Достоевский как-то написал, что если бы ему сказали, что истина вне Христа, он предпочел бы остаться со Христом, а не с истиной. Давайте задумаемся над этим, таким категоричным заявлением Федора Михайловича. Можно ли с ним согласиться? Правильно ли рассуждает этот великий писатель?

Отвечает на этот вопрос святейший Владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев: 

- Думаю, что правильно, и рассуждения эти были не случайными. Достоевский этой сильной, может быть, несколько вызывающей декларацией, хотел ясно сказать о том, что все те модные истинны, все эти «измы», которые обрушивались на Россию в то самое время, когда он жил и писал, что всё это - не истина. Даже если эти «измы» при помощи некоего логического инструментария оспаривали христианство как вечную истину. А ведь в 19-ом веке борьба с христианством велась на всех фронтах, и так называемая наука, и сама позитивистская идея, суть которой сводилась в то, что истиной является то, что можно доказать в чувственном опыте, научным путём, а что доказать невозможно, то - вовсе не истина. Такой рост нерелигиозных влияний, какие имели место в 19-ом веке в университетской интеллигентской среде, можно описать, как беспрецидентные. Даже в наше время, в 21-ом веке, ситуация в этом отношении лучше, чем в девятнадцатом. Сегодня, конечно, другие вызовы вере, сегодня не на интеллектуальном уровне, не на уровне дискурса идёт борьба с христианством, сегодня - на уровне желудка, кармана, на уровне инстинкта, на уровне похоти плоти, когда раскрепощаются инстинкты, когда предлагают человеку жить на основе этих инстинктов. И в основу своего бытия класть логику животного существования, когда эта идея подхватывается рекламой, массмедией, когда она утверждается, как единственно правильная. Опасные вызовы христианству, но это не интеллектуальные вызовы. Поэтому, все те, кто раскручивает цивилизацию инстинкта, те никогда не входят в интеллектуальный диалог с церковью, они действуют так, как будто церкви нет, желая потеснить её в сторону, заполнить всё жизненное пространство этой идеей, идеей раритета инстинктивного начала в человеке. А вот во времена Достоевского ситуация была другой, тогда спор шёл на уровне мысли, идеи. Когда христианскую идею пытались скомпрометировать с так называемой научной точки зрения. Именно тогда, вначале в протестантской науке, а затем и просто в нерелигиозной науке, стало развиваться критическое отношение к Писанию. Под видом критического и научного изучения Библии стремились доказать, что Библия - это обычная историческая книга, обычный памятник исторический, несущий на себе всю печать человеческого несовершенства, и где там в этих словах Богодухновенность, где там непререкаемая Божественная истина? Истины нет, всё относительно, истины нет, истина только то, что можно доказать. А великий Достоевский своими словами как бы бросил вызов всей той агрессии против веры и церкви, которая поддерживалась цветом интеллектуальным, цветом нации, очень многие соблазнялись тогда безбожием, примитивным материализмом, позитивизмом. Не видели всего того, что может получиться с человеком, к чему может привести человеческое существо потеря веры, и какой был атеистический энтузиазм! Ну как же можно верить в эти сказки, ну, наука всё доказала, ей нужно было пройти через кровь двадцатого века, чтобы люди поняли, что без веры никакая наука не способна спасти человека. И сегодня это понимают многие ученые и цвет нации. А тогда люди были очарованы тем, над чем мы сегодня снисходительно улыбаемся. Но не много было таких людей, как Достоевский, и всей силой своего гения он пытался помочь понять людям, что без веры жить нельзя, что без веры человек превращается в зверя, что единственная дорога к счастью - это дорога ко Христу. Я есть путь, истина и жизнь, - сказал Господь. И Достоевский не сказал ничего большего, он сказал, что если кто-то считает это не истиной, и кто-то настаивает на том, что Христос - не истина, он будет настаивать на обратном, и никакие соблазны мира не способны изменить Его позиции. Замечательная жизненная позиция великого писателя, которая доказала свою правоту временем.

Далее в нашей телепрограмме отец Андрей Кураев размышляет о человеке.

