Как Вы уже, наверное, давно обратили внимание, наши христианско-просветительские телепрограммы выходят, в таком, журнальном формате с несколькими страницами :  каждая - на свою тему и для своей аудитории. Как минимум, одна страница – универсальна – адресована всем – и ученым, и малограмотным. А последняя - богословская часть - предназначается для священнослужителей-богословов, историков, философов и преподавателей ВУЗов.

Так вот, на богословской странице мы уже довольно приличное время размышляем о причинах раскола Западной Церкви в 16-м веке на католиков и протестантов. Одним из пунктов разногласия между Западными христианами, как мы уже говорили с Вами, был вопрос: что спасает человека – добрые дела или вера? Этот вопрос нередко звучит и сегодня, потому что в апостольском послании Иакова написано: «вера без дел мертва». А в послании апостола Павла к Римлянам, в 4-йглаве, 6 стихе говорится, что «Бог вменяет праведность независимо от дел».

На эту тему мы еще будем подробно говорить на наших богословских страницах. А вот Святейший владыка Кирилл Гундяев скажет несколько слов об этом общо, популярно.

Кирилл Гундяев:

- Действительно, с одной стороны, апостол Иаков, а именно он говорит о том, что вера без дел мертва, посвящает этой теме свое послание, где доказывает, что вера без добрых дел не может спасать. Апостол Иаков приводит замечательный пример, говоря, что и бесы имеют веру и трепещут. Бесы не просто имеют веру, они имеют знания о Боге. Но эта вера и это знание их не спасают. И с другой стороны, апостол Павел, который говорит о том, что дела не спасают. Вот это противоречие, которое как бы присутствует в корпусе новозаветных книг, и породило ту самую дискуссию, о которой я только что сказал – разное понимание этого очень важного вопроса. Давайте попытаемся разобраться: о каких делах, собственно говоря, свидетельствует апостол Павел, что он подразумевает под этим словом - дела? Действительно, текст, который был только что процитирован, находится в послании к Римлянам. И послание к Римлянам имеет своей целью показать, что исполнение дел ветхозаветного закона, исполнение предписаний ветхозаветного закона само по себе не может спасти человека. Апостол направляет свое послание к Римской христианской общине, которая состояла из иудеев, но уже и из язычников, а язычники не были связаны с ветхозаветным законом, и им нужно было сказать, что спасение можно было обрести и без следования внешним предписаниям закона. Собственно говоря, речь идет не о добрых делах, не о делах милосердия, а речь идет об исполнении внешних предписаний того закона, который был у иудеев. Я прихожу в церковь, могу там молиться – не молиться, но я пришел, потому что так требует церковный закон, церковная традиция, церковное правило. Поставил свечку, сделал поклоны… Ну а если все это не связано с живой верой человека, с реальными добрыми делами? Спасает ли человека это механическое и автоматическое исполнение предписаний закона? Ссылаясь на апостола Павла, мы можем сказать: нет, не спасает! Вот то место Священного Писания – 6-ой стих - в отрыве от контекста 4-й главы малопонятен. А я сейчас прочитаю 6-ой стих и следующий за ним 7-ой стих – посмотрите, что получается. «Так и Давид называет блаженным человека, которому Бог вменяет праведность независимо от дел». Давид, тот самый, который написал псалмы. И далее апостол Павел цитирует Давида: «Блаженны, чьи беззакония прощены и чьи грехи покрыты. Блажен человек, которому Господь не вменит греха» (Пс.31, 1-2ст.). Значит, речь идет не об отвержении добрых дел, а речь идет о прощении грехов. Что человек спасается не автоматическим исполнением предписаний закона, а спасается через покаяние, когда Бог прощает человеку грехи по его вере. Но вот еще о чем нужно сказать в связи с цитатой из апостола Павла. Бог спасает человека вне зависимости от исполнения дел закона, если человек имеет веру. А о какой вере идет речь? Вот апостол Иаков свидетельствует, что вера может быть и мертвой – как у дьявола, как у ангелов его. Вера без дел, не приносящая плода. И апостол Павел свидетельствует о том же самом. Вот в этой же главе, в 13-м стихе мы читаем: «ибо не законом даровано обетование быть наследниками мира Аврааму и семени (т.е. наследникам) его, но праведностью веры. Не просто веры, не абстрактным принятием идеи Бога, а праведностью веры. А что такое праведная вера? Праведная вера, праведные дела, праведное действие – вера без этого мертва и не может спасти человека. Вот так апостол Иаков, утверждающий, что вера без дел мертва есть, и апостол Павел, который говорит, что человек не оправдывается делами, если нету веры, оказывается, говорят об одном и том же. И внутреннего противоречия никакого нет. И замечательно, что Православная Церковь всегда проповедовала это единство действий и веры, и дел – без этого единства веры и дел не может совершаться спасение.

