тонуть вот в этих мелочах повседневной жизни, особенно - в греховных мелочах. Страх Божий помогает нам избегать греха. И это самое главное, вот на это и должно быть нацелено наше апокалиптическое восприятие мира, в первую очередь, на свою собственную кончину. Ну, а что касается конца света, хорошо всем известно, что о дне о том и часе никто не знает, только один Бог. И, тем ни менее, люди пытаются читать знаки времён. И это не плохо. Церковь призывает к тому, чтобы мы старались проникнуть в понимание того, что происходит с миром и человеком, и чтобы мы были способными видеть знаки времени. Но при всём этом помнить нужно то, к чему призывали нас святые отцы. И вот хотел бы вам рассказать одну историю, которая хорошо иллюстрирует мысль, которую я пытаюсь сейчас сформулировать. Один старец копал огород (или сад), занимался сельским хозяйством. К нему пришёл ученик и спрашивает его: «Отче, а вот что бы ты делал, если точно б знал, что завтра конец света и Второе Пришествие?». Старец внимательно посмотрел на ученика и ответил: «Я продолжал бы вскапывать свой сад». Вот так и мы должны жить. Сохраняя духовную бдительность, мы должны работать так, как мы призваны Самим Богом, не думая о Втором Пришествии, а думая о Нём, и стремясь жизнь свою построить так, чтобы оставаться верным Ему всегда, на каждом шагу этой жизни.

Отец Андрей Кураев размышляет над самыми первыми страницами Библии.

Андрей Кураев:

- Преподобный Ефрем полагает, что когда Ева отошла от древа познания, она ощутила в себе прилив эйфории. Такое бывает, когда человек совершает серьёзный грех, ощущая полёт: «Я смог! Я преодолел! Я - не тварь дрожащая, я право имею!». И вот она пошла к мужу похвастаться: «Смотри, я начинала свой трудовой путь твоим рёбрышком, а сейчас я – богиня! А ты ещё - не пойми что такое!». То есть в Еве, согласно Ефрему Сирину, рождается похоть, власть. Вот та самая формула матриархата изначальная ломается здесь. Вместо союза любви, пусть даже матриархального, рождается гордыня и превознесённость, чувство превознесённости одного человека над другим. И поэтому в конце рассказа о грехопадении мы видим уже противоположную патриархальную формулу, то есть опять первые стали последними. И в конце рассказа о грехопадении мы читаем слова, обращённые Господом к жене: «Отныне к мужу будет влечение твоё, и он будет владычествовать над тобой». Ну, а пока Ева радостно идёт к Адаму и предлагает ему соучастие в трапезе. Он соглашается. После этого опять - «и открылись у них глаза» - второй раз. «Открылись у них глаза, и они увидели, что они наги, и устыдились». Что за глаза у них открылись? Что за нагота? Они просто утратили ум Христов, в Новом Завете это так называется: дар прозорливости, дар благодатного видения, sub specie aeternitatis - под знаком вечности. Они увидели наготу друг друга. У них до этой поры, до греха, была одежда из света, в том смысле, что человек и Бог не были разделены, поэтому одежда благодати их окутывала. Теперь они отреклись от Бога, отказались, и остались просто людьми. Нормальный человек - это человек плюс Бог. Вот теперь этот плюс просто убирается, человек остаётся просто человеком, только человеком. И вот они видят друг друга в этой своей слишком человеческой наготе, и устыдились. Очень важное свидетельство в Библии. Заметьте! Бог ещё никого не наказал, никого не проклял, никому слова плохого не сказал, а людям уже плохо. Они устыдились друг друга. По замечательному слову Иоанна Лествичника, святого 6-го столетия, любовь не знает стыда. Действительно, близкие люди не стыдятся своей наготы. И, напротив, там, где появляется потребность и нужда в одеждах, препоясаниях, это уже некая отчуждённость людей друг от друга проявляет себя. С этой страницы Библии начинается путь в тот мир, где Сартр скажет: «Ад – это другой, другой, который всегда рядом со мной и смотрит на меня». После этого они делают себе препоясывание из листиков каких-то, затем уже следующий этап – Адам слышит голос Бога, ходящего в Раю. Тоже очень важная деталь! Бог теперь уже перестаёт звучать внутри сердца Адама. Бог становится чем-то чужим и далёким, звучащим там, в садах. Адам прячется под кусты, заслышав голос Бога. Вот это уже несомненная улыбка библейского автора. Я всегда вспоминаю слова нашего преподавателя Ветхого Завета Московской семинарии, что оригинал и перевод похожи на ковер с лицевой и изнаночной стороны – рисунок тот же, краски другие. Особенно, когда речь идет о церковно-славянском переводе Библии. Церковно-славянский язык по сути своей высокоторжественен, и поэтому человек, который слышит Библию только по-церковнославянски, не чувствует многообразие стилей библейских рассказов. Там есть все: есть торжественные страницы, есть прозаические, есть фельетонные, памфлетные, есть богоборческие и т.д. – все есть в Библии. Адам прячется от Бога под кустом. Да, Адам, великую мудрость нашептал тебе змей! Только великие посвященные, 33-ей степени посвящения, такую премудрость  могут знать – от Бога прятаться под кустами – там тебя точно не найдут! Т.е. понимаете, в Адаме начинается раскол. Ириней Лионский говорил, что смерть есть раскол. Раскол между людьми – они чувствуют друг друга чужими. Это очень интересно: часто кажется, что совместно совершенный грех, он объединяет. На самом деле – разделяет. 

