Такой крылатый образ есть в послании апостола Павла Римлянам: «умереть для греха и жить для Бога», быть людьми не совсем от мира сего – что сие значит? О.Яков Кротов немного размыслит об этом.

Я.Кротов:

- Жизнь по Евангелию: буква «Н» - неотмирность.  Его смысл: царство Мое не от мира сего. Если бы я указывал на церковный праздник неотмирности, то это праздник Вознесения. Один из лучших детских стишков в русской литературе, написанных в 30-е годы: «Сан-Франциско далеко, если ехать низко, если ехать высоко, Сан-Франциско близко». Или, говоря более простым языком притч: «У одного царя было две дочери, обе блондинки. И вот одна другую спрашивает: «А как это самолет может подняться в воздух, ведь он такой большой?» «Ну, ты и дура, - говорит вторая, - посмотри, вон он взлетел, видишь какой он маленький»». В Апокалипсисе ярко рисуются те угрозы, которые предстоят каждому человеку: угроза голода, войны, эпидемии, которые выкосят всех, угроза государственной власти, угроза насилия, угроза манипуляции. Это горящее огненное озеро, в общем, как человек в горячке с высокой температурой, и при этом кажется, что все вырастает в размерах и надвигается на тебя, как какие-то глыбы. Апокалипсис отражает все наши внутренние страхи, они совершенно справедливы, они нас давят, действительно все это нам угрожает. И астероид может врезаться, и Вселенная, как вчера сообщили, вот-вот будет схлопываться, и расширение сменяется на сужение, и не пройдет 100 млн. лет, как уже будет спичечный коробок, а не Вселенная. Правда, мы этого не заметим, потому что мы тоже, наверное, пропорционально уменьшимся. Все это верно, и при этом Апокалипсис всему этому противопоставляет одно: ребенка, младенца, Иисуса. Антихрист великий, большой, могучий, а Иисус маленький.  В этом причина, почему иногда противопоставляют Рождество и Пасху, но суть их одинакова: в мир приходит Некто настолько великий, что Он кажется маленьким. Если мы движемся к Нему в Его плоскости, как к Сан-Франциско, приподнимаемся над опасностями, тогда мы становимся такими же большими, как самолет в небесной вышине, тогда и мы начинаем летать, а самолет на земле, вообще не самолет, он же не летает в тот момент, когда он стоит на земле. И в этом смысле вхождение в церковь, оно и похоже на превращение гусеницы в бабочку, обезьяны - в человека, кобеля - в верного и любящего мужа - это и есть цель жизни, это и есть церковь. К женщинам это тоже относится – мы все потомки Адама и Евы. Подняться духом, понять, что царство Господне не от мира сего, мир этот сей - хорош. Это можно понять, как противоречие в Евангелии: Господь пришел спасти мир, и Господь говорит, что Царство Мое не от мира сего. Так потому, что спасти мир означает, поднять его над самим собой. Вспомним, в каких терминах описывается зло, причины зла, грехопадения, мир – не большой и не малый, он упавший, это какая-то катастрофа только со всем населением планеты, тогда и спасение оказывается взлетом, полетом, неотмирностью. Что главное, когда мы должны вынести какое-то нравственное решение? И вот мы пытаемся психологически сосредоточиться, подняться над судьбой, подняться над нашими отношениями с людьми, над нашей включенностью в ситуацию, главное - вычеркнуть себя из этой ситуации, сказать себе: я умер, меня похоронили, кремировали, вот урна с моим прахом, вот ячейка в крематории, урну туда ставят, табличка, цемент, все - меня нет. Вот тогда Сан-Франциско будет близко, тогда мы, наконец, взлетим, тогда мы сможем увидеть, почему вдруг отношения с женой разлаживаются, почему вдруг на нас косятся сослуживцы. Это подобие памяти о смерти, но это даже нечто большее – это действительно - взять свой крест, пройти на Голгофу и там - разбойником, но все-таки умереть, разбойники ведь тоже умерли. И тогда, глядя на этот мир, оставшихся в живых, мы поймем, что без нас многие проблемы вообще исчезнут и поймем, что если мы вернемся, то мы поможем. А главное в том, чтобы мы вернулись в Боге, вернулись не как зомби, которые движутся словно опилки на магнит в поисках крова, еды и тепла. А вернемся как воскресшие - то, что противоположно зомби, вернемся полные теплоты, полные того, что можно отдать. Да, для этого нужно умереть для греха, но, по-моему, оно того стоит. Лучше быть мертвым в Боге, чем живым во грехе, потому что мертвый в Боге - это фигура речи, а неомирность – это на самом деле такая способность человека идти по жизни, ради которой, честное слово, можно заплатить миллиард долларов, - но этого вовсе не требуется.    