Клирик Свято-Сретенского собора о.Михаил Москаленко продолжит чтение неопубликованных воспоминаний протоиерея Бориса Старка.

Михаил Москаленко: 

- Графиня Дина Татищева, 17 августа 1940-й год. Мой первый приход был в городе Монруж, сразу же за городской чертой Парижа, но мне приходилось обслуживать и близлежащие местечки, не имеющие своих русских церквей. В одном из таких местечек жил граф Николай Дмитриевич Татищев – человек очень церковный, с которым мы были близко знакомы, так как он иногда посещал наш храм. Его отец, к этому времени уже умерший, был в свое время Ярославским губернатором, а его мать Вера Анатольевна была урожденная Нарышкина – дочь обергофмейстерины высочайшего двора, т.е. одной из самых видных дам придворного ведомства. Вера Анатольевна проживала как пенсионерка в Русском доме Сен-Женевьев. Мы были с ней в очень добрых отношениях. Я знал, что ее сын был женат на графине Капнист – их свадьба была почти одновременно с нашей. Слышал, что он женился вновь, но на ком – не знал и не спрашивал об этом его мать. В августе 40-го года, уже после взятия Парижа немцами, когда еще никакой транспорт не действовал, меня вызвал по телефону Николай Дмитриевич и спросил: могу ли я приехать к нему – это было в километрах 50-ти от нас – у него умерла жена. Конечно, я сказал, что сейчас же выезжаю, сел на велосипед и поехал. Приехав к Татищевым, я застал там много народу и двух мальчиков – 5-ти и 7-ми лет. Усопшая лежала под иконами, занимавшими почти всю стену над кроватью, на руках у нее были четки. Мне рассказали, как сознательно она умирала с именем Иисуса на устах, как благословила своих детей. Атмосфера была столь трогательной и умилительной, что я вознесся духом и служил панихиду с особым подъемом. Потом Николай Дмитриевич спросил меня, смогу ли я приехать завтра, чтобы совершить на дому чин отпевания? Я, конечно, ответил согласием, и был несколько удивлен тем, что он особенно горячо благодарил меня и раза два переспрашивал, правда ли, что я приеду, и можно ли об этом объявить? Потом он вызвался проводить меня до околицы и при прощании еще раз благодарил. Я спросил в некотором недоумении, почему он так благодарит меня, если я просто выполняю свой долг. Он ответил: я боялся, что Вы откажетесь отпевать, ведь она – некрещеная еврейка. Тогда я спросил Николая Дмитриевича, как же так получилось? Он рассказал следующее. Из Кишинева, бывшего в то время частью Румынии, в Париж для учебы приехали три сестры – дочери не то раввина, не то кантора, одним словом, были они из старой синагогальной еврейской семьи. Познакомившись с ними, Николай Дмитриевич сблизился с одной из них, и под его влиянием она уверовала во Христа и решила креститься. Шел 38-й год. Европа уже пылала в пожаре войны. Чтобы повидаться с дочерьми, собирались приехать родители из Кишинева. Они отчетливо понимали, что немцы скоро могут быть в Румынии, и тогда родителям может прийти конец, ну уж, по крайней мере, возможность свидания отпадет. Вот Дина и сказала мужу: я не могу начинать свою христианскую жизнь со лжи – утаить от родителей такую вещь, а сказать им, что я – христианка, это значит, их убить. Пусть они приедут, мы попрощаемся и расстанемся, уж вероятно, навсегда. Когда родители уехали, история завертелась. Неожиданное нападение на Францию не дало ей возможности приготовиться к крещению. Потом было бегство – пешком, с малыми детьми, по дорогам Франции, ночевки под бомбами под телегами и грузовиками, и – возвращение домой с острой формой скоротечной горячки. Вот так она не успела стать христианкой по каноническому положению, хотя умирала христианкой по своему углубленному духу.