По обыкновению, давайте послушаем с Вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума. 

Антоний Блум: 

- Бог создал Еву, как бы разделив человека на мужское и женское. Они друг на друга взглянули и увидели другого, и вместе с тем – самого себя. Видя себя как свою половину в лице Евы, Адам с изумлением увидел, как бы вне себя, неизреченную, невыразимую красоту Божьего творения – человека во всей славе и невинности. И Ева так же взглянула на него. У нас нет в русском языке или в западных языках слов для того, чтобы выразить это точно. На еврейском языке, он взглянул на нее и сказал: я – «иш», это – «иша»: я – я, это – она, но, к сожалению, «она» в русском языке – это третье лицо. Взглянув друг на друга, они увидели полноту того, что представляет собой человек, являемый каждым из нас – во всей полноте, чистоте, красоте, величии, славе, в единстве с Богом и в единстве с другим. В каком-то смысле, здесь «ты» и «я» - неразделимы. И вот когда случилось падение, мы явно видим в 3-ей главе книги Бытия, что они друг на друга посмотрели в тот момент, когда они потеряли единство в Боге, и увидели друг во друге не себя во славе, а иного, другого. Говоря языком некоторых богословов, вначале каждый из них был лицом, причем, таким лицом которым можно было увидеть и себя, и сияние Божией славы, и предмет любви, поклонения, изумления перед красотой, которая предстала. В тот момент, когда они потеряли Бога, они вдруг увидели друг друга как иного, как особь – обособленное существо. Когда они были едины, они не познавали своей наготы, потому что свою наготу мы не видим до момента, когда мы ее познаем извне. Когда они отпали от Бога и стали друг для друга как бы чужими, они вдруг обнаружили, что они наги. Они обнажены славы Божественной и обнажены того чуда, единства, все пронизывающей любви. И тут начался новый период библейской человеческой истории.

Клирик Свято-Сретенского собора о.Михаил Москаленко продолжит чтение неопубликованных воспоминаний протоиерея Бориса Старка. 

Михаил Москаленко:

- Сегодня мы продолжим чтение из воспоминаний о.Бориса Старка. С 1953 года он был настоятелем Свято-Духовского кафедрального собора в Херсоне. До этого в течение 15 лет он был священником в Париже при Русском доме. В то же время и в том же месте начало возникать ныне известное кладбище-акрополь Сент-Женевьев-де-Буа. Эдуард Гольдберг, убит на немецком фронте 6 июня 1940 года. Каждый год 19 февраля, в день смерти нашего сына Сережи, наш большой друг и один из наиболее духовно нам близких людей архимандрит Никон приезжал к нам, сперва в Вильмуассон, а затем – в Сент-Женевьев для служения заупокойной литургии, а затем - панихиды на могиле усопшего мальчика. Обычно привозил он кого-нибудь для знакомства с нами. Один раз, думаю, это было в 48-м году, он привез с собой даму в глубоком трауре. Это была Анна Феликсовна Воронко, со знакомства с ней начался новый период моей пастырской деятельности. Она была родом из Вильно, в молодости была, как кажется, очень хороша, и к этому времени, несмотря на многие переживания, черты ее лица оставались очень привлекательными. Она работала антикваром, была трижды замужем, но со своими мужьями разошлась и жила с сыном в Париже – он был единственным, от первого ее мужа. Когда Литва перед Второй мировой войной присоединилась к Советскому Союзу, она не стала брать эмигрантского паспорта, но взяла советский. У нее было много контактов с антикварами в разных странах, и ее можно было считать состоятельным человеком, по нашим эмигрантским масштабам. Война застала ее в Финляндии, куда она поехала по делам своего антиквариата. Когда вернулась в Париж, узнала, что ее единственный сын пошел добровольцем на фронт. Возможно, что его позднее и так призвали бы, но героически настроенный юноша сам пошел навстречу своей судьбе. Во время наступления немцев на Ордены ее Эдик был убит в местечке Мизери, во дворе большого замка, где его полк добровольцев был взят в окружение. Так как брат моей жены тоже был добровольцем и был в том же полку, то кое-какие вести об этом бое мы получили. Но пока мать ничего не знала о судьбе своего сына. Она хорошо говорила по-немецки, и когда после взятия Парижа появилась военная комендатура, она пошла в нее, чтобы узнать о сыне или о судьбе его полка. Все ее обращения к французским властям остались без результата – никто ничего не мог сказать, сведений не было. В немецкой комендатуре, просмотрев много толстых книг, ей сказали не только день смерти ее сына, но и где находится могила: в парке этого замка. Война еще продолжалась, но с неуемной энергией Анна Феликсовна, с немецким языком и женским обаянием, добилась разрешения, и, приехав в Мизери, нашла могилу сына, и перевезла его прах на местное кладбище, где уже лежали его сотоварищи по добровольному полку. Разрывая могилу, она думала, что тут же умрет от горя, но сил было больше, чем ей казалось. Копая могилу, находили какие-то вещи ее сына – записную книжку, еще что-то… Раз ей стало совсем плохо, когда из могилы вытащили большую кость – она уже думала, что это кость ее сына, но оказалось, что это была коровья кость, оставшаяся еще с древних времен. Пережив это потрясение, она решила посвятить себя служению солдатам, особенно убитым, и к этому привлекла частично и меня. Мы объезжали военные кладбища, поля битв, выискивали на крестах русские имена, потом искали родных этих солдат, и с их разрешения, перевозили тела на русское кладбище, где Анна Феликсовна купила большое место в самом центре. По проекту Бенуа была построена часовня в древнерусском стиле, а вокруг нее были братские могилы, куда мы стали свозить гробы, а в их изголовьях – ставить небольшие доски с именами и, по возможности, с фотографиями. Тогда же, блуждая по деревням, она выменивала у крестьян кое-какое продовольствие, которым в Париже делилась с нуждающимися. Для ширмы она вела торговлю с немецкими офицерами, которым доставляла золото и другие интересующие их предметы, а взамен получала разрешение проезда в зону военных действий, бензин на провозку гробов. Думаю, что у нее были и другие связи, о которых она умалчивала, так как сразу после войны она стала часто бывать в советском посольстве. Позднее она решила перевести своего сына на наше кладбище, но не в общую могилу, а в отдельную, куда потом завещала и себя похоронить. Но уже после моего отъезда из Франции она еще раз перехоронила сына в общую могилу возле часовни, правильно рассудив, что после ее смерти часовни и братские могилы останутся, а частная могила ее и ее сына рано или поздно погибнет. Теперь уж и она умерла и лежит, окруженная своими солдатиками, под сенью сооруженной ею часовни. О ней вспоминал с своих статьях в журнале «Огонек» Зильберштейн, когда описывал свои поездки за границу в поисках сокровищ для наших музеев. Анна Феликсовна много ему помогла в этом, но в мое время мы были заняты поисками русских солдат, погибших на французском фронте. Всего было найдено 280 таких могил и сведений о погибших, но, конечно, лишь малая часть из них была перевезена на наше русское кладбище.

Вспоминается рассказ Анны Феликсовны. О том, как она шла в парижском метро и в коридоре одной станции увидела немецкого солдата с перевязанной головой, который явно заблудился и не знал, куда идти. Для нее всякий солдат, даже вражеский, а тем более раненый, был солдатом, как убитый сын Эдик, и она на превосходном немецком языке спросила, что ему надо. Получив ответ на нужный ему вопрос и указание, куда ехать, он спросил Анну Феликсовну, не немка ли она? А когда узнал, что – русская, отскочил, как от ядовитой змеи. На недоуменный вопрос, в чем дело, он ответил, что, будучи в оккупированной России, он со своей частью заняли избу и расположились на ночлег. В избе на печи лежала только дряхлая старуха. Когда они начали есть, то старуха скинула чугунный котелок и пробила ему голову, так что он пролежал в госпитале 2 месяца, и теперь его переправили в тыловую часть во Франции. С тех пор он боится всякой русской женщины – от девочки до древней старухи.

