«Маска на его лице» – иногда мы можем так охарактеризовать поведение человека. На самом деле, это не редкость, и относится ко всем нам почти без исключения. Маски у нас разные, и обнажаем истинное лицо мы не так часто. Более того, иногда мы даже в себе самих и в самых близких к нам людях не можем разобраться – в маске ли я сейчас, или это моё настоящее лицо. О.Яков Кротов немного об этом.

Я.Кротов:

- Я думаю многие из нас, я надеюсь, большинство, знают английского христианского писателя Клайва Стейплза Льюиса. На самом деле в Англии его так никто не называет, как Честертона или Бернарда Шоу, никто не говорит Гейлберт Честертон, все говорят Джи-Кей, Шоу - это Джордж, а Льюиса все называли и называют Джек Льюис, ну бывает. У него есть чудное детское произведение «Хроники Нарнии», по которому уже кино несколько раз поставлено, у него есть изумительные книги о страдании, книга под названием «Просто Христианство», попытка объяснить неверующему, что же составляет самую суть человека, который говорит о Христе как о своем Спасителе, и у него есть одна неоконченная работа - роман под названием «Пока мы лиц не обрели». Этот роман о том, что человек, каким мы себя знаем, - мы не имеем лиц, мы обретём лицо только в вечности. Этим собственно она и хороша. Духовная жизнь ведь начинается с вопроса о себе: «Кто я такой?», «В чем смысл моего существования?». Мы глядим вокруг себя, когда мы входим во взрослую жизнь, мы уже видим не только родных, и мы спрашиваем себя: «А чем я отличаюсь от других то?». Похоже, что ничем, да я и не хочу сильно отличаться, но чем больше я сливаюсь с людьми, которых я уважаю, на самом деле червячок продолжает точить душу: «А кто я?». Когда мы становимся верующими, нам кажется, что мы нашли ответ: «Я верующий, я христианин, я имя Христово ношу при себе». Но мы не получили ответ на вопрос о том, «кто мы?», мы получили ответ на вопрос о том,  «Кто наш Создатель?», «Кто Бог?», причем, мы так и не знаем Его имени, потому что «Христос» - это еврейское название, ну, греческое название, воспроизводящее еврейское название «Помазанник», т.е. царь, спаситель, - не более того, это не имя. И Иисус – это тоже только одно из имен, но это не имя Божье, у Бога имени нет. То имя Божие, которое Бог предложил Моисею, ну, извините, это насмешка. Это имя, которое обозначает «Сущий», но это не имя, это обозначение, это разные вещи. Для того чтобы позвать Бога, как полагали язычники, нужно знать Его имя, как для того, чтобы позвать беса, нужно знать его имя, чтобы повелевать человеком, нужно знать его имя. А лучше всего, если человек - твой раб или твой ребенок, что одно и то же: ты даешь ему имя, и он твой, а если нет, ты его убьешь. Так вот нет же, никто не знает нашего имени, и мы можем не бояться, что какой-то маг или колдун, узнав наше настоящее имя, воспользуется им, чтобы нами манипулировать. И куколку, подобную нам, не сделаешь, потому что куколка повторяет очертания только тела, а не меня самого, а внутри я, как известно, круглый и пушистый. Только там, где мы встречаем Бога, только в вечности, мы обретаем свое собственное лицо, мы, наконец, сможем ответить на вопрос о том, «кто я?». Почему мы сейчас не можем этого сделать? Почему сейчас мы остаемся при именах, при титулах, при названиях? Потому что я - бесконечное существо, образ Божий, вечная жизнь, а имя – это всегда что-то конечное. Бесконечное слово, бесконечное имя возможно только в бесконечности, возможно в вечности. Здесь мы познаем себя, глядя, как в зеркало, говорит апостол Павел, и Бога познаем, словно глядя через закопченное стекло на солнце, а там - лицом к лицу, и вот тогда мы - отражение Божие, увидим себя в Боге. Большего я вам не скажу, честное слово, а практический вывод из этого один: потому и надо прощать людей, потому и возможно их прощать и, больше того, возможно их любить, что интересен другой человек своей бесконечностью, своей вечностью. Сейчас вечность в нас, ну, как на некоторых консервах или бутылках - вот маленький, как раньше говорили, козырек, вот потянуть за него - откроется. Но это сейчас. А на самом деле, от этот крошечный кусочек - зацепочка, то, что иногда проблескивает - это настоящее. Означает ли это, что наше тело, наша материальная составляющая - это все лишнее? Да нет, они тоже часть вечности, но их можно разрушить, их можно потерять в смерти, - не страшно - воскресение и есть победа над этой потерей, возвращение. Мы не получим дополнительную пару рук в вечности, этого не нужно, чтобы стать самим собой, мы не получим дополнительного ума, и этого более, чем достаточно, а вот что мы получим, так это знание себя, используемое не для гордыни, не для эгоизма, не для превозношения, и тем самым самоубийства, а для открытости другим людям и Самому Создателю. Вот тогда наше настоящее лицо, наше подлинное лицо - из идола, а сейчас мы, в общем-то, идолище-поганище ходячее, превратится в действительно какой-то сияющий лик. И, слава Богу, что мы не знаем, как это будет, потому что, если бы знали, гордыня бы совсем замучила. Лучше уж мы поживем вот такие, какие есть, в сладком, таком, смиренном предвкушении за себя и за всех.