-------

В рамках наших размышлений рассуждений по христианской этике, на прошлой нашей телевизионной встрече мы начали прослушивать записи наших с Вами давних рассуждений о воспитании детей, а сегодня давайте продолжим.

Архив: 

- Заставить человека умилиться очень легко, просто подсунув ему младенца – кругленького, розовенького, в меру упитанного, но не толстого, причем, неважно, какого пола: в этом своем подкупающем виде они абсолютно одинаковы.

И как бы вот такой стереотип падшего человеческого сознания состоит в чем? В банальном желании, чтобы дети никуда дальше не росли. Вот такой облик вечного розовенького поросенка ведь не случайно представляет собою стереотипный атрибут счастья. Вот что такое счастье? Вечно молодая красавица-жена, вечно молодой красавец-муж и вечно маленький пупсик, причем, во множественном числе, как правило. Когда их еще и много – это просто умереть можно от счастья. Надеюсь, вам не кажется, что я сильно утрирую, потому что мне, к сожалению, кажется, что я не просто не утрирую, а еще и сильно недоговариваю.

В этом смысле, к слову говоря, век рекламы оказал нам совершенно неоценимую услугу. Потому что ведь профессионально сработанная реклама – она как конструируется, и как проверяется эффективность ее действия, в значительной степени? По тому, насколько она соответствует глубоко запрятанным стереотипам сознания человека. Не случайно реклама бывает окрашена или в умилительно-сладкие тона, где эксплуатируется облик пухлого малыша, или она эротически окрашена, или как-нибудь еще авангардистски. Вот такой навязчивый конструктивизм. Почему? Потому что и то, и другое, и третье – это базовые стереотипы сознания, положительно окрашенные. Ребенок – это то, что умиляет, эротический позыв – его и объяснять не надо, а коллажное сознание – это тоже стереотип, который человека утверждает в мысли, что он чего-то умеет сам, какие-то фрагменты реальности брать и комбинировать их так, как хочется, как ему удобней, как ему интересней. Вроде, как стереотип творческой деятельности. Он, конечно, тоже  сильно действует на сознание. Он, может быть, не такой традиционный, но, тем не менее, он используется.

Поэтому то, что дети – это приятно, - с этим согласятся все. А вот что с ними делать? На эту тему будет, при наличии двух диспутантов, три мнения. Всегда. И у каждого из них, и еще третье. Потому что, строго говоря, категорически неясно, надо ли вообще что-то делать?  Этот вопрос висит в воздухе, отсюда и эти две крайности – либеральная и авторитарная, и обе крайности утилитарного свойства.

Я уже подчеркивал, что авторитарная крайность берет верх там, где ребенок рассматривается как функциональная единица родового сообщества. То есть, вынужден рассматриваться, в значительной степени. Потому, как там род подстегивается жесткими обстоятельствами, ему надо выживать, и, следовательно, когда кто-то еще там появился, этого кого-то надо интегрировать во все обстоятельства жизни рода. Соответственно, надо достаточно жестко контролировать, что с ним происходит.

