У каждого мыслящего человека хотя бы изредка возникает вопрос – а что будет после смерти человека? Кто-то думает, что ничего не будет – все закончится кладбищем. Ну а те, для кого неприемлем такой примитив, задаются вопросом: ну хорошо, могила – это не конец, но а что дальше – какое-то пассивное существование в роли призрака, некое фантомное витание бездейственное и без перспективы творческого развития? Отвечает на этот вопрос Святейший Владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

- У людей нет опыта возращения из той жизни, из людей никто не воскресал! Помимо, конечно, тех, кого Иисус Христос воскресил. И никто не делился с другими своим загробным опытом. Конечно, есть много случаев, описанных в медицине, когда люди возвращались после так называемой клинической смерти, и эти описания хорошо известны, они очень совпадают. Люди испытывают в смерти почти одно и то же, и свидетельствуют о том, что существует отдельно жизнь души от тела! Вот это очень важное свидетельство, и к нему нужно относиться с большим доверием, потому что речь идет не об одном случае, не о двух, а о множестве случаев, систематизированных в науке. И представленных, как некий общий феномен. А вот что происходит дальше, что происходит, если душа не возвращается к телу, если, не соединяясь с телом, вновь не обретает физической жизни? Что происходит за той невидимой и неизвестной границей, никто окончательно этого не знает. Да и знать не может, потому что Господь скрыл от нас это. А вот что же мы все-таки можем, если не знать, то, по крайней мере, предвидеть, это только то, что сказано в Священном Писании, а в Священном Писании сказано очень много, сказано о вечной жизни человеческого духа, в Священном Писании говорится о том, что вслед за Господом Иисусом Христом, Который воскрес из мертвых, мы все воскреснем из мертвых. А это означает жизнь. Не некое бытие, к которому как бы и  подступиться невозможно и представить невозможно, - то будет жизнь. Да, не знаем, какая жизнь, но Бог ясно говорит, что это будет жизнь. Жизнь с телом. А если - жизнь, то то бытие мы можем рассматривать сквозь призму нашей жизни, потому что наше бытие именуется жизнью, значит сквозь этот опыт мы можем посмотреть и на ту жизнь. Могли бы мы назвать эту жизнь жизнью, если бы в ней не было никакого движения, никакого развития, если была бы какая-то статичность на протяжении всего бытия? Это было нечто бы другое. Но если Господь бытие после смерти назвал жизнью, то мы можем сказать, что той жизни будет присуще что-то, что принадлежит и этой жизни. И вот Вы спрашиваете о развитии. Конечно, если там будет жизнь, то будет и развитие. Там будет жизнь пред лицом Божьим. Мы будем видеть Бога, кому это будет дано, лицом к лицу. Как говорит апостол Павел, сейчас мы видим гадательно, как бы сквозь тусклое стекло. Мы прозреваем реальность будущего века действительно гадательно, а тогда - увидим лицом к лицу. Вот очень ясно нужно понимать там жизнь. Ни какое-то непонятное бытие, а жизнь. Жизнь нашего духа. А духу присущи – разум, воля, чувства. И если там будет полнота жизни, то все это будет действовать: и разум, и воля, и чувства, и творчество, и развитие человека. Ведь Бог бесконечен. И устремление к Богу бесконечно, поэтому приближение к Богу - это действительно вечность. И в вечности может обретаться особая близость к Божественному Творцу. Не знаем, как это будет происходить, но верим, что если Господь назвал загробную жизнь – жизнью, то самое замечательно и прекрасное, что человек приобретает в этой земной жизни, будет и в жизни вечной. Надежда исчезнет, потому что не нужно будет надеться, все будет известно. Вера исчезнет, потому что вместо веры будет знание. А любовь останется. Именно в любви проявляются самые лучшие качества человека. Любовь – это апогей человеческой жизни. И вот этот апогей человеческой жизни и будет той жизнью, которая именуется жизнью будущего века. Мы особо рассуждаем на тему воскресения, жизни будущей в пасхальный период, когда Церковь прославляет Божественное Воскресение. Воскресение Христа Жизнодавца, Его победу над смертью. Мы, веря в эту победу, обретаем силы к тому, чтобы бороться с проблемами, страстями и грехами нашей повседневной жизни. Изменяя себя, преображая душу, делая ее способной наследовать жизнь вечную.

По обыкновению, давайте послушаем с Вами несколько слов блаженной памяти митрополита Антония Блума.

