Что есть рай и что собою представляет ад? Фантазий на эту тему за две тысячи лет христианства придуман цельный вагон, а творчество продолжается – поистине тема неисчерпаемая. о.Яков Кротов ещё и свою версию нам предложит.

Я.Кротов:

-  «Символ веры» заканчивается упоминанием вечной жизни. Заметьте, что тут не упоминается. Я бы сказал, к счастью, по воле Божьей, тут не упоминается Ад, тут не говорится о вечных мучениях, жизнь будущего века, а не смерть будущего века. В Священном Писании, кстати, есть про смерть, про вечные муки. Апостол Павел упоминает, что есть воскресение к жизни, а есть воскресение к осуждению, к проклятию, воскресение к Аду, а в Символ веры все-таки это не попало. И кажется, что это очень правильно, и вот почему. Как мы представляем себе Рай? Вот судя по бытовому разговорному языку, когда мы говорим: райское блаженство, когда мы говорим: о-о-о хорошо, когда мы испытываем чувство полного такого равновесия, гармонии с окружающей природой, то что называется хитрым словом «гомеостаз»? Наука говорит, что это примерно 22 градуса тепла, 80% влажности и скорость ветра около 20 м/с., те есть приятный теплый ветерок, в общем, Гавайи и Гаити. И вот оказывается, чтобы быть в равновесии, в блаженном упокоении с окружающей средой, нам сегодня здесь и сейчас обязательно нужен баланс. Мы похожи на катамаран-лодку, которая не тонет, потому что у нее есть противовес, не опрокидывается, потому что на бревнах-палках приделанный груз, равный тому, который в лодке или даже больше, это ведь зависит от скорости и парусности. И это наше представление о вечной жизни, что в ней будут праведники, и чтобы этот Рай был вечным, все это должно быть уравновешенно Адом, свет должен быть уравновешен мраком, там будет собранно все дурное, и оно будет там также вечно, как святые будут в раю. В средние века богословы даже очень искренно писали, что частью блаженства праведников является созерцание адских мук грешников. Ну, об этом и «Божественная комедия». Так вот принципиальная ошибка заключается в том, что мы думаем, что знаем, что такое райское блаженство, счастье и т.д. А мы не знаем. Вот то, что мы считаем райским блаженством, это к раю отношения не имеет, это состояние, скорее, близко к смерти. И когда мы удивляемся, почему мы хотим счастья, а его не испытываем, да Бога надо благодарить, что мы не испытываем счастья, это не то же, что быть несчастливым, потому что тогда мы бы перестали быть людьми, стали бы сытой тупой скотиной. Равновесие с окружающей средой – это не судьба человека, это судьба, может быть, обезьяны, кита, камня, Вселенной, Солнца, но - не человека. В этом и чудо создания человека, как кого-то, кто выходит за пределы окружающей среды, в нас есть Дух Божий, этот Дух перевешивает. Мы существа эксцентрические, как есть машинки, с нарушенным центром тяжести, благодаря этому они, опрокидываясь, поднимаются, наезжая на препятствия, объезжают его. А мы все норовим быть танком, и блаженство представляем себе, как танкисты. Дух Божий нарушает равновесие, которое есть в нас, как в животном, и это нарушение равновесия, нарушение гомеостаза и есть Рай, и есть блаженство. Грехопадение же заключалось в том, что мы предпочли равновесие, предпочли животное состояние, предпочли спокойствие, и в результате получаем войну, которая и есть спокойствие падшего духа. А мир - состояние не равновесное. Разница такая же, как лежание на пляже и полетом, и человек создан не для лежания на пляже, а для полета.

-------

Теперь несколько минут на прослушивание старого видеоархива с нашими давними рассуждениями о воспитании чад.

Архив:

- Сегодня мы с вами, пожалуй, последний раз позволим себе поговорить отвлеченно, ни о чем конкретно, на общую вводную тему о воспитании и образовании детей. Эти наши вводные беседы затягиваются, потому что есть искушение больше уделить время каким-то пусть не конкретным, но принципиальным, основополагающим вещам.

На прошлых встречах мы неоднократно подчеркивали с вами необходимость переосмысления процесса и воспитания, и образования. Ну, собственно, что такое воспитание, и что такое образование? Воспитание – это в целом становление личности как таковой, целенаправленное воздействие с целью становления личности, а образование – это прикладное средство, позволяющее человеку ориентироваться в производных вот этого главного вопроса жизни. А уметь ориентироваться в производных вопросах бытия в мире – значит уметь ориентироваться в том, что есть мир как таковой, и что есть человек как таковой, как он устроен, и так далее. Мне уже доводилось говорить, что образование, то, которое мы имеем в качестве наследства от Средневековой, Новой и Новейшей истории Европы (потому что, фактически, все мировое образование так или иначе, за небольшим вычетом, вращается вокруг европейской модели) – оно чаще всего, к сожалению, не имеет прямого отношения к личностному измерению, во-первых. В лучшем случае, оно индифферентно к этому измерению, в худшем – довольно демонстративно игнорирует это измерение.