Очень много сделала Анна Феликсовна для воинов, и мне обидно, что французское командование, с которым она много имела дела, не нашло нужным как-то отметить ее труды.

Звучал отрывок из книги протоиерея Бориса Старка. 

-----

И последняя – богословская часть нашей телепрограммы.

Мы уже говорили с вами об этом, странном на первый взгляд, термине отцов реформаторов – predostinacio – то, что переводится на русский язык словом «предопределение». На самом деле, слово «предопределение» встречается в тексте Священного Писания, а именно, в самом начале Послания апостола Павла к Римлянам сказано, что Господь предызбрал. А кого предызбрал, тех и предопределил. К чему предопределил? Ко спасению.

Одних предопределил, а других - не предопределил, значит, последние – не спасутся, хоть из штанов будут выпрыгивать.

Вот такой вывод, он продиктован был не только чисто умственными спекуляциями. В таком посыле содержится в большой мере психологическая составляющая. Дело в том, что западный менталитет предполагает порядок и конкретику. Все должно быть ясно, а любые двусмысленности, размытость, или туманности воспринимаются болезненно. Вот спасен я или погиб? Церковь без обиняков должна мне об этом сообщить. И никаких - «если»! «Да» или «нет»!

Хотя такое желание непременной определенности можно наблюдать не только в протестантском мире. Во-первых, потому что в этом есть некое естественное человеческое тяготение к тому, чтобы быть во всем удостоверенным, особенно, если речь идет о таком главном вопросе жизни – принят я Богом или не принят. Эта удостоверенность должна как бы человека разгрузить психологически – люди хотят жить спокойно. А сомнения, всякое такое переживание некоторой рискованности отношений с Богом, это ведь драматично для человека. И людям хочется просто конкретно и достоверно знать, что, дескать, я спасен.

Во-вторых, такую вот особенность самосознания протестантов можно встретить и в православии – ну не в нормальном, так сказать, православии, а в его фундаменталистских течениях. Откуда эти фундаменталисты появляются и почему? Если подумать о них на фоне всех этих западных столкновений, то можно задаться аналогичным вопросом - что такое фундаменталистское сознание? Фундаменталист – это когда есть набор незыблемых устоев в моей жизни, которые незыблемы в силу того, что они - от Бога, якобы. И следование этим традициям - есть гарантия моего спасения, именно гарантия. Конечно, Бог – доктринально – чего захочет, то и сделает. Захочет тебя вышвырнуть в ад, в тартарары, хоть куда – вышвырнет. Но тут уж никуда не денешься, пути Господни неисповедимы, как известно. Но вот для фундаменталиста важно знать, что какие-то устойчивые формы реализации его отношений с той сферой, которой командует лицо, называемое Богом, - они существуют. И если я по этим лекалам себя веду, то все, в принципе, должно быть нормально. Я, конечно, ведя себя по этим лекалам, должен и обязан чувствовать себя несовершенным, - а собственно, где вы видели человека, который, существуя в парадигме христианского поведения, хотя бы на словах не признавался бы, что он немощный, такой-сякой, и веры в нем мало, и прочее? При сем смиренноглаголании это может быть совершенно самодовольный тип, у которого всюду все в порядке. У которого никакой на самом деле драмы отношений с Богом нет, никакого драматизма в отношении к людям тоже нет. Ну, нету – как есть, только наоборот! У таких фундаменталистски настроенных православных все понятно, все совершенно ясно – в Бога я верую, раз в год говею, святая вода и веточка вербы возле икон – в святом углу, крестное знамение совершаю правильно, с раскольниками не общаюсь, в храм хожу каноничный, молитвослов читаю на славянском языке. Все, а что еще надо?

Т.е. фундаментализм в Православии, это тоже результат такой вот тяги к гарантированности, застрахованности. Серафим Саровский читал молитвослов на славянском языке и спасся. А мне оно зачем, экспериментировать на свою голову? А вдруг Господь русского или украинского языка не понимает? Оно, конечно, скорее всего, понимает – а вдруг, не до конца. Это смешно, на самом деле, но я встречал чудаков, которые всерьез аргументировали исключительность церковно-славянского языка тем, что, мол, его бесы хорошо понимают и боятся. Во всяком случае, язык, проверенный веками, надежный – прочитал молитву на славянском - и будь спокоен.

Та же самая схема, как и у отцов-реформаторов – раз ты уверовал, значит, спасен. А раз спасен – все в порядке, можно спать спокойно.