Фраза из комедии римского писателя HYPERLINK "https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%BD%D1%86%D0%B8%D0%B9" o "Теренций"  «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», - стала расхожей - «Homo sum, humani nihil a me alienum puto». Как правило, сие высказывание воспринимается в смысле положительном – мол, не чужды мне и радость, и стремление к счастью, и голод, и грусть. Но, к сожалению, можно продолжить и в ином направлении: «Я человек, и мне и подлость не чужда, и жадность, и лживость, и вороватость…». Церковь составляют также люди, и, к сожалению, Бендерова фраза: «Вы не в церкви, вас не обманут», не так уж и нелепа. О.Яков Кротов несколько слов об этом.

Я.Кротов:

- Мы веруем в единую церковь. А в единую псевдо-церковь веровать не надо, она настолько очевидно и реально присутствует в жизни человечества, что это не предмет веры. Вот пишутся диссертации, книжки, а, главное, это ужасно раздражает. Меня, во всяком случае, это точно раздражает, и других многих, насколько я знаю, тоже. О чем идет речь? Ворон ворона завет, ворон у ворона глаз не выклюет. Поверх всех догматических разделений существует единство церковных людоедов. Да, в церкви есть людоеды, они встречаются, и что самое ужасное, в церкви есть люди, которые хотели бы, чтобы их съели. Вспомним случай, который был в 2000 годы в Германии, где один человек попросил другого, они договорились, чтобы тот его разрезал и съел. И это все снималось на видео, чтобы потом у полиции не было претензий. По-моему, потом так и не удалось засудить мужика, потому что все было по обоюдному согласию, как говорил Остап Бендер. Церковь не состоит из святых, она святая – это да, но состоит она из грешников, и поэтому, к сожалению, на самый первый план в церкви естественно выпирают они, - ну это, как если у красивой женщины, на которую мы смотрим, выскочил на лице прыщик, то мы видим, прежде всего, прыщик. Что делать? И мы хорошо знаем, что есть единство карьеристов, единство садистов, единство поверх всех догматов. Человек из католической церкви, который любит сильную руку, очень быстро находит общий язык с человеком из православной церкви, который любит сильную руку. Они друг с другом договорятся, они друг другу закатят какой-нибудь пир или конференцию, они предоставят друг другу место у себя. Как было в Москве в 16 веке: среди террора Ивана Грозного существовали церкви для протестантов, но для каких протестантов? Не для анабаптистов, не для тех, кто проповедовал мир, а для тех, кто представлял британскую монархию, для тех, кто тоже представлял христианство правящее, христианство жесткое, христианство сверху вниз. Так и по сей день. Что же, выгнать людоедов из церкви? Вы знаете, был такой тест на сообразительность для школьников, им писали: в поезде самый опасный вагон - последний, при столкновениях там гибнет больше всего людей, его очень сильно мотает. Как сделать, чтобы не было столько погибших в последнем вагоне? Глупый мальчик отвечает, что надо отцепить последний вагон, умный мальчик отвечает, что надо прицепить один вагон пустой. Вот для того, чтобы в церкви не было людоедов, не надо выгонять людоедов, надо самим перестать быть людоедами, надо престать быть жертвами людоедов, надо найти способ так организовать церковную жизнь, что бы у человека не было возможности скушать другого. Денежку, может, перераспределить, может, отказаться от какого-то величия, от какого-то конкордата, от каких-нибудь привилегий. Когда я  - государственная религия этой лилипутии, вот тут-то людоедство и начинает разыгрываться. Нельзя что-то взять и при этом ни с чем не расстаться. Для того, чтобы зять Бога, надо расстаться с людоедством, а чтобы расстаться с людоедством, надо расстаться со своим властолюбием, на нем взрастают чужие людоеды. Так что, вот это черное антихристовое единство церкви победить можно, но не путем усиления мускулатуры, а прямо наоборот: стать помельче, смириться по размеру Христа, Который не организовывал вселенских соборов. Это не означает, что надо быть наподобие баптистов инициативных: больше трех не собираться, а то НКВД-ешники перехватают. Не здесь размер определяется, а размер определяется тем, в каких мы отношениях с государством, в каких отношениях мы со свободой, в каких отношениях мы со своей собственной совестью. Так что, Бог в помощь в борьбе с черной церковью и в созидании церкви нормальной. Я не назову ее белой, она, скорее всего, в крапинку, потому что крапинки – это мы, члены церкви, а все остальное – это Господь. И мы на нем, как лягушки на бегемоте, но всё-таки лягушки, а не крокодилы. Вот это тогда и будет настоящая святая Церковь.  