Антоний Блум: 

- Посмотрите на видение Мотовилова, который видел святого Серафима во славе, когда он всем своим телесным существом засиял перед ним, когда Мотовилов не мог на него смотреть, потому что ломило глаза, и когда Серафим сказал: «Ты не мог бы меня таким видеть, если бы в это мгновение и ты не был бы таким». Это то, что мы видим также и на горе Преображения, как Христос вдруг засиял Божественным светом всей плотью Своей непорочной, совершенной, неоскверненной. И одежда Его засияла, потому что Его одежда - вещество этого мира, которое ничем не было оторвано от мира, кроме как от человеческого греха. И как свет этот лился на всё, что окружало Его, как эти лучи пронизывали и камни, и утёсы, и растения, и, как мы это видим в иконе Феофана Грека, из глубин, из недр каждого вещества, который был тронут этим светом, засиял Вечный Божественный Свет. Потому что мир, вещество этого мира не пало - пал человек. И мы осквернили и оскверняем этот мир, и от нас зависит, нам поручено, под руководством Христа, стать водителями, наставниками этого мира, обратно - в райское состояние, но для этого человек должен сам вернуться к Богу, приобщиться к Нему так, как святые приобщались.

Клирик Свято-Сретенского собора о.Михаил Москаленко продолжит чтение неопубликованных воспоминаний протоиерея Бориса Старка.

- «Мария Дмитриевна Кашкина, урождённая графиня Бутурлина, 5 марта 1941 год.

«Перед войной в 1937-39 годах мы три лета подряд проводили в детском лагере в 15 км от Компьена и в 100 км от Парижа на север в местечке Ленкур-Сент-Мергерит. Моя жена работала там воспитательницей. Первые два года я приезжал к ним проводить свой отпуск, а на третий - был уже приглашён тоже быть воспитателем и одновременно служить в походной церкви, неотъемлемой принадлежности каждого детского лагеря. Эта маленькая деревушка, расположенная в чудесной местности среди полей битв войны 1914-17 годов, была наполовину разрушена, и когда после войны жители получили контрибуции за разрушенные дома, то на эти деньги большинство купило себе дома поближе к Парижу. Ко времени нашего там пребывания, половина деревни была разрушена и не восстанавливалась. Населения стало очень мало. Школа для немногих детей помещалась в небольшом доме, а старая, чудом уцелевшая двухэтажная школа пустовала, и её каждый год снимал для детского лагеря о. Александр Чекан, настоятель очень мощного пригородного прихода в Янкур. Кроме того, в этой же деревушке у частных людей на лето селились отдельные русские, как сказали бы теперь, «дикарями», а также имела свой маленький домик видная представительница старой Москвы – Мария Алексеевна Маклакова, старая девица, очень энергичная, деятельная, с очень острым язычком. Москвичи её побаивались и называли Ла Вьерш Фоль, то есть «сумасшедшая девственница». Один из её братьев, Николай, был одним из последних министров внутренних дел, а второй, Василий, послом временного правительства в Париже. Он был одинок, и его сестра жила с ним и вела его хозяйство, а на лето уезжала в свой домик в Эленкур. К ней постоянно приезжали и гостили у неё очень интересные люди. Среди прочих, каждый год гостила Мария Дмитриевна Кашкина, происходившая из древнего рода графов Бутурлиных. Эта, в своё время более чем состоятельная женщина, выехала из России не в первые годы после революции, а позднее, уже в 30-х годах. Эта разница всегда была чувствительна. Выехавшие в первые годы, годы разрухи и эксцессов, считали, что с их отъездом Россия кончилась, а осталось какое-то там «мокрое место» под именем Совдепия. Те же, что выехали позднее, хотя часто и испытывали многие превратности судьбы, но всё же считали, что есть Россия, хотя ещё не совсем понятная, но которая является единственной наследницей всех старых русских духовных ценностей. Такова была и Мария Дмитриевна Кашкина.

В свободное время я бывал у Маклаковой и там часто встречался с Марией Дмитриевной и много говорил. Она сразу стала мне очень близкой. Она много пережила: тюрьма, ссылки, лагеря. Она была довольно грузной и ходила с трудом, так как ноги её были перебиты. Несмотря на это, она сохранила очень тёплое воспоминание о своих тюремщиках, о лагере, молодых солдатиках, с которыми она там занималась иностранными языками. После всего пережитого она стала заикаться и, несмотря на свою сложную судьбу, всегда говорила мне: «В какое интересное время мы живём! Как я благодарна Богу за то, что он дал мне жить в такое интересное время!»

