Кто не хочет быть уверенным в завтрашнем дне? Кто не хочет быть гарантированным от неудач и неприятностей? Надёжность, казалось – одно из главных качеств и людских и материальных. Но не всегда так. Уверенность в том или ином зачастую является результатом интеллектуальной ограниченности или полного невежества. Ну вот спросите школьную учительницу по физике – что такое электричество? Она вам бойко ответит: «Электрический ток это направленное движение заряженных частиц – электронов». Спросите об этом учёного – он полтора часа будет Вам объяснять, окончательно заплетёт Ваши мозги, а потом скажет, что возможно, озвученная теория далека от истины. Так, что уверенность хороша не во всём. Отец Яков Кротов об этом несколько слов.

Я.Кротов:

- Л.Толстой - зеркало русского православия, и когда русское православие попробовало разбить это зеркало, то вышло, как в сказке о спящей красавице – все заснули. Про Л.Толстого я с большим желанием говорю, что он глубоко верующий человек, и вообще-то скорее православный, чем католик, что я сам когда-то 30 лет назад объяснял, что у него вот здесь высказывание против Христа, а вот романе «Воскресение» как описана Литургия - кощунственно, механически, представлена просто как какой-то ужас! Но идут годы, я не хочу сказать, что я приблизился к Толстому, нет, мне до него далеко, но я лучше стал понимать зло. Вы знаете, какое главное оружие зла? Зло умеет перетолковывать действительность. Вот зло толкает тебя на супружескую измену, а в голове оно тебе объясняет, что тем самым ты будешь верен своей жене, что для того, чтобы укрепить брак, брачок, тебе бы хорошо сгулять на сторону, это разнообразие, это, как приправа к макаронам - тебе будет легче есть макароны, если ты там приправишься. Это чушь, вранье! Когда я читаю роман Толстого «Воскресение», я понимаю, что его можно перетолковать во зло и сказать: «Смотрите, какое кощунство!», а можно перетолковать в добро и сказать: «Смотрите, Толстой описывает литургию глазами среднего, рядового, тюремного священника». Ведь это же не вообще литургию он описывает. Когда он описывал литургию в романе «Анна Каренина» во время венчания, или когда он описывает литургию глазами отчаявшейся в любви Наташи Ростовой в романе «Война и мир», он описывает это действительно как явление Христа в мир. Но когда он описывает тюремную литургию, он как Пушкин - там нет Христа, там есть кандалы, есть лицемерие и есть ханжество. Там людям навязывают Бога. Если ты уж веруешь в Бога, если ты служишь литургию и действительно говоришь этим людям: «Сие есть Тело Мое», тогда ты, как священник, обязан выйти и сорвать с них кандалы, наручники, распахнуть перед ними двери тюремной церкви и сказать: «Идите - вы свободны». Как в течение столетий, и даже сейчас, священники приходят к осужденным на смерть и говорят: «Господь тебя простил, прими Его Тело и Кровь Его, а теперь - на эшафот». Это же такое кощунство, выше которого и предельнее которого ничего нет: «Господь простил – иди, ты свободен!». Все равно как Христос скажет блуднице: «Прощаются тебе грехи твои», и потом ударит ее кирпичом по голове. У нас это в Евангелие есть? Все так называемые богохульства Толстого, они потому так раздражают нас, православных, потому что обличают наши исторические грехи. Исторические - в смысле временные, преходящие, грехи от власти, грехи от того, что мы решили заменить Бога полицейским, соединить Чашу с Кровью и Телом Христовым с тюрьмой и кандалами. Не мы отлучили Толстого от церкви, а Бог отлучил православие от церкви, когда православие заключало союз с тюремщиками, с палачами, с работорговцами, бывало и такое. Когда во имя православия сжигали православного протоиерея Авакова, и мы до сих пор почему-то зовём его «протопоп», а он все-таки протоиерей. Главное в Толстом - это то, что он писал в дневниках. Да, в дневниках Толстой не христианин, но это глубоко верующий человек, встретивший Бога Авраама, Бога Единого, Бога Загадочного, Таинственного, Бога, Который не терпит никаких идолов, но и не терпит никакой лжи, Который дает любовь, а не ненависть. Толстой ощущал, что он растворяется в этом Боге, поэтому мы говорим, что он пантеист или пане Теист, а не православный христианин. Но извините меня, когда мы причащаемся Тела и Крови Христовых, мы в них растворяемся, мы говорим вслед за святым Симеоном Богословом: «Пусть эта Кровь и Твоя жизнь пройдет во все мои члены, в пальцы, в нос, в мочки ушей, в кончики мизинцев на ногах», но при этом мы знаем, что это мы в Нем растворяемся, мы становимся Его частью, Он вбирает нас в Себя, но остаемся собой. У Толстого не было вот этого последнего, но откуда мы знаем, может, он не сумел это выразить? Но его главный религиозный опыт не противоречит Библии, он не отвергал Христа как Христа, он отвергал жандармов в личине Христа. Ну а мы что, примем жандармов в личине Христа? Тогда на позор! Толстой давно скончался, он давно перед Богом и у Бога, а мы рассуждаем о Толстом не потому, что нам интересен Толстой, а потому что нам интересны люди, которые сегодня рядом с нами, да, они не дотягивают до Толстого по таланту, по глубине, ну так и мы не дотягиваем. Так вот прежде, чем отлучать, давайте вспомним принцип презумпции невиновности: «Все, что можно истолковать в пользу обвиняемого, подозреваемого, давайте истолковывать в его пользу». И если, в конце концов, окажется, что из наших истолкований мы - на кресте, и нам гвоздики в ладошки вбивают – ну, значит на это Воля Божья. Но - в пользу обвиняемого, а не в свою, не в пользу умных, сильных, здоровых, а в пользу других. Потому что лучше переборщить с сомнениями в пользу, чем с несомненностью к смерти, к осуждению и гибели. 

