В рамках наших христианско-просветительских телепрограмм, мы рассуждаем с Вами, в том числе и о воспитании детей. И вот очередной вопрос встаёт перед нами: как соблюсти равновесие между любовью к детям и строгостью. Очень многим родителям это не удаётся – они становятся либо слишком строгими, или, наоборот, слишком мягкими и податливыми. Тема эта, как Вы понимаете, непростая. Весьма удачны лекции на эту тему Джеймса Добсона, профессора при Южнокалифорнийском медицинском институте, основные мысли которого вкратце мы с Вами озвучим, обратившись к нашему видеоархиву.

Архив:  

- В самом начале своих выступлений Добсон указывает на самую распространенную ошибку, которую обычно делают родители и учителя, воспитывая детей с сильной волей, или, как мы называем их, трудных детей. Эта ошибка состоит в том, что слишком часто вместо действий и поступков орудием воспитания является гнев, и в конечном итоге это не приносит успеха никому.

В связи с этим Добсон приводит примеры из американской жизни. В общем, все примеры нам, украинцам, понятны, но у нас все немножко по-другому. Так вот, типичная картина из американской жизни - вы возвращаетесь домой на своей машине. Конечно, многие из нас это делают на маршрутке или троллейбусе, но Добсон - американец, а у американцев троллейбус - это ископаемое, редкость. Вообще, общественного транспорта в Америке почти нет, а в каждой семье минимум одна машина, там без автомобиля просто невозможно. Ну это ладно, представим себя американцами. Так вот, мы едем по какой-то «стрит», и выжимаем скорость вместо положенных 50-ти, 100 миль в час. А на углу стоит полицейский. Он не вооружен, у него нет значка, нет квитанции, он не может выписать вам штраф, у него нет машины, чтобы догнать вас, он может просто стоять и кричать на вас в то время, как вы проноситесь мимо. Сбавите ли вы скорость? Нет, вы просто помашете ему ручкой. Его гнев вовсе не влияет на характер вашей езды. Он готов лопнуть от злости, но это ничего не изменит. А что изменит? Вот, к примеру, вместо положенных 60-ти километров в час, вы едете 90, и вдруг вы заметили патрульную машину, которая нагоняет вас и прижимает к обочине. Из нее выходит сурового вида полицейский ростом метр девяносто, с поблескивающим на боку пистолетом. Он подходит к вашему окну и говорит: «Сэр, наш радар зафиксировал превышение скорости, я хотел бы взглянуть на ваши права». Он совершенно невозмутим, спокоен и даже не собирается стучать кулаком по капоту вашей машины. Ну, а вы? Ваши руки начинают противно дрожать, и вы никак не можете достать свои измятые права, вы взмокли, и в коленках нарастает неприятная дрожь. Но почему? Ведь он не угрожал вам! Он предупредительно-вежлив и полон достоинства, он только попросил ваши права. Вы догадываетесь, что он с этой книжицей будет делать, и это вам очень неприятно. Его действия (а не гнев) – вот что влияет на вас. Он разговаривает с вами вполне спокойно, и именно это на вас производит такое сильное впечатление. Он уронил бы свой авторитет, если бы начал кричать на вас. С этой целью его учили сдержанности и тому, как достойно вести себя. Возможно, учили очень долго. В тот момент, когда он забудет эти уроки и начнет вести себя эмоционально, его авторитет немедленно упадет.

Или судья. Почему все встают, когда он входит в зал? Почему он кажется таким беспристрастным? Почему никто не видит его эмоций? Потому что этого требует его положение.

Гнев, как считает Добсон, наихудшее средство из всех. Он не приносит успеха в воспитании детей, напротив, он разрушает ваш авторитет и руководящую роль в семье. Учителя также часто совершают эту ошибку.

Гнев ничего не доказывает. Сколько раз вы говорили своему ребенку: «Последний раз тебе говорю»? Вы постоянно ему твердите: «Ну почему ты непослушен? Сколько раз я тебе уже говорил! Почему ты делаешь все наоборот?». Вы говорите ему это так часто, что он уже перестает вас слышать. Это как если бы кто-то жил в десяти метрах от железной дороги и не слышал проходящего поезда. Дом сотрясается до основания, а он так привык, что ничего не слышит. Криком ничего не добьешься. Детям все равно, рассержен ты или нет. Вернее, им это даже нравится. Видеть взрослого человека в слезах, выведенного из себя, означает победу для ребенка. Это настоящая борьба.

Развивая свою тему, Добсон иллюстрирует, как обыкновенно проходит вечер в какой-нибудь средней американской семье. Вообще-то здесь разницы с украинскими семьями мало.