Я неоднократно подчеркивал, что образование должно быть процессом обретения образа, должно быть средством духовного роста и духовного становления, раскрепощением духовных возможностей. Об этом мы, конечно, будем еще говорить и повторять это, потому что это слишком важно. Потому что все, чем бы мы ни занимались в любом учебном заведении, даже в духовном – семинарии там или академии, - если это простой набор сведений, эти знания просто даром никому не нужны, более того, они вредны. Если это просто некий багаж знаний, лучше сразу наплевать и забыть. Если каждый раз мы не умеем в любую секунду отследить, чем мы занимаемся, что мы делаем и зачем.

Вот богословское образование точно бессмысленно. Вы знаете, что погубило, на самом деле, образование как таковое? Первый шаг, увы, сделали христиане, когда из образования как системы средств, способствующих становлению личности, они устроили систему схоластики. А чем принципиально отличает схоластику от образования как того, что способствует становлению личности? Схоластика – это нечто прямо противоположное. Знаете основной и, по существу, единственный принцип схоластики? Ну, слово «схоластика» происходит от чего? От слова «схола» – это значит «школа». А в чем состоит исходный, главный и чуть ли не единственный принцип схоластики? Схоластический подход к знанию предполагает следующее: в этом процессе есть два лица, одно лицо знает все, другое - не знает ничего. Вернее, то лицо, которое изображает из себя всезнающее – оно нужно до тех пор, пока еще остаются вопросы, на которые обучаемый не выучил правильного ответа. Иначе говоря, схоластическое образование – это обучение правильным ответам на имеющиеся вопросы. Например, на вопрос: «Кто такой Бог?», должен быть правильный ответ. «Что такое ангел?» -  «Ангел – это духовное существо, которое…», и так далее. «Каков Бог?» - «Бог – Всемогущий». «А если Бог Всемогущий…» - И так далее. И вот так целая система правильных следствий из утверждений… Не случайно Аристотель взят за основу как верховный авторитет, потому что он разработал правила силлогистики, то есть правила выведения умозаключений из исходных посылок.

Но ведь все к силлогизмам не сводится. Да, Бог всемогущ. Но на вопрос: «А может ли Бог сотворить другого Бога?» мы получаем логический парадокс, то есть вопрос, на который правильного ответа нет. Потому что Бог всемогущ, а человек не всемогущ. Поэтому мы тут поднимаем руки. Хотя вообще, если выделить вопрос, на который может быть дан один-единственный правильный ответ, то схоластическая система образования – она, собственно, и предполагает научение этим правильным ответам. Но схоластика стала трещать, как только на первый план стало выходить не отвлеченное, а опытное познание.

Что такое отвлеченное познание? Это значит – я задаю вопрос: «Что такое стул вообще?». «Стул – это плоскость, четыре ножки, спинка и так далее», - таков будет ответ. А вот опытное познание предполагает, что я должен знать, какие действия предпринять, чтобы сколотить себе стул. Тут мне, в общем, не до того, сколько у него ножек должно быть, что такое седалище, что такое спинка и так далее. Меня другое интересует: я должен сделать вещь, на которой я буду сидеть. Мне, в общем, наплевать, как это называется, и правильно ли схоластически я могу ответить на все вопросы, связанные с такими вещами, как качество, количество, мера и прочее. Вот что такое корова? Схоластов такой вопрос не интересует. А будущего животновода – очень интересует: вот что с этой коровой делать, чтобы она больше молока давала? Схоласт не знает. Ему неинтересно, потому что нет заведомо правильного ответа. С коровой надо манипулировать: накосить сена, она наестся этого сена, но выяснится, что на одном сене она молока не больше дает, а меньше, значит, надо ей еще что-то дать. А если ей дать каких-то добавок, пасти тогда-то, а тогда-то давать отдыхать в стойле, то удои увеличатся. А если вот эту корову скрестить с таким-то быком, то их потомство даст молочную корову, а с другим – мясную… Схоласту наплевать на такие вопросы. А все это опытные вопросы.