-------

Ну и о воспитании детей – наш давний разговор мы вспоминаем с Вами, прослушивая наш старый видеоархив.

Архив:

- Как мы с вами уже подчеркивали, дети в наших семьях, помимо того, что это дар, это еще и роскошь. Это роскошный дар. Но опять же, существует громадный разрыв с тем, о чем мы с вами будем говорить, и стереотипными установками, господствующими в обществе. На самом деле, даже трудно себе представить сам по себе масштаб разницы между стереотипом и тем, к чему христианский родитель призван, - какой будет гигантский на самом деле разрыв.

С другой стороны, нас это вряд ли должно удивлять. Потому что то, что путь Христов – это путь жертвы, нам хорошо известно. Что наш путь жизни – это путь жертвы, это тоже известно. Потому что исполнять всякую правду в своей жизни – это требует больших жертв. И по идее, поэтому нас не должно удивлять, что рождение ребенка предполагает жертвы со стороны родителей.

Опять же, давайте, сравним принцип вот этой жертвенности с тем стереотипом, с которым будущий родитель подходит к факту появления у него чада. Он что, рождает своего ребенка, чтобы приносить жертву? Боюсь, что тут, если только специально промывать мозги всякого рода лекциями, то, разве что, на уровне умственной установки это может появиться. Если же говорить о внутренних импульсах сознания, то мы вряд ли нечто подобное обнаружим даже у вполне убежденного христианина-родителя. Потому что в ребенке, в факте появления ребенка слишком велико вот это естественное умиление перед тем, что произошло. Помните, Сам Господь говорит, что когда женщина рождает, то терпит скорбь, но когда ребенок родился, она уже не помнит скорби от радости. Так вот эта радость – она настолько мощная, что может захватить человека целиком. Так что, кроме того, чтобы поить-кормить какое-то время эту замечательную куклу, больше ничего и не хочется. А чего, собственно, еще надо? Вот такая радость, долгожданная. Действительно, желанный ребенок – это то, к чему путь лежит через не так часто встречающуюся, даже среди христиан, любовь между родителями. Что может быть сильнее? Естественным образом, наверное, мало что можно представить такого, что может быть сильнее. Но по существу своего положения перед Богом, по существу своего избранничества во Христе, приходится говорить о таких вещах, как жертвенность, как творческое  напряжение всей своей жизни, причем, жизни своей. Потому что ты не имеешь права, с другой стороны, как родитель потеряться.

Вообще, для христиан - патологическая позиция, хочу это подчеркнуть, - «жить ради детей». То есть, ничего хуже себе представить нельзя. Хуже, наверное, было бы только то, чтобы своего ребенка объявить не своим. Ну, это уж такая, запредельная вещь, поэтому и не обсуждается. А вот жить ради детей – это полная патология для христианина. Жить надо ради исполнения на себе вот этой тайны жизни. А если появился ребенок, значит, эта твоя тайна жизни должна стать сферой, в которой раскрывается еще одна. Но если твоя зачахнет, той – тоже конец, той – гарантирована только ущербность и несоизмеримое с естественными силами ребенка напряжение души.