Итак, вторая половина дня. Ребенок приходит из школы. Допустим, что мы спокойны. В эмоциональном плане мы на нулевой отметке. Ребенок приходит из школы, вы целуете его, ведете на кухню, наливаете ему молока, суете что-то сладенькое. Но вечер только начинается. Ведь вы находитесь в неравном положении. Ваш ребенок встал в семь часов утра, он бегал, прыгал, скакал, бежал к автобусной остановке, бежал к школе, и так до самого звонка. Затем в школе активно участвовал во всех мероприятиях, баловался на переменах, играл, потом бегом примчался домой, все еще полный энергии и нерастраченных сил. Таковы дети.

А как мать? Она совершенно в другом положении. В это утро она встала в шесть, приготовила всем завтрак и успела сделать массу других дел. Отправила детей в школу, навела порядок в доме, и, возможно, еще двое совсем крохотных малышей цеплялись за ее подол. И вот, наконец, к трем часам дня дети начинают возвращаться домой из школы. Но к этому времени она уже порядком устала. А ей еще нужно пойти в магазин, купить продукты, приготовить еду, помыть посуду, постирать, перепеленать малыша, раз восемь принести малышу попить, помолиться с ними вечером.

Нервы женщины напряжены, и тут она встречает сына из школы. И достаточно будет чего-то совершенно малого, чтобы ее расстроить,  ибо она действительно переутомлена. И ребенок начинает понемногу ее раздражать, потому что не знает, чем ему заняться. Знакомо? Он полон нерастраченной энергии, и потому не находит ничего другого, как только расстраивать других. Он обижает меньшого братишку, дергает собаку за хвост, проливает воду на пол и носится по всему дому. Наконец, он открывает шкаф с игрушками и рассыпает их по всей комнате. Все раскидано по углам, и мать прекрасно знает, кому придется наводить здесь порядок. Она начинает поругивать его, затем посылает в ванную помыть руки, потому что ужин уже на столе. Когда же он выскакивает из ванны, руки у него по-прежнему грязные. Мать все более и более раздражается, напряжение растет. Наконец ребенку время ложиться спать. Перегруженная эмоциями, взвинченная и усталая, мать посылает ребенка в ванную помыться. Но тот вовсе не привык делать то, что ему говорят, и не хочет этого делать. Он продолжает спокойно сидеть на полу. «Послушай-ка, молодой человек, тебе завтра утром в школу! Наведи порядок, и пошел в ванную! Я неясно сказала?» Но истинный смысл ею сказанного другой: начни думать, наводить порядок или нет? Ведь и в самом деле, мама была бы просто поражена, если бы мальчик сразу так и сделал. Но он ничего и не думает делать, когда она так говорит. Да и не должен, этого от него и не ждали, никто и не рассчитывал, что он сразу же возьмется за дело. Это просто своего рода система предупреждения. Она ждет еще примерно десять минут и с нарастающей угрозой в голосе говорит: «Десять минут назад я говорила тебе!..». Это уже сигнал, что дело принимает серьезный оборот, и ребенок это прекрасно понимает. Но каждый играет свою роль, тут все рассчитано. Такое повторяется по несколько раз в день, когда его что-то заставляют делать. Сейчас ее голос станет строгим, еще через десять минут она скажет: «Ну все, хватит!», и, наконец – бац! – совершилось: она кричит. Кричит: «Ну, знаешь, я что тебе говорила, сейчас я тебе покажу!». Она совершенно выходит из себя. Само выражение лица и интонация голоса говорит о том, что теперь она готова что-то предпринять. Ее гнев показывает, что она теперь действительно готова перейти к самым решительным действиям. Дети очень тонко чувствуют, когда наступает действительно опасный момент, за которым последует расплата.

Только готовность принять меры может подвигнуть ребенка к послушанию. Никакие уговоры не дадут абсолютно никаких результатов. Это как читать мораль коту, который со стола утянул кусок мяса и уминает его. Другое дело - что подразумевать под наказанием? Бить ребенка? Необязательно. В следующий раз, если даст Бог, мы продолжим с вами этот разговор.

-----

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной академии Алексей Ильич Осипов.