И как только на первый план выходит это опытное знание – а опытное знание привязано к самой что ни на есть практике жизни, банальной практике, - тут уже «до фонаря», чем цветок отличается от не-цветка, и что такое цветок вообще, или что существует прежде – универсалия или индивидуальный предмет. Вот есть такой  пресловутый платоновский вопрос: «Что первично – стол конкретный или стол как таковой?» А какая разница? Стол вообще – это то, на чем я есть точно никогда не буду. Как говорил Уильям Оккам – «Нечего умножать универсалии сверх надобности». А чем диктуется надобность? Надобность диктуется опытом. Вот тебе нужен стол вообще? Не нужен. А что тебе нужно? Для верстака – один стол, для еды – другой, для того, чтобы в кости поиграть на досуге – третий, чтобы писать на нем – четвертый, и так далее. А зачем тебе «стол вообще», и зачем тебе вообще такой вопрос – что такое «стол вообще»? Да гори оно синим огнем! Какая разница, как это вообще называется – «стол» или «доска с ногами».

А вот из умножающегося опытного познания выросло энциклопедическое знание. «Коровы – это такие существа, которые дают молоко…», и так далее. А поскольку одними коровами животный мир не исчерпывается, то вот все, что есть в мире, можно наблюдать, изучать и описывать.

Да, и что еще сгубило схоластику? То, что схоластика не задавалась философскими вопросами. Схоластика претендовала на то, что на все вопросы есть правильные на все времена однозначные ответы. Это не философия. Это была гибель философии, на самом деле. И когда потом появилась новая философия, то эта новая философия родилась фактически из отрицания схоластического принципа и из отрицания примата богословия над философией. Что была для Фомы Аквинского философия? – служанка богословия. Собственно, как и для Григория Богослова. Григорий Богослов или Фома Аквинский приспособили философскую культуру для того, чтобы изъяснять нечто о Боге. А уже для Декарта богословие в том виде, в котором оно существовало – это для ненормальных, а вот дело продвинутого, умного, заинтересованного в жизни человека – это философия. И даже для Канта, который был благочестивейшим из смертных, религия существовала уже только в пределах разума. И как вы все знаете из бессмертного произведения, он пять раз доказал, что Бога нет, а в шестой, «как бы в насмешку над самим собой» -  что Бог есть. За таковые доказательства другой известный персонаж предлагал сослать его на Соловки года на три, и был страшно огорчен, узнав, что это уже невозможно, потому, как сто лет с лишком к тому моменту Иммануил Кант пребывал «в местах куда более отдаленных, чем Соловки».

Потом, правда, выяснилось, что и философия как таковая, вот таким образом существующая, - тоже долго не протянула. Если еще в 19-м веке философы были люди в почете, то в 20-м веке, если хотите вызвать усмешку у образованного западного человека, скажите, что вы философ.

Это была краткая история того, как образование помахало ручкой богословию, то есть самому смыслу бытия человека, и из этого произошла двойная трагедия. Богословие стало профессиональной деятельностью, что на самом деле ужасно. И на сегодняшний день мы имеем два трагических момента в сфере образования. Во-первых, в секулярном мире образование – это то, что никак не связано со смыслом человеческого бытия. У современного образования, в сущности, нет экзистенциального измерения.

Что же касается образования богословского, то, как я уже сказал, богословие стало профессиональной деятельностью. Дело доходит до того, что человек может открыто заявить, что он вообще-то в Бога не очень верит, но он при этом богослов, он профессионал, он книжки читает, и даже пишет эти книги.

Зачем далеко ходить? При нашем храме есть группы людей, изучающих Библию. И вот когда я был, так сказать, в гостях на занятиях одной из таких библейских групп, я обратил внимание на то, что люди с удовольствием читают текст Священного Писания, прекрасно владеют справочным материалом, очень интересно проводят время с очевидной пользой для ума, узнают много интересного из священной истории. Но я обратил внимание на то, что на этих занятиях не возникал самый главный вопрос – а зачем я читаю Библию? Может, просто для того, чтобы легче решать кроссворды, или быть во всеоружии на телеигре «Что, где, когда?»? Но важно ведь совсем другое. Например, что нам хочет сказать Бог со страниц Библии, или что Он от нас ожидает, как мы должны поступать в той или иной ситуации и так далее.

Этим лейтмотивом, давайте, и закончим нашу вводную часть бесед по воспитанию детей. Мысль в принципе очень банальна: прежде, чем как-то поступать с ребенком, или накачивать его той или иной информацией, нужно задаться вопросом: а зачем?

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Вряд ли мы сильно преувеличим, если скажем, что к концу 2-го, началу 3-го века каждая христианская община имела своё, отличное от других, богословие, иногда даже слишком отличное. Ну, Вы помните, для иудействующих христиан все предписания Моисеева закона полностью оставались актуальными, а это, ведь, вопрос не второстепенный - «Если законом оправдание, то Христос напрасно умер», - восклицает апостол. С другой стороны – увлечение эллинско-гностическими системами – Валентин, знаменитейший гностик тех времён, оказался без пяти минут епископом Рима. Т.е., богословский спектр разномыслия в церквях зашкаливал по третьему кругу, так сказать. Конечно, такие деятели как Маркион, с одной стороны, Монтан - с другой, в каком-то смысле противодействовали разброду и шатаниям, но и сами они, в конце концов, оказались вне Церкви. И какой выход? Как найти правильный путь к единству таких непохожих друг на друга христианских семейств? К слову говоря, этот вопрос не в меньшей, а в гораздо большей степени актуален и в нынешние времена. Действительно – православная Церковь, католическая, нехалкидонитские церкви, протестантские - им же несть числа, - адепты каждой уверены в своей правоте.