Ну, вполне очевидно, что в рамках родительского жертвенного напряжения в отношении своих чад, есть время, когда надо их по жизни вести, причем, в этом самом главном измерении вести, чтобы они обретали дистанциально значимый духовный опыт, опыт, который позволяет им вырабатывать чутье к настоящей жизни, к тому, что подлинно. Хотя пяти- или шестилетнее чадо сказать этого ни за что не сможет, а если сможет, то, значит, над ним родители издеваются, - но чутье у него есть, к тому или к другому. Так же, как если у пяти- или шестилетнего чада не появились элементарные навыки воспитания, то попробуйте их привить позже. Такие, которые должны у него появиться к пятилетнему возрасту. Если же не появились и к семилетнему – это надо себе шею сломать, чтобы они появились. Потому что, всякий рост, по идее, предполагает некие фазы, и если в какую-то фазу что-то не произошло, то все, считайте, кранты, ребенок уже ущербен. Ну, конечно, не все так безнадежно, как с развитием навыков членораздельной речи. Конечно, можно, наверное, что-то компенсировать. Но это потребует экстренных усилий, а их и так немного. То есть вещи, когда, в первую очередь, вот это ведение оцениваешь ты сам, по каким-то косвенным признакам. Ведь прямых-то нет. Ребенок не может оценить того, что с ним происходит. Он впитывает, он растет, он у тебя на глазах матереет, у него какая-то внутренняя жизнь появляется. А ты все время должен это уметь чувствовать. Надо, с одной стороны, обеспечивать ему максимально широкий кругозор, чтобы ничего из возможного положительного опыта не прошло мимо него, чтобы все и всяческие возможные формы настоящей жизни он успел попробовать, - и при этом, чтобы до поры до времени каких-то негативных вещей в его жизни не было. И все это, я подчеркиваю, должно происходить на фоне твоего личного становления как личности. Потому что, придет время, когда все, чему ты сможешь научить свое чадо – это твой собственный пример.

Цена явления ребенка на белый свет в семье – она вот такая, в общем виде. Дело не в обуздании чада, дело в том, чтобы самому учиться жить. Нужно содействовать принципиальной вещи: чтобы ребенок стал взрослым, чтобы он некогда сделался учеником Христовым без нашего посредства. Причем, захотел им стать сам, не под давлением. Потому что очевидно, что под давлением учеником Христовым сделаться невозможно в принципе. Нельзя человека пристроить в Церковь. Хотя у нас каждые новопришедшие в Церковь с неизменным усердием стараются именно это осуществить в отношении своих ближайших родственников и знакомых – пристроить их в Церковь. Очень часто – из благих, конечно, побуждений. Поскольку они ценят то, что произошло с ними, и им кажется, что и других надо отдать в те же хорошие руки – и с ними будет то же самое. И страшно удивляются, когда это не повторяется.

На самом деле, это ведь сложное искушение – когда ты во Христе обретаешь жизнь, настоящую, которую не хочется терять, - правда, не очень понятно, как ее поддерживать, но сам этот светлый залог, который человек получает в своем воцерковлении, если оно настоящее, - оно его держит в Церкви, и когда человек видит, что не со всеми это происходит так, как с ним, что люди легко отказываются от дорогих его сердцу вещей, - это, конечно, тяжелое искушение для новопросвещенного человека: ну как же так? Для меня это – новые горизонты, только жить начал, а другие этого и видеть не хотят. И тут же начинаются сомнения: может быть, и у меня ничего такого особенного не случилось, ну, что такого особого со мною на самом деле произошло? Это когда схлынет океан благодати, как в половодье: поднялась вода, а потом, естественно, опустилась. Не может же это вечно продолжаться.

А представляете себе разочарование насчет собственного чада? Кажется, что с ним должно произойти то, что ты про него задумал, все рассчитал, даже число и содержание собственных жертв – уже как христианин, такой накачанный проповедями и книжками по воспитанию детей, в том числе. Ты уже засучил рукава, готов всего себя положить на такое благородное дело, как хороший управляющий, которому такой бесценный дар вверен… А у тебя, как тебе кажется, ни шиша не получается. У других без видимых усилий такие цветочки жизни растут – только подноси и нюхай. А у тебя -  нерасцветающий одуванчик. И ты думаешь: нет, что-то тут не то, все-таки нет справедливости на белом свете, ну нету.