А.И.Осипов:

- Вспоминаю один эпизод из жизни канонизированной Игуменьи Арсении Себряковой из Усть-Медведицкого монастыря, она скончалась в 1903 году. Вспоминаю один эпизод, кстати, замечательная действительно подвижница, умница, ну это действительно духовный человек, она говорит своим сестрам: «Когда же вы начнете быть христианами? Вы ничего не делаете. Вы - пустое место». Ой, сколько было возмущения! «Это мы, матушка, ничего не делаем? Все послушания исполняем, все молитовки вычитываем, четочки у нас сверкают так, что только держись, все Богослужения посещаем, проходим исповедь, причащаемся. Это мы-то ничего не делаем?» И она говорит: «Вспомните одного из величайших отцов древности, которого называли за величие его духовной жизни и святости земным Богом. Кто это такой? Преподобный Макарий Великий. Ну прочтите вы хоть утреннюю молитву-то внимательно: «Боже, очисти меня, грешного, яко николи же…». «Николи же» - что это такое? «Никогда же сотвори благое пред Тобою». Это он так молится? «Он николи же, никогда же сотвори благое пред Богом» - это что такое? Лицемерие? Да избави Бог так подумать даже! Так он видел себя! Видел действительно, что мы ни одно мгновение не живем так, чтоб это вполне соответствовало Богу, т.е. свято. Ни одной минуты нет, чтобы мы действительно жили свято, - все не так, даже то доброе, что мы делаем, все отравлено ядом: или подхалимство, или тщеславие, или расчёты, или человекоугодие. Но кто ради Бога что делает? Да ради Бога сделал ты - и тут же тщеславие, этот яд в эту, даже не в бочку меда, а в кофейную чашечку маленькую меду - бочка яда, дегтя. Первым признаком начинающегося здравия души является видение грехов своих бесчисленных, как песок морской. Мы к чему подходим? Обратите внимание, вот где оно, оказывается, христианство-то проявляется удивительнейшим образом. А Сысой Великий, помните, как умирал, как лицо его просветилось, как солнце, на него невозможно было смотреть, и он что-то молится. Собравшиеся отцы говорят ему: «Сысое, что?» - «Я молю Бога, ангелов молю, чтобы они испросили у Бога еще мне время на покаяние». Это что такое? Это даже отцы не выдержали и сказали: «Сысое, тебе ли каяться?» Ну, действительно не выдержали, невозможно на лицо было смотреть от этого сияния, а ответ Сысоя умирающего: «Поверьте, братья, я не знаю, положил ли я хоть начало покаяния моего». Великий! Так себя чувствовал! Вот где уже прелести не было. Вот прелести где не было. Потрясающая глубина смирения, потрясающее видение себя, в каком повреждении мы все находимся. Мы этого даже и не видим, а они видели. По мере очищения своей души от этой всякой грязи, от этого мусора, грязи и мусора, которым захламлены наши души, открывается человеку подлинное состояние, в каком падении мы находимся. «Не знаю, положил ли я хоть начало покаяния моего». Вы слышите, какая красота-то открывается души человеческой? Что такое истинное смирение, истинное, а не смиреничание, вот она где - святость, вот где - сияние образа Божия, вот где действительно ведение и видение Бога, вот оно где! Вот он, критерий, по которому все христиане должны, должны оценивать себя, обязательно надо оценивать: кто я? Ясно, кто я. Ясно, кто я. Меня не тронь, иначе пойдет, простите меня, вонь. Вот кто я. И после этого я еще нос задираю: «Я не такой, как прочие человецы».

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Рассуждая об Оригене, нам надо хотя бы мельком, поверхностно ознакомиться с главными идеями этого гиганта мысли, родоначальника православно-христианского богословия.

Главная книга Оригена - «О началах», в которой изложена его философско-богословская система. Написана в 220-х годах, в Александрии. На греческом труд до нас не дошёл, приходится довольствоваться латинским переводом пресвитера Руфина - большого почитателя Оригена, жившего спустя полтора столетия. Как всем понятно, даже замечательный перевод страдает неточностями, но в нашем случае – хуже, поскольку Руфина пугали некоторые довольно смелые идеи, встречавшиеся в переводимом им тексте, он брал на себя смелость его редактировать - где-то смягчал, а где-то просто искажал мысли автора. И в этом, безусловно, слабость перевода.

Из четырёх частей состоит книга «О началах». Первая – учение о Боге. Представляете, до Оригена вообще никем не поднималась тема – Кто есть Бог.

Вторая часть – учение об устройстве мира. «Мир» в данном значении - как «Космос», то есть космология.

Третья – учение о человеке - антропология.

И в четвертой - излагается христианское Откровение. Это философия Священного Писания и принципы экзегетики.

Есть еще учение его о Святой Троице - Триадология, оно изложено отдельно в трактате, который называется «Диалог с Гераклитом». Интересно, что его можно понимать по-разному. На него интересно ссылались во время арианских споров, уже в 4-м веке, как ариане, так и православные.

Ну а теперь давайте начнем с космологии, с учения о сотворении мира – это центральная часть в богословской система Оригена.