 Андрей Кураев:

- Когда Бог желает создать человека, это означает, что отныне Бог становится не всемогущим, Он ограничивает Сам Себя, налагает предел на Своё могущество. В православном богословии есть такой термин, по-гречески он говорится «кинесис», а на славянском языке «самоумаление», самоистощание Бога, в смирении Бог. Мы с вами часто забываем, что человек должен быть смиренным перед Богом, и мы забываем, насколько смиренным должен быть Бог, чтобы говорить с человеком. Вот представьте себе, взрослый человек находится с младенчиком, ведь надо говорить на языке этого малыша трёхлетнего, на языке его образов. Естественно, любой воспитатель любовью смиряет себя перед ребёночком, вот также Господь, для Которого мы - дети, неразумные дети. Представляете, мы начинаем говорить на языке муравья, а это, наверное, было бы тяжело. Но ведь между человеком и муравьём разница гораздо меньше, чем разница между человеком и Богом. И вот Бог создаёт человека, даёт ему свободу, начинает говорить через пророков на языке человека, начинает мучиться через человека - весь Ветхий Завет говорит об этих страданиях Бога, из-за того, что человек не верный Ему. Наконец, Сам Бог становиться человеком и умирает на Кресте, принимает на Себя всю чашу страдания, горечь мук, для того, чтобы соединить человека с Собой. Человек уже слишком далеко, и вот, в эту далёкую страну Бог идёт вслед за ним, уклоняясь, как бы подчиняясь блужданию человеческой воли. Человек бунтует против Бога, и Господь, по любви своей, нет, чтобы уничтожить нечестивцев, Он идёт туда, - это Промысл Божий, Он идёт туда - и там смиренно ждёт. Вот это важно понять, тут - любящий в смирении Бог. Вот представьте, есть некоторый человек, которого я люблю, а этот человек меня ни во что не ставит, любит, что угодно - хобби, спорт, музыку - шляется,  блудит с кем попало. И затем возвращается ко мне и говорит: ну ладно, я уже устал, жить мне надоело, ничего в этой жизни меня не радует, так и быть, ты мне хотел что-то про Евангелие рассказать, ну ладно, слушаю. По-человечески, я на него, может быть, обиделся, но так же  мы себя ведём с Богом. Когда нам всё надоест в мире, мы уже своё отблудим, отгуляем, уже заключим брак с чем попало, кроме Бога, вот всё пусто уже там, наверное, осталось мне немножко на земном кругу, ну вот ладно, напоследок, на пенсии, я, может, годик или два к Тебе похожу. Вот Бог не отлучает этих людей от Себя, Он даже этому рад - работнику одиннадцатого часа, блудному сыну Он рад, Он принимает, любовь - это Его смирение. И вот первые действия смирения Бога перед человеком, странно, но рождаются вот там, когда Бог решает создать человека - создадим человека по образу Нашему и по подобию Нашему. О том, как это произошло, наша церковная традиция имеет удивительное свидетельство - это чудотворная икона преподобного Андрея Рублёва, она знакома всем нам с детства, но мы мало о ней говорили, о её сути, больше видели в этом, может, какой-то призыв. Как это часто говорят - к собиранию русских земель, а это - очень глубокий богословский текст. Вот смотрите, сидят три ангела, это не Сама Троица, дело в том, что, по учению церкви, по опыту церкви, Бога изобразить нельзя, Бога Отца - нельзя, Бога Сына, Который стал человеком, Который стал видим, Его изображать, писать на иконах можно, Бога Отца - нельзя. И вот поэтому преподобный Андрей, он что делает, он целую анфиладу создаёт символов. Представьте, я не могу за эту стенку заглянуть, а мне, скажем, очень нужно знать, что там делается. И вот я ставлю систему зеркал, которые отражают, что происходит там, и по системе зеркал, как перископ, передают изображение сюда мне. Так вот такого рода зеркала - система образов и создаётся преподобным Андреем. Вы помните, когда к Аврааму пришли три юноши, эти три юноши - символ трёх Ангелов. А эти три ангела - символ трёх Лиц Божества, - вот такую систему создает Андрей Рублёв, - пишет юношей, которые являют собой, которые прообразуют собою Троичного Бога. Вот посмотрите, сидят три Ангела, ни один из этих Ангелов не смотрит на нас, на людей, которые стоят перед ним молятся, это очень необычно. Дело в том, что если взять какую-нибудь любую моленную икону, а это именно моленная икона - для молитвы предназначена, то обязательно кто-то из действующих лиц смотрит прямо в глаза человеку. Скажем так: нет ни одной иконы древней, где Дева Мария - Матерь Божья и Иисус смотрели бы в глаза друг другу, если Младенчик смотрит на Мать, Богородица смотрит на человека, на простых, перед ней молящихся. Если Мать взирает на Своего Сына Божественного, Господь Иисус взирает тогда на человека, предстоящего перед Ним. Включает человека в пространство иконы встреча двух личностей, молитва от сердца к сердцу, от лица к лицу, а здесь этого нет. Все три Ангела смотрят друг на друга, между ними внутри, них происходит нечто, это и есть творческий совет Трибога. О чём он, - преподобный Максим Исповедник говорит, что дело творческого совета - это спасение человека. Но человек может быть спасён, обожен, только вследствие того, что Бог стал человеком. Это золотая форма православного богословия, ещё святой во втором веке сказал: Бог стал человеком, потому человек стал Богом. Так вот, на совете принимается решение, что человек будет создан, будет создан свободным, и чтобы эту свободу человеческую, не нарушая, но укрепляя и преображая, привести его всё-таки к Богу, Бог сам станет человеком, Сам пойдёт на Крест, даст на распятие Сына Человеческого, чтобы всё-таки ввести нас в обители вечные. И вот поэтому, смотрите, три Ангела смотрят друг на друга, в некотором круге, в круге вечности они заключены, но этот круг разрывается жестом центрального ангела, который благословляет чашу, которая стоит в самом центре. В этой чаше, трудно, но можно разглядеть, голову ягнёнка или тельца, телец - это жертвенное животное Ветхого Завета, чаша жертвенная, значит. И вот центральный Ангел, назовём его Ангел второй Ипостаси, Ангел, символизирующий Сына Божьего, Он одет в коричневато-синюю одежду, в православной иконе это традиционная одежда Христа, и Он благословляет эту чашу. Кстати, действительно, скорее всего, этот Ангел есть Ангел Сына Божьего, а не Христа, несмотря на то, что Он в центре сидит. Дело в том, что в древности почётное место было не в центре стола, а во главе стола, и вот знаете, скорее всего, вот этот Ангел Бога Отца, и Сын сидит одесную Отца, Он - во главе стола, а Сын оказывается в центре. И вот этот Ангел благословляет чашу, вы посмотрите, что ещё удивительно, какие удивительные вещи говорит нам преподобный Андрей, вот фигуры крайних Ангелов, видите вот эти линии ведущие, они создают ещё одну чашу на иконе. И в этой чаше заключён центральный Ангел, Бог Сын, и перед нами две жертвенные чаши. Это жертва ветхого Завета телец, а это - Агнец Нового Завета, Спаситель наш Христос. Именно Ему предстоит испить эту чашу страданий, в Гефсиманском саду в ту страшную ночь, когда Он в кровавом поту молился: «Аще возможно, да минует Меня чаша сия», - но Он изопьёт эту чашу, спустя тысячелетия, изопьёт в Гефсиманском саду, потому что благословил Он её ещё до создания мира, до создания человека, на этом предвечном Троическом совете.