На другой день я опять приехал к ним на велосипеде, совершил с большим духовным подъемом чин отпевания, проводил гроб на местное кладбище. Когда наладилось сообщение с Парижем и я смог приехать к Владыке, я рассказал ему, как мы перенесли оккупацию, что произошло в Русском доме на Сент-Женевьев-де-Буа… Потом я долго не знал, как начать, но наконец, сказал, что сделал нечто такое, о чем даже боюсь сказать. Он меня долго расспрашивал, и, наконец, я осмелился сказать, что отпел некрещеную еврейку. Владыка поначалу сделал строгий вид и спрашивал: как же ты мог – и Евангелие читал? И «со святыми упокой» пел? И «вечную память» возглашал? Как же ты это сделал? Я ему рассказал, как все было, как она умирала. Потом сказал, что остались две сестры, которые тянутся ко Христу, а я мог бы показать им пример отсутствия любви. И, наконец, сказал, что не посмел отказать ей в недрах Авраама, Исаака и Иакова, на которые она имеет больше прав, чем я сам – и по своему происхождению, и по духовной настроенности. Владыка рассмеялся, привлек меня к себе и сказал: спасибо тебе, мой мальчик, что я в тебе не разочаровался. Потом я неоднократно спрашивал и архиереев заграничных, так сказать, синодальной школы, и наших современных советских, и все мне говорили, что поступил я правильно.

Звучал отрывок из книги протоиерея Бориса Старка. Книга необычна для нас тем, что показывает такие моменты из жизни, о которых в обществе говорить не принято, но еще – и это самое главное – она показывает самого священнослужителя, который постоянно находится на переднем крае, где все заострено – и жизнь, и смерть.

Православный миссионер отец Виктор Веряскин рассуждает о духовном вознесении христианина.

Виктор Веряскин:

- А мы, оказывается, призваны, образно говоря, как иронически написано в словаре Даля – на небо поглядываем, а по земле пошариваем. А, в хорошем смысле, нужно себя так и вести – не упускать из виду небеса, не упускать из виду землю, и идти среди всего этого царским путем, делая и успевая и то, и другое. Это высший пилотаж – это подвижничество, это духовная зрелость, это духовная целостность. А нас бросает маятником из одной крайности в другую. Это очень серьезный вопрос. Я считаю, что ответ и решение описаны в кондаке праздника Вознесения. «Еже о нас исполнив смотрение» - значит, это было Богом предусмотрено и предсказано и предназначено, «и яже на земли соединив небесным» - соединил земное и небесное Господь, «вознеслся еси во славе, Христе Боже наш, никакоже отлучаяся, но пребывая неотступный». Тоже интересный вопрос. Как и в песнопении празднику Пасхи: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в раи же с разбойником, и на Престоле был еси Христе Царю, вся исполняй, Неописанный» - т.е. одновременно все Собой наполняющий! Это неописуемо, это ненаглядно! Это нужно уразуметь и понять, что Бог – Вездесущий – «иже везде сый и вся исполняй» - а физически в пространстве и во времени Теофании происходят – явления Бога – в виде воплощения, вочеловечения, присутствия и т.д. И это не всегда легко соединить. И написано что, когда Он соединил земное и небесное? – «вопия любящим Тя: Азъ есмъ с вами, и никто же на вы». И от небес не отлучается, и нас не оставляет, и с нами пребывает – Азъ есмъ с вами  - но не пространственно и видимо, а в Духе и невидимо. Поэтому Он и говорит: если Я не уйду с видимого плана бытия, и вы не научитесь воспринимать Меня невидимо и ненаглядно, к вам Дух Святой не придет. Потому что Дух Святой невидим. Очень интересный вопрос – Он становится видимым только в Теофаниях, в воплощении, в вочеловечении, в ознаменованиях. Происходит диалектика – сближение через удаление, и соединение через расставание. Вы помните, на Голгофе Христос сказал такие слова: «Отче, почему Ты Меня оставил?» Высший пик исполнения предназначения жертвенного подвига оказался одновременно и приближением к Богу Отцу, и рассоединением с Ним – это не всегда понятно – испытанием Богооставленности. Так и здесь: Христос удаляется, но этим еще больше приближается. Внешне удаляется – внутренне в нас поселяется Духом Святым. И это – диалектика, и это решение Халкидонского Вселенского собора – «нераздельно и неслиянно». Он недалеко от каждого из нас – мы Им живем и движемся, и существуем, и Его вознесенность была дана нам в видимом плане – в пространстве и во времени - для того, чтобы мы научились возноситься нашим духом: «Христос на земли, вы - возноситеся»!