А либеральный тип – он проявляется там, где нет такого жесткого давления обстоятельств, где выживать не надо, где можно пожить в свое удовольствие. Ну, и поскольку я сам живу в свое удовольствие, зачем я чаду своему буду препятствовать? Не буду я ему препятствовать, да и я уже размякший такой, мне нравится вальяжность и комфорт, не буду я давить ни на кого. Мне и самому-то по существу никто не нужен… Меня иногда, конечно, коробит, что я никому не нужен, но не более того. Ну и зачем я буду насиловать сознание своего чада? Пусть он при мне подрастет, принесет мне свое удовольствие, я – ему, а потом мы расстанемся, и наши жизни окончательно запараллелятся. Нет, мы будем иногда видеться, будем радоваться возможности друг на друга посмотреть, обменяться сплетнями, ведь нас многое связывает, много времени провели вместе… Ну и все. А внутренняя жизнь будет у него – своя, а у меня – своя.

Но, повторяю, сегодняшняя жизнь позволяет вот такой вальяжный образ взросления, поэтому он себе дорогу и пробивает. Собственно, нет никаких жестких причин, почему бы не ослабить вот эти патриархальные родовые вожжи. Зачем они, собственно, нужны? Они вызывают только напряжение. И со стороны чада, и со стороны родителя – он вечно озабочен тем, чтобы было, как надо. А тут он ничем не озабочен, главное, чтобы чаду было хорошо, чтобы ему самому было хорошо, чтобы всем было хорошо. А как надо или как не надо – это вообще от лукавого вопрос. Что есть истина? А истина – это когда мне наплевать, есть она или нет. И ничего более существенного на этот счет история философии нам не говорит.

Вот такая картинка. И второй подход, таким образом, собственно,  иллюстрирует фактическую беспомощность перед вот этой тайной и реально игнорирует ее. Если в авторитарной системе воспитания не до тайн, там надо человека сделать из того, кто родился, то во втором случае вообще даже делать никого не надо, и тайны тут никакой нет. Вернее, где-то там глубоко в ребенке она есть, но это его личное дело, родитель тут причем? Он со своей тайной, с тем, что ему в жизни больше нравится, пусть носится сам. Я ребенка стеснять не буду. Пусть пробует разные вещи: мир посмотреть – пожалуйста, языки выучить – пожалуйста! Чтобы можно было больше пробовать, больше понимать. Получить права, водить машину, ездить верхом… Деньги нужны? – пожалуйста! Пусть человек пощупает эту жизнь со всех сторон. Пусть себе щупает и выбирает, что ему больше нравится щупать, нравится ли ему больше ездить на верблюдах или на машине, или пасьянс раскладывать, уж, по крайней мере, будет иметь в себе опыт и того, и другого, и третьего. Но тайны никакой здесь нет.

Такие вот два подхода к воспитанию, два крайних подхода. Наверное, доля правды есть и в одной системе, и в другой. Равно, как очевидно, что и один, и другой подходы неполноценны. И если даст Бог, во время следующих наших бесед мы рассудим, что плохого в авторитарности и хорошего в либеральности.

-----

Православный миссионер отец Виктор Веряскин продолжит экскурс по истории переводов и изданий Священной Библии.

В. Веряскин:

- Я, конечно, понимаю, что сейчас всем нелегко, а в Крыму вообще очень грустная ситуация. В новой конституции Крыма лицемерно написали, что есть три языка Крыма: русский, украинский, крымско-татарский, и тут же на вокзале спилили надпись на украинском языке: «Прохід до поїздів». Если Вы провозгласили три языка, так напишите эту надпись на трех языках. А Горсовет Симферополя на сессии всерьез занимается вопросом переименования в Симферополе кинотеатра им. Шевченко. И я хочу подчеркнуть, какие у них лукавые фарисейские формулировки: «Вернем историческое название». Кинотеатр был построен в 1916 году, и один год - до 1917 года - он носил название «Баян». Не хватает аргументации - добавим аргументации: Шевченко ни разу не посетил Симферополь, поэтому нет логики, чтобы какое-то здание носило его имя. Как будто Роза Люксембург и Карл Либкнехт не вылезали из Симферополя и посещали его каждый год! Можно улыбаться этому, но это всерьез обсуждается и печатается в газетах. Но это решение не прошло, не набрало большинство голосов из-за отсутствия достаточных материальных средств, и только на этом основании они отставили эту идею. Но я хочу, чтобы мы не только улыбались, но и со скорбью и грустью подумали: как быстро все меняется. Мы с Вами должны думать о том, что, может быть, у нас выработан не достаточно крепкий стержень - ни мировоззренческий, ни волевой, ни эмоциональный, ни сердечный, потому что митрополит Симферопольский и Крымский Лазарь Швец –щірий українець, уроженец Почаевского района Тернопольской области, сегодня он самый промосковский из всех промосковских в Крыму. И я бы хотел, чтобы мы поняли, что если у нас не будет верности Богу, Священному Писанию, собственной совести и собственному пониманию, мы будем проявлять и гибкость ума, и гибкость позвоночника, и прогибаться под всех и всегда, и, может быть, потом горько сожалеть, когда что-то изменится. И сегодня как-то смотришь на крымскую татарку Джамалу и думаешь: хрупкая девушка, правда, со звонким голосом, но еще и с волей. Хотя она и смешанная крымская татарка, но для нее Крым остался Украиной, и она достойно представила Украину и Крым своим выступлением на Евровидении. Может, там и примешалось немного политики, конечно, не без этого, мы с Вами понимаем, что полностью дистанцироваться от этого невозможно. Если Россия под санкциями, то в Европе жюри подумало, что может им тоже надо стать на сторону Украины и проявить какие-то санкции, и не дать России первого места. Независимо от этого, мы с Вами понимаем, что мы живем не в вакууме, мы живем в мире Божьем, и в мире многообразия, в том числе, конфессионального, культурного, языкового, но, может быть, мы недостаточно научились отстаивать свое духовное самостояние. Пушкин писал об этом: «По воле Бога самого, самостоянье человека – залог величия его». Если у человека есть стержень, есть четкое понятие предмета своей веры, своих ценностей, своих целей, средства и пути к их достижению, и он верен избранному пути, то тогда мы сможем или не согласиться с открытием Библейского общества, как Епископ Черниговский, или можем, наоборот, не согласиться со всем Священным Синодом из какой-то там провинции Херсонской, не с Москвой и не с Петербургом не согласиться. Тогда у человека есть самостояние, у человека есть свобода выбора, у человека есть духовное дерзновение, смелость, и такой человек - поистине духовный человек, в котором воскресла целостность. Мы с Вами не целостные, мы с Вами дисгармоничные - у нас ум с сердцем не в ладу, у нас ум говорит одно, трусливая воля говорит другое, чувства говорят третье, мы мечемся, и у нас нет целостности. И только отдельные личности, о которых архиепископ Иннокентий Борисов Херсонский сказал: для меня воскресение Библейского общества заново было бы Пасхой, воскресением целостности, воскресением полноты. Потому что этнографически фольклорная и обрядовая сторона имеют свою ценность, но это не есть высшая ценность. Потому что, если мы сохраним традиции и обряды этнографических каких-то второстепенных деталей, но при этом не сохраним главное, нас это второстепенное не спасет для Вечности. Для временного оно дает какие-то достоинства и преимущества, и достижения, но мы с Вами должны возродить и сохранить целостность. А целостность - это правильная пропорция соотношения главного и второстепенного. Это очень важный вопрос, самый важный, поэтому Христос сказал лицемерам - фарисеям: вы забыли, что главное в Законе: любовь и милость. А занимаетесь мелочами: десятиной с укропа, с овса, с риса, а надо было и то делать, и этого не оставлять, но в правильной пропорции соединения. Поэтому я сегодня и себе, и вам просто хотел напомнить, что Священное Писание с такой трудной и драматической историей распространения в наших государствах, наших обществах, в нашем народе является одним из образов целостного Откровения Божественного, и наше ориентирование на смысл Священного Писания - спасительно.