И, между прочим, знаете, подобные подозрения, ведь, всегда будут исподволь подтачивать светлые родительские чувства, в том числе и христианину. Потому что тайна сия велика есть. Просто то, что я и сам великая тайна – мне это с годами все очевиднее и очевиднее.  И что мера глубины этой тайны, скажем, сокращается при взгляде не на себя, любимого, а на кого-то другого, пусть даже очень близкого, - это тоже очевидно. Но со временем и там что-то такое происходит. Но  в целом, все-таки, наиболее очевидна собственная глубина. А когда это чадо, которое именно чадо, которому когда-то был год, когда-то - десять, а теперь - 18 или 20, - оно все равно еще молодое, не вполне состоявшееся, оно еще неизвестно что принесет и что произведет. А тебе-то хочется спокойно утвердиться в том, что ты свое дело сделал, как ветхозаветный родитель. Но у тебя и этой роскоши нет. Ты родитель до конца жизни - жизни во Христе, это тоже надо помнить.

В Ветхом Завете можно сделаться таким благостным брюзгой, почетным родителем, который в 60, а тем более в 70 лет уже сам мало за что отвечает, но пользуется плодами своих трудов. А вот христианский родитель… Ну, тут почти как в браке. Вот, у тебя должен открыться дар чувствовать вкус нового вина на губах, как мы уже об этом говорили, - когда ты уже старик, и из тебя песок сыпется, а в браке ты – вечно юный, потому что хорошее вино сберегается на конец. Точно так же и с чадом.

И если ты действительно христианский родитель, твое чадо и в 40-летнем возрасте к тебе потянется – при условии, что оно состоялось, в том числе и как христианин. Потому что если ты ему действительно смог устроить дом, в котором ему получилось осуществиться в чем-то самом главном, то он захочет повторить твой опыт, строя свой дом для своих детей.

Это очень важный момент. И еще важная истина, о которой мы уже вскользь говорили, и которую нам нужно взять на заметку: для ребенка бывает гораздо важнее, кто ты сам есть в жизни, чего ты сам достиг, как состоялся, как реализовал себя. Гораздо важнее количества внимания и жертв, которые ты принес ради него.

-----

И последняя, церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Начнём мы с Вами сегодня говорить о периоде церковных учителей, который охватывает примерно полтора века, со 170-х по 310-е годы. С точки зрения персоналий, это прежде всего Ириней Лионский, а также учителя александрийской школы – Пантен, Климент Александрийский, Ориген, и их ученики. Важно для нас будет ещё поговорить о двух западныхцерковных деятелях и писателях, Киприане Карфагенском и Ипполите Римском. Все они выходцы с Востока, несмотря на то, что тот же Ириней большую часть жизни прожил в Лионе.

Что значит, период учителей в Церкви? Что, до 170-го было некому научать в Церкви истинам веры? - Были, конечно, учителя и до и после, но этот отрезок времени был как бы золотым. Почему так? Хорошие люди появились на свет? Это тоже, но уникумы появляются, как правило, когда они востребованы. Так и в данном случае – когда в Церкви почувствовалась острая нужда принимать в свои ряды многих представителей греко-римской интеллигенции, христианское вероучение уже должно было выглядеть стройным и развёрнутым. Плюс, давал о себе знать внешний враг – нехристианский гносис. Нужна было вести полемику, причём, на достаточно высоком уровне, отстаивая христианские позиции, в частности необходимо было сформулировать чёткие ответы на ряд серьезных вопросов, выдвигаемых гностиками, в частности, о творении мира.