О духовном просвещении скажет несколько слов отец Виктор Веряскин - наш православный миссионер.

Виктор Веряскин: 

- В "Деяниях" апостолов ангел принимает некоторое участие в крещении Филиппа. Мы не просто говорим о крещении Господнем, где ангелы там могли проявиться, показать там что-то и остаться нарисованными на иконе. Оказывается, и в нашем с вами крещении, ангелы тоже принимают какое-то участие, какое? Василий Великий называет ангелов мыслями, силами разумными, и в одном из текстов даже называет таким термином - интеллигенциями. Мысли, разумные силы, мысли-интеллигенции, оказывается, как синоним. Так ангелы, оказывается, - это когда мысль приходит к тебе в голову, это ангел действует в твоём сознании, в мышлении, памяти, а мы ждём внешнего пришествия ангелов а определённом виде, в определённом образе, желательно, в виде молодого мужчины симпатичного, можно - без крыльев. То есть до смешного доводим наши мифологические представления об образе явления ангелов. Григорий Палама не только о шести каналах и восьми способах принятия Божественных энергий пишет, он даже пишет о способе проверки мнимого или подлинного ангелоявления, ангелофании. Спросить до трёх раз он советует - что, откуда и зачем, и если не то, и не оттуда, и не для того, то надо и светлого прогнать, и он рассеется, как мираж. Потому что сегодня поветрие есть такое: к каналу подключится, ангела увидеть, информацию получить, а в этом тоже есть опасность. И надо иметь критерии различения. Ангелы присутствуют, ангелы действуют, для нас задача понять ангелов наилучшим способом, знать, как они действуют, и в случае чего, когда мы к этому не призваны, нам это, может быть, не надо, не лезь, куда не надо. Вот что пишет православный богослов: Евангелие и весь Новый Завет в целом христоцентричны, об ангелах говорится сравнительно не много и запрещается поклонение им, а значит, тема ангелов периферическая для сути христианства, она не основная, не главная, главное - Христа пойми, Его природу, Его благодеяния для тебя, Его роль в спасении. А ангелы - это периферическое явление, они не вошли даже в Символ Веры отдельным пунктом, и, начиная с древних отцов и учителей церкви – и Ориген, и Григорий Назианзин говорили, это периферическое явление не стоит того, чтобы в нём копаться и в него вникать. В Священном Писании сказано об этом не много, значит, нам этого достаточно, остальное - почти молчание. Я хочу, чтобы мы с вами ещё раз поняли, что представление связано с душевностью, а понятие связано с духовностью. А поскольку мы с вами призваны восходить от плотского состояния, просто телесного, к душевному состоянию - это второй уровень, а потом, - и к духовному состоянию - это третий уровень. То мы должны в уме и строить иерархию уровня осмысления и понимания, и тоже восходить по ступенькам более возвышенного понимания. Поэтому телесные представления ангелов в форме - низменный уровень понимания, а сентиментальный уровень понимания душевный, более высокий, чем физический, душевный, а ментальный уровень понимания, умопредставимый через понятие, оказывается, ещё более высокий. По этому не надо ждать видимого явления ангелов в какой бы ни было форме, не надо искать, если случится, оказывается, проверить надо, и даже спросить, и если - нет, сказать сатане не просто – сгинь, а даже и светлому ангелу и образу. 