Когда началась война, из Парижа стали эвакуировать и детей, и стариков, и помещать их подальше от Парижа из страха перед бомбардировками и особенно - газовыми атаками, которыми немцы угощали французов в прошлую войну. Один из флигелей русского дома, находившийся в Вильмуасоне, наполнили детьми, а в главный дом в Сент-Женевьев переселили стариков из Вильмуасона, и приняли ещё и из Парижа, уплотнив их по 2-3 в комнату. До войны у каждого была своя комната. Среди вновь поступивших я увидел Марию Дмитриевну Кашкину. Бывая регулярно в Сент-Женевьев, я всегда навещал её и продолжал наши контакты, начавшиеся в Эленкуре. Как-то раз, вернувшись из Парижа, я узнал, что из Сент-Женевьев мне звонили по телефону и, как мне передали дети, тётя с кошкой просит вас зайти к ней. Я ломал себе голову над тем, кто это такая - тётя с кошкой. На следующий день на велосипеде я приехал в русский дом. И, въезжая около гаража, где всегда оставлял велосипед, увидел свет в часовне-морге, куда всегда ставили тела усопших до перенесения их в церковь для отпевания. Я спросил: «Кто умер?» Мне ответили: «Мария Дмитриевна Кашкина». Тогда я и сообразил, что не «тётя с кошкой» меня звала, а «тётя Кашкина», почувствовав себя плохо, просила меня к ней приехать, может быть, желая причаститься, но, увы, было поздно, и откликнуться на её призыв я уже не мог.

На память о ней у меня осталась икона преподобного Серафима в серебряной рамке, бывшая с ней в ссылке, и ещё несущая на обратной стороне следы лагерной печати. В моей памяти Мария Дмитриевна Кашкина осталась, как пример человека, сумевшего увидеть историю не через призму личных невзгод и переживаний, а перешагнув через эти личные чувства и личные обиды».

Звучал отрывок из книги протоиерея Бориса Старка.

Православный миссионер отец Виктор Веряскин рассуждает о духовном вознесении христианина.

Виктор Веряскин:

- Ещё хотелось бы сказать о радости – ученики Христа вернулись с радостью. Но интересный вопрос, вроде бы и грустно, Христос их покинул, и тем не менее: радуйтесь! - и вернулись с радостью. Вопрос о радости - ещё более серьёзный вопрос. Когда мы не понимаем смысла в праздниках, нам кажется - и радоваться никаких мотивов, оснований нет. Поэтому вопрос о радости и способе её выражения - тоже очень важный вопрос. В настольной книге священнослужителя, в восьмом томе, пасторское богословие, там есть параграф интересный: «Роль смеха в духовном самочувствии человека и в пасторском окормлении». Вопрос: роль смеха - одно из выражений радости, оказывается - смех. Я не знаю, почему эту книгу редко читают, восьмой том настольной книги священнослужителя, а ещё реже применяют, и считают, что смех не приличествует христианам. «Смехотворство не прилично вам…», и так далее. Но что же такое радость и ликование, и как это должно выражаться? Я лично считаю, что смех может иметь тоже минусовый аспект, а может иметь аспект плюсовой. И не обязательно хохотать и рыготать, но можно и тихо радоваться жизни, как, там, говорят по телевизору, показывают, там, человека с кружкой пива. Но мы можем видеть и другие тихие радости, приличествующие христианину, они есть и могут быть. Я хочу сказать, что ирония - это часть мудрости, способность посмеяться над собой - это часть светской и христианской мудрости. Иногда мы думаем, что мы продвинутые в верующие, готовые подвижники, деятельные деятели христианства, а посмотрим на себя иронически - и сами над собой посмеёмся. Но мы должны учиться радоваться, и учится радоваться богоприличным способом. А митрополит Ерофей Влахов говорит: «Если бы Христос родился, но не пострадал, Он бы не искупил нас, но если бы Он и пострадал, но не Воскрес…, а если бы Он Воскрес, но не воцарился и не вознёсся, Он бы не совершил бы весь процесс спасения». И по этому Вознесение - более главный праздник, чем Пасха, и нужно ещё больше труда употребить, чтобы понять его значение, смысл и ценность для нас и возрадоваться от этого. Потому что раз Он вознёсся и пообещал нас вознести, и нам путь и метод оставил этот, то это основание для радости. Мы ходим часто угрюмые, мы ходим в чёрных одеждах, мы носим часто чёрные платки на голове, ходим с постной физиономией, а нам говорят: радуйтесь! Мы часто не умеем радоваться, чередуем часто нашу радость, неправильно понимаемую, нытьём и унынием, и не ищем для радости обоснования. Я бы хотел, чтобы мы вспомнили, например, старообрядцев. Вот представьте себе, нам сегодня даже как бы смешно немножко. Из-за чего они дрались и друг друга уничтожали? Двумя или тремя пальцами изображать на себе крестное знамение, ходить вокруг храма по часовой стрелке или против часовой стрелки, и так далее. Сегодня смотрим на картину «Боярыня Морозова» и думаем: там, из-за этого пальца ехать на вечное заточение в монастырь, ну как-то мало основания! И сегодня мы даже можем иронически улыбнутся, а люди ведь всерьёз, до смерти за это шли. Это смешно или не смешно? Нам сегодня радостно, что мы вроде бы из-за таких мелочей не разделяемся, «комара не отцеживаем» вроде уже, мы уже «верблюда проглатываем». Мы из-за более серьёзных вопросов дерёмся, там, или радуемся. А на самом-то деле …