Дальше – вернется, написано, так же! Некоторые понимают это буквально и ждут, что Он вернется на ту же гору, в том же месте, в том же одеянии, в тех же сандалиях, - и мы Его узнаем. Я думаю, что это тоже «буква», это нужно понимать более духовно и более глубоко. Конечно, Его пришествие будет личным, видимым и славным! Написано, что увидят Его все – и которые Его пронзили, и все преклонятся перед Ним – и те, которые Его уважали, и те, которые Его не уважали, признавали и не признавали – вынуждены будут. Но! Рисовать себе картину конкретную, пространственную, временную и прочую, из частностей, наверное, не стоит.

-------

И последняя – богословская часть нашей телепрограммы.

Каковы реалии времен Реформации на Западе - конца 15 – начала 16 века? Люди уже очень давно живут в режиме, когда пресловутое личное обращение к Богу если и встречается, то, как некое случайное явление, как некое особенное прозрение, которое совершается на фоне чего? Другого совсем порядка жизни - когда человек крестится в раннем детстве, в 7 лет принимает первое причастие, а в возрасте от 14-ти до 16-ти - у него конфирмация, и в этом смысле все более-менее понятно. Вот такого драматизма, так сказать, обращения человека к Богу, да еще во взрослом состоянии, почти незаметно. Потому что жизнь уже стала другой. Вокруг все – христиане – и братья, и сестры, и родители, и дедушки, и бабушки, и чиновники и правители. Быть может, плохие христиане, но все же христиане. Поэтому все привычно, традиционно, отлажено, закономерно, и от этого никуда не деться. И вот когда в таком контексте встает вопрос: а как, собственно, человек спасается? – то ответ поневоле будет выглядеть схоластически. Спасается ли он своими делами? – то есть, Господь Бог наблюдает, кто хороший мальчик, а кто - плохой. Хорошие мальчики получают конфетку, плохие мальчики поставляются в угол. Девочки – то же самое. Т.е., спасение делами. Ну и второй вариант, когда у Бога нет хороших и плохих мальчиков, а есть «свои» и «не свои». Свои – это те, которые подтверждают свое достоинство избранников, а не свои – это те, которые не подтверждают, которые это достоинство смело топчут. Тут тоже все очевидно: одних Бог спасает, других Бог не спасает. Как одни делаются своими, а другие – чужими, полная загадка. Если в первом случае одни мальчики и девочки – хорошие, а другие мальчики и девочки – плохие, в принципе, ясно, хотя тоже загадка: а чего это одни плохие, а другие хорошие? Если все дело в том, чтобы использовать тот спасительный ресурс, который есть в каждом человеке, согласно богословию «via moderna» - почему одни это реализуют, а другие – нет?

Ну, Вы помните, богословская школа «via moderna» отстаивала взгляд на духовную жизнь как на жизнь активного делания. Т.е., для спасения своей души, человек должен активно творить добрые дела, реализовать вовне то, что лежит внутри него.

Но, что значит, активизировать то, что Бог в человека заложил? И что значит «внутри человека»? Что есть у каждого человека по природе? Почему одни реализуют этот потенциал, а другие – нет?