И последняя, богословская часть нашей телепрограммы.

Мы с вами уже говорили о том, что Реформация не случайно идет параллельным курсом с гуманизмом, а гуманизм – с Ренессансом и его гуманистическими тенденциями. Потому что и то, и другое является свидетельством раскрепощения человеческих сил, свидетельством поиска человеком своего нового места в изменяющемся мироздании. Ну, тут, наверное, какого-то масла в огонь подлили новые свидетельства о том, что Вселенная может быть устроена не так, как это было написано в известных трактатах Аристотеля. Как вы догадываетесь, сам конфликт здесь яйца выеденного не стоил. Но доктрина Аристотеля считается канонизированной, в то время, как на самом деле никакой канонизации Аристотелева учения то и не было, Аристотелево учение было просто общепринятым.

Вообще ни на Западе, ни на Востоке не было никаких решений соборов или однозначных определений о том, как правильно понимать окружающий нас мир – солнце вокруг земли вертится или наоборот. И любое новшество во взглядах воспринималось не как нарушение каких-то церковных канонов, а как новшество, противоречащее некоему мнению, которое считается общепринятым. Как вы догадываетесь, практика продажи на Западе индульгенций тоже не была повсеместным явлением, и не имела под собой никаких строгих однозначных вероучительных оснований. Но вот, просто, на злобу дня, что называется, завели эту практику – и оно пошло. Оказалось выгодно.

В предреформационное время как раз особенно усиливается внимание к вопросу, несколько полузабытому под влиянием томистски ориентированных доктрин, - к вопросу о благодати. Доктрина Августина тоже переживает своеобразный Ренессанс.

Всему этому в значительной степени способствовала такая ученая прослойка церковных богословов, процветавшая в то время. Их было не много, этих ученых межей, но они пользовались определенным влиянием. То есть влиянием не властным, но, в некотором смысле, они были законодателями мод. То есть если набирает силу, скажем, учение Фомы Аквинского, оно становится цитируемым, на него начинают ссылаться, в проповеди можно услышать: «Как говорит наш святой учитель Фома…», и так далее. Вдруг через некоторое время на него перестают ссылаться, он становится менее популярным, потому что открываются такие сферы духовной жизни, привлекая к себе внимание, которые у Фомы не получили своей соответствующей разработки.

А доктрина Фомы – это в первую очередь доктрина рационального постижения Божественного мироздания во всех его формах и устроение человеческой жизни. Доктрина Аквинского - это постижение истины разумом. Коль мир премудро создан Богом – Высшим Разумом, значит, и человек разумный способен рационально постигать миропорядок, устроенный Всевышним.

В то время, как другая тенденция, которая именно поближе к Реформации начинает набирать силу и связывается с именем Дунса Скотта, - она начинает уделять преимущественное внимание вещам, не то, чтобы иррациональным, но сверхрациональным: благодатности, вопросу о благодати. Акцент перемещается с Бога, премудро устраивающего мир и жизнь, на Бога, который общается с человеком посредством благодатного воздействия. Ну, как вы догадываетесь, благодатное воздействие с трудом поддается какой бы то ни было рационализации. Здесь, скорее, развиваются тенденции такого, как сказал бы Николай Кузанский, ученого незнания. У Дунса Скотта ставится акцент именно на Благодать. Если у Фомы Аквинского истина разумения и истина Божественного Откровения ставятся на одну доску, то у Дунса Скотта - благодатное действие Божие явно превышает рациональное человеческое умопостижение.

Таким образом, в предреформационное время становятся популярными рассуждения вокруг понятия о Божией благодати. И это нам нужно будет так же иметь в виду, когда мы непосредственно начнем с Вами разговор о самой реформации на Западе.

Ну и на этом сегодня мы с Вами остановимся, и если даст Бог, продолжим наши богословские размышления в следующий четверг. Всего доброго.