-------

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной академии Алексей Ильич Осипов.

А.И.Осипов:

- Одно изречение великого святого Исаака Сирина, - он сказал не больше, не меньше, как следующее: «Если во время молитвы тело не утрудится, считайте, что ваша молитва в это время оказалась бесплодной». Не только ум, не только душа, но и само тело должно утрудиться. Трудиться как? Разумно! Дело не в том, что человек не может стоять уже и падает, зачем это, нет, это не нужно. Человек цельное существо, и искренняя молитва, она сопряжена не только с умом, а, оказывается, и с самим телом. Мы же не молимся, а мы присутствуем за богослужением, мы присутствуем. У нас почти никакого внимания нет, мы фактически не молимся, кстати, это одна из самых страшных бед. Кого? Христиан. Тоже скажу вам, как только мы употребили слово «религия», мы сразу же употребили слово «молитва». Единственное, что соединяет человека с Богом, это молитва. Единственное. Причем, какая молитва? Так, как мы обращаемся друг ко другу. Правда же, мы не тарабаним друг другу Бог знает, что. Так и к Богу, оказывается, молитва требуется со вниманием, с благоговением. Как мы перед высоким начальством говорим? Почтительно же, правда же, а не просто так – запанибратство! С покаянием. Молитва - только та, которая совершается со вниманием, с благоговением, с покаянием. В православии не запрещается людям больным, пожилым и т.д. сесть и сидеть, - ни в коем случае не запрещается это, никакого греха в этом нет, но знай, что, если хочешь, чтобы молитва была хоть немножко более эффективной, должно утрудиться - хороший термин - и тело. Проходит конференция какая-то, и о чем только речь не идет, вы что, думаете, о духовных материях? Ни слова ни о какой духовности не идет, вся речь идет только о чисто социальной или миротворческой проблематике, - и все, только об этом. Кажется, хорошие вещи, почему не побеспокоиться о нищих, об убогих, о больных, о старых, о детях, о молодежи? Естественно, да, но в человеке есть голова, а есть ноги, и все-таки голова должна быть в вверху, а не ноги. А когда все переворачивают, и на первый план выносят все вот эти проблемы материальной жизни, забыв о том, ради чего пришел Христос, тогда христианство кончается. Неужели трудно понять, что Христос мог бы все эти проблемы решить, Он же мог стать императором, Он же Богочеловек, а Он кем был? Нищим странствующим. Ничего этого не сделал. Почему? По очень простой причине: до тех пор, пока не будет исцелена душа человеческая, никакие перестройки и революции не принесут людям благо. Мы видим историю, как Цицерон хорошо сказал: «История – это наша лучшая учительница». И верно, посмотрите: революция - рабы становятся господами, господа - рабами. Вот вам и революция! Ради чего? Посмотрите, сколько было пролито крови, сколько насилия и т.д. Пока мы не исцелим душу человеческую – не может быть в мире никакого счастья, никакой справедливости, никакой свободы, ничего не будет. Все это будет только обманными лозунгами, не будет этого ничего, надо душу исцелить. Тот же Достоевский, как великолепно писал, что никакие революции не изменят человека, никакие реформы ничего не принесут, потому что зло коренится в самой душе человеческой, а не в структурах самих по себе. Структуры только рождаются этим злом, которое внутри человека, и если бы это зло было искоренено, и структуры бы изменились. Кстати, рабство в Римской империи официально никто не отменял, а оно исчезло, потому что она стала христианской. Просто исчезло. Почему? Потому что христианство учит, что раб - такой же образ Божий, такой же твой друг, как и ты, господин, апостол Павел об этом так замечательно пишет!