Ответ на этот вопрос коренится во втором варианте ответа на вопрос о спасении: а очень просто – потому, что это не они, не спасаемые реализуют свой внутренний потенциал. Это Бог тебя реализует. Ты, может, и будешь что-то реализовать, но только уже после того, когда Бог выведет на светлый и чистый путь, вот там ты можешь более или менее уверенно ходить, но пока Бог этого не сделал, никакие твои добрые дела ближе или дальше от Бога тебя не поставят. Это уже позиция, как Вы помните, школы «via avgustiniana».

Но было бы ошибкой считать, что именно вот эти две богословские позиции, друг другу противоречащие, только и явились причиной раскола Западной Церкви.

Решающим условием всех предреформационных и реформационных пертурбаций, был не очень адекватный образ жизни тогдашней Церкви. Вот как-то не получалось в тех условиях Церкви себя полноценно явить. Плюс, эти злосчастные индульгенции – их развернутая продажа, которые для Лютера оказались, как для быка красный плащ-капоте.

Продажа индульгенций - это было доведением доктрины о спасении добрыми делами, о заслугах, так сказать, перед Богом, до практического абсурда. А как вы догадываетесь, когда идеология допускает доведение себя до вот такого абсурда, соответственно, возникает искус от нее отвернуться в пользу другой, где, по крайней мере, нет таких соблазнов.

Лютер, как Вы помните, приколотил свои 95 тезисов к входным воротам Виттенбергского университета, и с этого все началось. Если Вы прочитаете эти тезисы Лютера, я думаю, у вас не создастся впечатления, что это написано сильно вдохновленным человеком. Это скорее вопль возмущения: мол, надо же, докатились. Стиль написания выдержан во вполне схоластическом духе, это контрдоводы. Там каждый пункт как-то называется. «О неправоте тех, кто утверждает возможность заслужить спасение…» И так далее. Причем, это не желчная филиппика, а вполне богословское рассудительное возражение. Для Лютера вообще достаточно важна была именно богословская сторона вопроса. Он хотел навести порядок в богословии, справедливо считая, что там слишком много неясностей.

Да, так вот, что заставляет Лютера перевести разговор о спасении в плоскость рассуждений об одной только вере как спасительном средстве - «solo fide»? А вот то, что если этого не сделать, если согласиться с тем, что спасение человека зависит от количества его добрых дел, то дело спасения превращается в нечто очень плоское и банальное. Творя добрые дела, люди, как бы вкладывают средства и получают на них некоторый процент от Бога, в виде заслуженного спасения.

Причем, Лютер отрицает позицию не только грубого пелагианства, когда его оппоненты в полной категоричности утверждали, что дело спасения утопающего – дело рук самого утопающего. Но были более умеренные богословы, которые считали, что добрые дела для спасения необходимы, но их самих будет недостаточно. Нужно, чтобы Бог что-то к ним прибавил. С ними Мартин так же не соглашается.

Но если нельзя спасение заслужить, тогда какой вариант возможен?

И Лютер предлагает богословскую схему, на первый взгляд, не очень понятную. Он считает, что если Иисус одержал победу над грехом, смертью и злом, то по вере в Него верующие могут разделить победу Христову, и даже претендовать на эту победу, как на свою собственную. Во-вторых, по вере в Господа, человек становится оправданным перед Богом, потому что верующему Христос дарует избавление от греха. А дальше через Иисуса наступает примирение с Богом, и, наконец, само спасение - восстановление человеческой целостности. И это всё – шаги, которые мог совершить только Сам Бог, а человек на это в принципе не способен. Каким образом Бог все это совершает? Раз в человеке нет ресурсов ни для одного из этих спасительных свершений, у Лютера есть основания вслед за Августином полагать, что человек обретает какую-то сверхъестественную субстанцию, которая, поселившись в человеке, начинает в нем действовать. И этой субстанцией является Благодать Божия. Вот так, немного мудрено. На последующих наших встречах, мы постараемся прояснить эту позицию Лютера, ну а на сегодня давайте прервемся. Всего доброго.