-----

И напоследок, в церковно-исторической части нашей телепрограммы мы продолжим краткое знакомство с литературным наследием христианского апологета второй половины второго века Тертуллиана.

Кроме апологий, которых мы коснулись с Вами в прошлый раз, у Квинта Септимия есть ещё книги полемического характера - трактаты против еретиков, одна из его книг так и названа «Опровержение еретиков». Ну вот послушайте немножко самую малость.

«Обстоятельства настоящего времени особенно побуждают нас к следующему напоминанию: мы не должны удивляться нынешнему множеству ересей. Ни тому, что они существуют, ибо существование их было предвосхищено, ни тому, что они подорвали чью-то веру (они для того и существуют, чтобы вера укреплялась в испытаниях)».

Ну, во-первых, – что значит само слово «ересь»? Ничего зловещего – «мнение» в переводе с греческого. Помните слова апостола Павла из его послания к Коринфянам: «…надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные…» (1Кор.11,19). Так вот, в греческом оригинале Павлова послания стоит слово «αἵρεσις», то бишь - «…надлежит быть и ересям между вами...». Другими словами, слово «ересь» переводится на русский язык как «мнение», «направление мысли», «некое учение». Т.е., в самом этом слове ничего плохого не содержится. Величайший историк Церкви Василий Болотов пишет, что наличие разных путей необходимо для того, чтобы найти лучшую, кратчайшую дорогу к цели. И надо сказать, что того слова, которое в нашем понимании противостоит слову «ересь» - «ортодоксия», в древнем христианстве не существовало, по крайней мере, до середины 2-го века.

Что же касается появления в Церкви современного понимания слова «ересь» - это связано с тем, что в Церкви появились силы, которые смогли вести антигностическую полемику. Мы говорили, что первые и главные оппоненты христианства и во 2-й половине 1-го века, и во 2-м веке были гностические нехристианские или околохристианские течения. Это было действительно серьезно и опасно, потому что оппонентов у гностических мыслителей среди христиан почти не было. Гностические мыслители, ведь, говорили на языке философском, а среди христиан, по крайней мере до конца 1-й трети 2-го века, вообще не было людей, владеющих философской культурой.

И вот полемика уже с несколько более поздним поколением гностических мыслителей в середине и 2-й половине 2-го века привела к тому, что слово «ересь» начало употребляться как ругательство.

«Господь учил о том, что много хищных волков придут в овечьих шкурах. Что это за шкура овец, как не внешний облик имени христиан? Еретики – суть антихристы, мятежники против Христа. Ныне ереси не меньше терзают Церковь превратностью своих учений, чем тогда, когда антихрист будет преследовать Его жестокостью гонений». Физические преследования, по мнению Тертуллиана, не столь страшны, «кровь мучеников, - как он говорит в другом месте, – семя христианства. Гонения создают и мучеников, а ересь – только отступников».

Слабость полемических произведений Тертуллиана заключается в том, что он – не богослов, он юрист. И суждения у него такие вот правовые. Коль еретики противоречат церковному вероучению, значит, они вне Церкви. Он не пытается вести с ними диалог, разбирательства, не вникает в тонкости рассуждений гностиков, не выискивает там противоречий, у него всё просто – коль они против вероучения Церкви, значит, мы - против них. Теорией несколько позже будет заниматься Ириней Лионский, а Тертуллиан, как юрист, борется как бы против некоего факта преступления еретиков против Церкви, а вовсе не пытается вступать с ними в диалог и полемизировать с ними.