-----

Православный миссионер о.Виктор Веряскин рассуждает о наших взаимоотношениях с Богом и окружающими, в связи с молитвой Господней «Отче наш»

В.Веряскин:

- «Образец», кстати, по-гречески парадигма, и поэтому можно сказать, что это парадигма молитвы, образец молитвы, образцовая молитва, эталон молитвы. И вот мы возвращаемся туда, с чего начали – обращение: «Отче». Мы не обращаемся: «О Ты, великий диктатор или демиург, или судья, или мздовоздаятель», я почти не слышу таких обращений, но действительно, когда мы говорим: «Отче» - это показывает, что мы не представляем Вселенную, как, там, пустой мешок пространства, где в броуновском движении болтаются частицы вещества, и где даже пустота - бесцельность и бессмысленность, и, мягко говоря, к кому там обращаться? Это же будет глас вопиющего в пустыне. А когда христиане представляют, что это дом бытия, мироздания, потому что написано, что Бог сотворил Землю не просто так, а образовал ее для жительства, и если бы не любил, то не сотворил бы, не сотворил, если бы ненавидел. И тогда мы говорим, что, оказывается, Он ведет себя не просто так, как судья и мздовоздаятель, а как отец семейства, и если люди не только по факту сотворения его дети и творение, но и, оказывается, по факту и связи уверования, или, как мы говорим, приобщения к Святому Духу, рождения свыше. Как бы мы это не понимали, мы становимся детьми Божьими уже не только по сотворению, но и по уверованию, по принятию, по усыновлению, как это говорится в Новом Завете. Поэтому мы и обращаемся: «Отче», а звательный падеж очень интересный - да? «Жено, Отчє, чоловічє» -это осталось и сегодня в украинской мове.  И вот обратите внимание: в одном месте есть «наш», а в другом - нет. Там - «Отче наш», а здесь просто «Отче». Это очень важно, потому что это показатель тоже того самого противоречия, которое постоянно возникает. Когда у нас что-то случается, я еще не слышал, чтобы вырвалась фраза: «Боже наш», мы говорим: «Боже мой», потому что мы эгоцентрики, и нам своя болячка и своя проблема ближе, и мы естественно индивидуалисты, и мы говорим: «Боже мой, что ж такое!» и т.д. Даже когда это поем иронически, в песнях и во всем остальном. И вот здесь нам говорят, что, конечно же, человек есть индивидуум, но для того, чтобы он не просто выжил на этой Земле, но чтобы он достойно прожил жизнь, он, конечно, должен общаться с другими людьми, а когда Христос сказал: «Если где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду среди вас», и тогда ты не обращайся: «Боже мой», а Он - «Боже наш». Кстати, и когда Иисус Христос сказал: «Я восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему», то Он «наш», оказывается, и его, и мой, и ваш. Я не говорю, там, о нюансах филологических, некоторые утверждают, что это слово нежно ласкательное, что его можно даже перевести как «Папочка», а не просто «Отче». Это уже такие детали, которые, может быть, только утяжелят и затруднят наше с вами совместное раздумье и обсуждение. Я сказал только то, что инженер Сикорский счел необходимым написать в своем толковании на молитву «Отче наш». Кстати, если вы откроете Википедию, в биографии Сикорского там напечатано в электронном виде его толкование на молитву «Отче наш», и это не его единственное религиозно-философское и богословское рассуждение. «Да святится Имя Твое». Знаете, понятие святости, и что значит «святится Имя Твое», тоже требует уточнения, потому что, во-первых, Энгельс определил, что такое «коммунист», он сказал: «Коммунист – есть тот, у кого ничего святого». Это определение «коммуниста», может