Протопоп Аввакум пишет в своём житие, им написанном самим, во-первых, он в серьёз это воспринимал, а во-вторых, он иронически к этому относился. Их сослали в ссылку, они с матушкой идут, выбиваются из сил, ноги в кровь сбили, зима, там, лёд, стража их ведет, они выбиваются из сил. И они не плакали, не расстраивались, а могли в этом даже какой-то иронический аспект открыть, посмеяться над этим и пойти дальше. Написано что они потом через реку стали переправляться, лодка перевернулась, утонуло всё, всё, там, имущество что они, там, взяли с собой. Те ловят, а Аввакум спокойно: «Бог дал, Бог взял, да будет благословенно Имя Господне!» - и тоже иронически к этому отнёсся. Я хочу больше сказать, что в этом смысле есть и славянский тип, в этом есть и русский тип, в этом есть и украинский тип. Потому что и Гоголь умел смеяться, хотя и – «Горьким смехом моим посмеюсь». И тем не менее, это была мудрость иронии христианского взгляда на жизнь. 

 -----

И последняя - богословская часть нашей телепрограммы.

Тема наших последних бесед – учение Мартина Лютера о спасении. Не дела добра спасают человека, утверждает Мартин, а его религиозная вера.

Какая вера? Как мы говорили с Вами, для Лютера вера – это усилие духа хранить убежденность в том, что Бог тебя уже спас. Ты должен поверить в то, что Бог тебя уже спас и научиться не подвергать это сомнению. И если ты веришь в это, значит, Бог тебя спасает.

Говоря о вере и верности, Лютер рассуждает блестяще. Вот эта его идея «хождения вослед» – «nah folge» – «следование за Богом». В этом есть глубокий смысл, этим девизом провозглашается необходимость привязанности человека к Богу.

Т.е., что от человека требуется для спасения? Добрые дела? Нет, добрые дела не спасают. Оправдывает человека вера. Ну а вера – это ведь тоже не совсем пассивное состояние – для того, чтобы верить, нужны какие-то усилия. Таким образом, Лютер пытается перевести веру в разряд действия со стороны спасаемого.

Но здесь у него не все так гладко получается. Да, из Библии мы часто слышим о вере, как о личном усилии. И Лютер справедливо противостал порочной тенденции католического духовенства того времени, которое религиозную веру рассматривало, как простое подчинение существующим церковным порядкам. Мартин подчеркивал значимость личного усилия в вере, личного убеждения, которые могут произвести переворот в духовной жизни человека. С другой стороны, что тогда значит евангельское следование за Христом? Быть просто убежденным в своем спасении? Просто довериться Богу? Да, без этого, скажет последователь Лютера, не может быть настоящего спасения. Если ты не доверяешь Богу, Который тебя спас, то никаких шансов обретения этого самого спасения, получения оправдания, у тебя нет.

Но что значит это доверие? Просто личная убежденность или какой-то особый евангельский образ жизни? Важный нюанс здесь состоит в том, что, по мнению Лютера, образ жизни человека не может свидетельствовать о вере и доверии Богу. Ну вот, Вася, например, в Бога не верит, а – сплошная доброта и отзывчивость. Здесь такой тупичок получается.

Вот когда апостол Иаков говорит о вере, которая мертва без дел, вряд ли он имеет в виду простые банальности – старушку перевести через дорогу, инвалиду уступить место в троллейбусе, - дела, которые явно не спасительны. Скорее, речь идет о том, что вера должна находить свое воплощение, и это воплощение есть некий целостный образ жизни. А вот Лютер на эту тему особенно не рассуждает. Он центрируется на самом моменте: так надо трактовать оправдание верой, или сяк надо трактовать оправдание верой. Можно даже согласиться с тем, что позиция Лютера глубже, чем у господствовавшего тогда духовенства, потому что она апеллирует к человеку как личности, что спасение – это дело его веры, его усилия, причем усилия особого рода, которое не измеряется ношением на горбу чьих-то тяжестей и прочее. И это усилие статистически действительно не может быть выражено.

Но проблема реформации в том, что она не избежала искушения выпасть фактически в реальность Ветхого Завета. Потому что для очень многих протестантов усилие веры выливается во что – в хранение Божеского образа жизни. Но очевидный образ жизни по-Божески никак не может быть евангельской жизнью! Потому что в Евангелии все неочевидно. Что ни евангельский поступок – то прыжок выше головы. А если тебе нужно удостоверение в том, что ты – верный Богу человек, то ты переносишься, на самом деле, в реальность Авраама – ты ученик Авраама, а не последователь Иисуса Христа.

На этом на сегодня давайте остановимся с Вами, а продолжим наши богословские рассуждения, если даст Бог, в следующий четверг. Всего доброго.