С внешней стороны можно сказать, что в этот период отсутствовали постоянные  систематические гонения. Ключевое слово здесь «постоянные», потому что так-то преследования христиан то и дело возобновлялись - в 180-м году (Ириней Лионский как раз их пережил), потом в 202-м при императоре Септимии Севере. А вот следующие большие гонения будут лишь в 251-м году, при императоре Деции. То есть, как видите, были паузы, когда гонений не было десятилетиями. Христиане успевали к этому привыкать, и Церковь тогда распространялась более-менее устойчиво. Т.е., к концу века церковных учителей в некоторых провинциях, таких, как асийские, христиане составляли до половины населения. А в крупных городах, как Карфаген (в северной Африке), может быть – седьмая или десятая часть города. В Риме, по подсчетам Василия Болотова, христиане составляли от 7 до 10 %. Таким образом, к концу 3-го века христиан было уже до  двух миллионов.

Итак, Ириней Лионский - первый христианский писатель и деятель этого периода. Можно сказать, что он старший современник Тертуллиана, которого мы с вами отнесли к предыдущему церковному периоду. Тертуллиан, как Вы помните, активно писал в 180-е -190-е годы, и умер в старости, видимо, в 220-е годы. А Ириней погиб во время гонений Септимия Севера, в 202-м.

Греческое «Ириней», как вы хорошо знаете – в переводе «мирный» - имя на сегодняшний день у нас немодное – а вот Ирин полно. Ирина – это такой женский вариант.

Выходец из Смирны, т.е. происхождение малоазийское. Как он сам пишет о себе, «в первой юности я сидел у ног блаженного Поликарпа». Видимо, он родился где-то около 140-го года.

Судя по тому, что мы знаем из его сохранившихся произведений, Ириней был из богатой семьи - хотя бы потому, что смог получить серьезное античное образование, а это было под силу обеспечить разве что очень состоятельным родителям. Ну, как Вы знаете, в те времена образование для детей было делом родителей, а не государства или общества, ну, и не Церкви, естественно. А «сидение у ног» Поликарпа, как мы уже говорили с Вами, оказалось судьбоносным не только для Иринея, но и во многом для нас с Вами. Поликарп-то был ближайшим учеником апостола Иоанна!

Почему это для нас весьма важно? Апостол Иоанн – ученик Христов, написавший Евангелие и 3 послания, ну, конечно, спасибо на этом. Апокалипсис, к слову говоря, писал уже не он, а его тёзка, некий Иоанн-старец. Безусловно, Иоанново Евангелие вместе с остальными синоптическими – это уже немало. Но и не много - всё равно у нас слишком мало сведений о жизни и вере первых христиан. А тут вот двойная преемственность - Поликарп – ближайший ученик апостола Иоанна и, в свою очередь, учитель Иринея. И если от Поликарпа у нас письменных источников раз-два и обчёлся, то Ириней оставил богатейшее литературно-богословское наследие. Строго говоря, весь свод христианского вероучения, разве что, кроме мариологии, изложен у Иринея почти в том же виде, который декларируется нами сегодня в веке 21-м. 

Ближе к 170-м годам Ириней переехал на запад империи, в тогдашнюю Галлию, в город, который по-латыни именуется Лугдунум – это современный Лион. Находится он в долине Роны, большой могучей реки, самой большой во Франции, которая впадает в Средиземное море. Зачем переехал – кто его знает – есть даже версия, что это по благословению самого Поликарпа.

Тут случается очередной всплеск гонений - конец 170-х – начало 180-х. Григорий Турский - церковный писатель 4-5 века, живший, понятно, намного позже описываемых им событий, говорил, что пролились реки крови, что почти вся христианская община в Лионе была уничтожена. Ну, это преувеличение. Дело в том, что сохранились акты о лионских мучениках и мучениках из соседней общины, из города Вьенна. Тогда действительно погиб лионский епископ по имени Пофин. И именно тогда пресвитера Иринея лионская община призвала на епископское служение - с того времени Ириней - епископ Лионский.

В целом его жизнь нам известна и из многочисленных свидетельств о нём, и из его собственных трудов, которые для нас с Вами представляют ценность колоссальную. 

Смерть Иринея была мученической, в 202-м году, как мы уже упомянули, в гонение Септимия Севера.