быть, парадоксальное, может быть непонятное, но это слова Энгельса: «Коммунистом является тот, для кого нет ничего святого». Что имелось в виду? Он считал, что коммунист - диалектик, и он все подвергает сомнению и способен все разрушить, даже весь мир до основания. А если человек что-то будет считать святым для себя, то у него рука не поднимется это разрушить, и поэтому для коммуниста, как разрушителя, не должно быть ничего святого. Но мы с вами сегодня иногда говорим: тёща - это святое, за здоровье тёщи можно и 50 грамм выпить, - и тогда хоть что-то святое у нас осталось, хотя бы тёща, или хотя бы 50 грамм, и мы уже тогда не коммунисты, на самом деле, у нас хоть что-то святое осталось. И поэтому нам придётся уточнить, что значит - святить имя Божье. На самом деле, есть связь между 10-ю заповедями Моисеевыми и молитвой «Отче наш», там что сказано? Не пренебрегай именем Божьим, не упоминай имя Божье всуе, понапрасну, не по делу, а это тоже означает – относись, как к святыне, к имени Божьему. И поэтому «святить Имя Божье», оказывается, великое дело. Мы, к сожалению, тоже привыкли, и мы иногда говорим: тьфу ты, Господи, когда запнулся, руку поломал, разбился или другое что-нибудь такое. Прибежал на работу, соскочил, запыхавшись, с маршрутки и говорит: слава Тебе, Господи, три минуты до начала работы, нагоняя не будет от бригадира, пришел вовремя. И мы Господа, мягко выражаясь, - и к месту, и не к месту, - и в этом смысле не как к святыне относимся, потому что святыня – это нечто интимное, это нечто драгоценное, это то, что ты бережешь, что ты не расплескиваешь налево и направо на каждом ходу, а в себе, как драгоценное что-то несешь. И к нам призыв один, конечно же: раз уж ты имя Бога так произнес, что Ты - Отец мой, а я Твое дитя - это интимные семейные отношения, это личностные отношения. И мы, когда, как к святыне, к этому относимся, как оно внешне выражается? Биографы пишут, что, например, Исаак Ньютон хоть и был президентом королевской академии наук, когда слышал или произносил имя Божье, снимал головной убор и этим показывал всегда, что это для него святыня. Мы с вами как-то подрастеряли такое именно отношение, хотя, если честно, не осознаваемые следы этого даже в советский период у нас оставались. Люди среднего и старшего поколения, наверное, припоминают, что даже в мавзолей Ленина были такие очереди, и тишина была, и порядок был, благоговение было какое-то элементарное к этому. Оказывается, люди тоже хранили остатки, пусть псевдосвятынь, пусть мнимых святынь, но вот этот суррогат, который заменял подлинные святыни, он тоже вызывал к себе какое-то благоговение, - но как быстро все поломалось. Когда в Москве открыли первый «Макдональдс», я не помню точно, когда, в 1989 году или в каком, так очередь была страшнее, чем в Мавзолей, то есть, как быстро переметнулись ценности, и что является святым, что является главным, что является необычным и важным для этого человека, и это показало, что это было поверхностно. А мы говорим сегодня о более глубоком. Поэтому, наверное, бедный тот человек, для которого нет и не осталось ничего святого, блажен тот человек, который сохранил что-то святое в себе, а особенно имя Божье святит в жизни своей, освящает, а значит - выделяет, потому что мы ж иногда говорим: вот святой угол, а вот сюда на божничку надо положить, - бабушки наши иногда так говорят, - вербочку, веточку или что-нибудь такое, там. Правда, так выражались? Очень интересно - святой угол, святыня, божничка, да? Даже на уровне бытовом осталось: «Да святится имя Твое».