Выход простой, на самом деле, было бы желание. Всем нынешним обратиться к прошлому - в те века, когда Церковь ещё была единой, неразделённой, и взять в качестве образца – её веру, образ бытования, служения и т.д. – сверить часы, так сказать, с безусловным авторитетом древности. Ну в нашем 21-м веке это уже вряд ли получится, а в обсуждаемый нами исторический период вышло.

По мере умножения разномыслий и противоречий между христианскими общинами всё более возрастал интерес к веку апостольскому. Вполне логично, если столько различных мнений – где искать истину? Ответ напрашивается сам собою – Христос есть Истина, и поэтому надо быть к Нему как-то поближе. А кто были самыми близкими Иисусу? – Двенадцать Его учеников, особенно Иоанн, младший из них. Ну а дальше, как мы уже неоднократно подчёркивали с Вами, к нашему огромному везению, образовалась счастливая цепочка. Апостол Иоанн был учителем Поликарпа Смирнского, причём, учителем не в нашем современном восприятии. Как мы говорили, Поликарп жилвместе со своим учителем под одной крышей – ел и спал вместе с ним. Та же самая картина и с Иринеем Лионским, который, что называется, сидел у ног Поликарпа Смирнского.

Иными словами, несколько идеализируя, устами Иринея говорил Сам Христос. Ириней оказался в высочайшем смысле преемником апостольского свидетельства о всём, что говорил Иисус. И это оказалось предельно важным и для его современников, зачастую расползавшихся своими умствованиями в разные стороны, и для нас с Вами, потому что, как мы говорили с Вами, Ириней писал, и его книги дошли до нас.

Во-первых, это, как мы уже упоминали, «Пять книг против ереси», или «Обличение и опровержение лжеименного знания». Есть несколько отрывков, на греческом и на сирийском, и еще один важный текст - на армянском - только в 20-м веке его нашли - под названием «Доказательства апостольской проповеди». Это нечто типа краткого катехизиса, краткое изложение вероучения. Основные книги были написаны Иринеем, напомним, где-то в 190-х годах.

Очень важно отметить одну мелкую, на первый взгляд, деталь, которая свидетельствует о научной честности Иринея. Обычно, ведь, как – если полемика – устная или письменная, оппоненты пытаются переврать высказывания своих противников – это почти всегда. А вот Ириней в своих полемических работах предельно точен – цитирует своих противников без каких-либо подмен или искажений, даже мелочных. Появилась возможность в этом убедиться сравнительно недавно, причём, тоже чудесным образом. В 1950-м году в Египте, в местечке, которое называется Наг-Хамадди, была найдена околохристианская гностическая библиотека. И оказалось, что вот эти отрывки из собственно самих гностических сочинений подтвердили точность цитирований Иринея. Что он, в общем-то, при всей полемической заостренности, в некоторых случаях, не переходит грань научной честности. И это для нас очень важно, ведь мы доверяем его свидетельству о том, чему учил Сам Христос.

Ну, вот пока приведём в качестве примера, а на следующий раз поговорим подробнее об антропологии Иринея, который рассматривает человека совокупным единством, в котором и физическое, и духовное начало сосуществуют неотделимо друг от друга. Причём, в этом единстве он различает: дух, душу и тело – три уровня, три состава. Такие мысли высказывал уже апостол Павел, а позже в Церкви появляется даже специальный термин, обозначающий эту тройственность – «трихотомия». В отличие от «дихотомии» - двухсоставности человека, которую, к слову говоря, поддерживало большинство церковных писателей того времени. Дихотомическая антропология – это разделение: душа и тело. Одна из причин – влияние платонизма, если помните утверждение: «Тело – темница души». А такая установка, мягко говоря, не очень благоприятна для христианства в целом, хотя, конечно, вовсе необязательно обвинять христианских авторов, исповедовавших дихотомию во враждебном отношении к телу. Это аскеты некоторые доходили до абсурда, издеваясь над собственным телом – даже словосочетание такое вошло в употребление: «умерщвление плоти». Но подобные крайности абсолютно несовместимы с Вестью Евангельской, да и вообще с христианством как таковым.

Остановимся на этом, и если даст Бог, продолжим наши церковно-исторические размышления в следующий раз. Всего доброго.