Сразу надо сказать, что аудитория Оригена в абсолютном большинстве - люди культуры эллинской, собственно, как и он сам. И понятно - богословие его проповеди ложилось на понятийный аппарат греческой философии. И в связи с этим надо было решать непростые задачи. Первая трудность - как совместить библейскую идею начала, начальности тварного мира и платоновскую идею о безначальном мире вечных идей. То есть – платоновскую реальность вечных идей и библейскую о том, что мир имеет начало. Для платоника важно то, что существует вечно. Время для него – лишь тень вечности. А для библейского, в частности, для еврейского образа мысли история и время являются основной реальностью. Помните, мы с вами говорили о разнице между циклическим временем античной философии и линейности времени в библейском Откровении. Вот как это согласовать? А задача Оригена – убедить своих современников в истинности Библии, в частности, вот этого рассказа о сотворении Богом мира. Как мы уже подчёркивали с Вами, Библия не задает вопросы – кто Бог, и как Он творил мир, но из Откровения недвусмысленно вытекает, что если мир был сотворён, значит, он не безначальный, т.е., было время, когда  космоса не было. Вопрос этот для его современников был крайне важен - даже само название главной книги Оригена – «О началах», по-гречески: «Эн архи».

Как философ-неоплатоник, Ориген верил в вечность всего существующего, ведь Сам Бог был всегда. Напомним, что Ориген учился у Аммония Саккаса вместе с великим Плотиным. А у неоплатотоников были взгляды очень даже непривычные для нашего с Вами сознания. Разнообразие в мире и неравенство для них было признаком несовершенства, а совершенный Бог, по их убеждению, не мог творить несовершенный мир. То есть для неоплатоника невозможно принять то, что «в начале земля была безвидна и пуста», то есть был хаос, а потом постепенно всё как-то упорядочивалось, эволюционировало и т.д.

Как Ориген выходит из этой коллизии? Следующим образом. Он пишет, что причина сего неравенства и несовершенства не в Боге, а в свободе творения. Грехопадение является причиной расколотости и неравенства в этом мире. Дескать, вначале всё было замечательно. Все существа созерцали Бога, наслаждались Его любовью. А потом этим духовным и разумным тварям как бы наскучило созерцать Божественную сущность, и они стали отвлекаться от этого созерцания. Мол, в этом и состояло грехопадение. И, как следствие, разумные существа утратили свою духовную природу. Здесь мы несомненно видим элементы гносиса, причём, даже не вполне христианского. Но не надо думать, что это было проблемой лишь Оригена и его последователей. Среди святых отцов древности нормальным было, например, представлять первозданного человека бестелесным, нематериальным. А вот, де, после грехопадения, разумные существа утратили свою духовную природу и облеклись телами. И приобрели имена, соответственно. Имена в этом контексте – признак неравенства и разнообразия, что, как мы уже отметили, свидетельствует о несправедливости, несовершенстве. Ну, Вы ещё помните, согласно гностическим системам тех же Василида и Валентина – вначале мир был совершенный, идеальный - в смысле духовности, нематериальности, а затем, в результате так называемого «увлажнения», опустился в материальность. «Увлажнение» здесь синоним деградации, а не гигроскопичности.

Ну и, понятно, Ориген в диалоге с интеллектуалами тамошнего общества, вынужден рассуждать в категориях той парадигмы, которая в те времена господствовала в среде просвещённой элиты.

Маленький отрывочек, давайте, озвучим:

«…При сотворении все разумные твари представляли собой бесплотные и нематериальные «умы» без имени и числа, так что все они образовывали единство в силу идентичности своей сущности, а также в силу знания Бога-Слова и единства с Ним. Но затем, утратив желание божественной любви и созерцания, они изменились к дурному: каждый в меру своей склонности к отпадению от Бога, восприняли грубые тела.., подобные тем, какими владеем мы, приобрели имена, и им было дано название «людей»…»

Такая вот идея, явно не соответствующая нынешней православной догматике, однако на тот момент это было большим шагом в развитии богословия. Еще раз хочу сказать, что Ориген этим самым честно пытался примирить библейское понимание творения с греческим образом мысли. Он прекрасно осознавал, что христианам из иудеев очень даже не понравятся его размышления.

Итак, материя, по Оригену, изначально не существует, есть только духовное начало. Но по мере его «увлажнения», деградации - сгущаясь, оно становится физическим в нашем понимании. И это, согласно неоплатоников, очень не хорошо. От этого надо спасаться, вырываться из болота грубой материальности, возвращаться к изначальному состоянию Богосозерцания. В этом и состоит цель творения. В этом назначение христианской веры. И в этом же заключаются и подвиги аскетизма.