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Как и намечено было, поговорим сегодня о Клименте Александрийском. Напомню, что Александрия – это город, основанный Александром Македонским в 331-м году до н.э. - культурная столица Ойкумены. Климент туда прибыл где-то в 180-х годах, не раньше, примерно в 30-летнем возрасте. А родился Климент Тит Флавий, видимо, в Афинах, примерно в 150-м году и прожил до 215-го.

Напомним также, что в Афинах была знаменитая платоновская Академия, в которой впоследствии училось много выдающихся христиан, например, Григорий Богослов и Василий Великий. Обратился в христианство Тит в юности там же, в Афинах, и стал искать христианских учителей. Оказалось это делом непростым. Языческих философов и риторов было много, но именно христиан-ученых Флавию найти какое-то время не удавалось, как, наконец, он встретился в Александрии с Пантеном – и это оказалось прямым попаданием.

Надо сказать сразу, что Тита можно величать человеком, являющимся в какой-то мере основоположником христианской этики. Вот как христианину жить в семье, в миру, каковыми должны выстраиваться взаимоотношения внутри христианских общин, а какие - с людьми нецерковными и т.д. О всём этом Климент и говорил очень подробно. Писал об этом и Тертуллиан, его современник, но этические рассуждения Флавия отличались стройностью и систематичностью.

Кроме того, непреходящая заслуга Климента заключается в том, что он очень остро поставил вопрос о христианском гносисе – о том, что собой представляют наши знания, и откуда они берутся. Вопрос на самом деле колоссальной важности. В самом деле, когда мы говорим о Боге, да и вообще о любых вероучительных истинах – на каком основании, откуда эти знания, и можно ли им доверять? Это очень зрелые вопросы.

Труды Климента дошли до нас довольно-таки в хорошем состоянии. Это, во-первых, некая трилогия. Первая книга это «Увещание к эллинам» (то есть к язычникам). Это нечто типа трактата, миссионерская книга для язычников. Причём, она не столь полемизирует, сколь приглашает образованного язычника в христианство. Следующая его книга «Педагог». Она очень важна для христиан новоначальных. Напомним, что слово «педагог» в античном понимании – это не учитель. Это раб или слуга, который следит за детьми, присматривает за ними, водит их на прогулку или в школу.

Задумано было Титом и третье важнейшее сочинение – «Дидаскалос», что значит «Учитель». Т.е., это уже серьёзно, но вот «Дидаскалос» Климент не написал, хотя планировал - не успел. Из-за гонений Септимия Севера ему пришлось покинуть Александрию в 202-м году.

И хотя третья книга не была написана, но важен для нас сам замысел этого триптиха для понимания, так сказать, ступеней роста во Христе.

Есть еще одно сочинение, очень характерное для Климента – «Строматы» - на русский можно перевести как «лоскутное одеяло», «коврик» - это сборник изречений на разные темы.  Причём, Флавий туда поместил не только высказывания мыслителей христианских, но и языческих, и иудейских.

Евсевий Кесарийский - христианский историк 1-й трети 4-го века подробно писал о Клименте, и об этих «Строматах». Несколько строчек Евсеевых давайте прочтём. «В строматах Климент не только рассыпает цветы Божественного писания, но и заимствует  у язычниковместа, казавшиеся ему полезными». То есть Климент спокойно цитирует язычников безо всякого смущения. Если сказано хорошо – какая разница – кто автор этого высказывания. «Тит изъясняет во множестве высказывания греков и варваров, - продолжает Евсевий (понятно, что те, кто не греки – те варвары), - излагает можество исторических сказаний, доставляя через то материю для разностороннего образования. Ко всему этому присоединяет он и мнения философов. Пользуется (в «Строматах») Климент свидетельствами и писаний спорных: так называемой «Мудрости Соломона», «Иисуса, сына Сирахова», из Посланий к Евреям (то есть для Евсевия Кесарийского в начале 4-го века Послание к Евреям – писание спорное), из Посланий Варнавы, Климента и Иуды»(как видите, тут Варнава, Климент и Иуда в одном ряду, как писания спорные. На день сегодняшний, как Вы знаете, послание Иуды входит в канон Библии, а Варнавы и Климента – нет). Упоминает Климент также о сочинениях иудейских историков Филона, Аристовула и Иосифа Флавия...»