-----

Ну и напоследок продолжим нашу с Вами тему о браке. Как мы уже когда-то говорили с Вами, есть такая легенда о половинках. Якобы человек не целый, если он один, пока не найдет свою половинку. И что «пол» – это «половина». Христианского здесь, конечно, мало, но объяснение такое – остроумное, надо сказать - мол, брак нужен, чтобы стать из половинки «полным». Идея эта языческая, но продукт не каких-нибудь там поклонников Молоха или Перуна, а высокого язычества, как минимум Олимпийского. Эта версия известна по античности, потому что сие вполне, такое, греческое представление о символе как о соединении обоих в одно, о любви как о высоком слиянии двух разделённых половин в нечто целое -  вполне такая сократическо-платоновская идея. То есть дохристианская. И это не значит, что она плохая или неправильная. Тут есть над чем подумать.

Также напомню, особенно тем, кто когда-нибудь интересовался Востоком, знаменитый китайский символ – соединение двух противоположностей, в том числе противоположностей по полу, когда Инь и Янь соединяются через данных конкретных мужчину и женщину. Причём, что здесь нас может удивить? Они убеждены, что гораздо надёжнее, чтобы решали, кому с кем соединяться, не они сами, а кто-то за них. Удачнее всего, если угадают родители, окружение, - так больше шансов, что Инь и Янь здесь обретут это самое единство. К слову говоря, в Индии до сих пор очень распространено, что не просто родители подбирают пары, но и сами молодые люди довольно активно сопротивляются собственной инициативе, не хотят её проявлять. Потому что есть довольно устойчивое представление, что всякая инициатива в этом контексте – она будет хуже. Т.к., всякий порыв, страсть, увлечение – это не то, что поведет к правильному результату. По сей день вполне респектабельные индийцы могут вам сказать, что свою жену увидели в первый раз во время брачной церемонии. И это не какие-то выходцы из глухой деревни, а люди, выросшие в больших городах, которые учились в Оксфорде, и прочее, и прочее, преуспевающие адвокаты какие-нибудь… Но вот при этом они женились именно так. Конечно, в Европе, как вы догадываетесь, такое самосвидетельство приблизительно также шокирует людей, как и то, когда европейцы, оказавшись в Японии, выясняют, на чем спят какие-нибудь чиновники средней руки в японских банках. На простых циновках. Ну, тут понятно. Трудно соединяется в европейском сознании это все.

Да, так вот, во всех тех традициях, где присутствует эта идея соединения двух половин в одно в виде брака, - брак считается высшей формой сосуществования полов. А вот, в христианстве это не совсем так. В этом смысле, к слову говоря, христианство занимает уникальное положение: в христианстве безбрачие и брак почти уравнены в правах. Была в Церкви даже тенденция безбрачие назвать превосходнейшим путем. Апостол Павел сам всячески благословляет замечательное намерение жениться или выйти замуж, но при этом говорит, что «будете иметь скорбь по плоти, а мне вас жаль, так что лучше оставаться так, как я». В этом смысле христианство уникально – мы уже говорили с Вами - в Ветхом Завете, например, одинокий, бессемейный человек, бобыль, - если у него нет семьи, - значит, он дефективный. Устойчивая такая позиция. И в языческом мире точно также. В исламе – точно также. Если у человека нет семьи, и тем более, если он не способен ее иметь по каким-то физиологическим или психологическим причинам, - значит, он дефективен.

Да, в нехристианском мире есть отшельники - в тех же Китае и Индии. Но отшельническая традиция связана, на самом деле, с тем, что отшельник обрывает свои связи с миром В ПРИНЦИПЕкак с таковым. Это не безбрачие, это вообще полный исход из мира как такового. Вот индийские санъясины, и даже китайские монашествующие в каком-нибудь Шао-Лине – это уже принципиально другая позиция. Для этих людей нет того мира, в котором возможен брак.

В христианстве ничего подобного – такого, непременного противопоставления, - мы не найдем. Первоначально наоборот было: христианство не знало никакого монашества, но приветствовало и безбрачие, и брак - параллельно сосуществующие в тех же самых христианских общинах. То есть, в христианстве с самого начала присутствовала и тенденция довольно сурово-аскетическая, аскеты всегда были в почете, - но при этом и образ женатого апостола Петра тоже достаточно красноречив.

Но вот в христианстве этот разрыв, вернее, это существование человека в двух началах, женском и мужском, вот это внешнее разделение, - оно разрешается через поставление личностности на первое место. Когда Николай Александрович Бердяев писал об этом в нескольких своих произведениях, он отмечал, что вот этот восторг слияния воедино, с которым мы сталкиваемся в высоком язычестве, - восторг мистический, а не банально-тривиальный, - он все-таки игнорирует вот это измерение личностности, игнорирует самодостаточность моего собственного «я». Поэтому язычнику очень сложно понять бывает высоту христианской аскезы в этом смысле, высоту безбрачия. Не понять смысл. То есть в любом случае нередко безбрачие и самими христианами, которые не до конца это чувствуют, воспринимается как некое вынужденное бремя. То есть – хотелось бы иметь семью, но по каким-то причинам не складывается, и это нехорошо.

Забегая вперед, скажу, что состояние безбрачия тяготит людей в большей степени психологически – это пресс комплекса неполноценности. Вот плохобыть не замужем или холостым – значит никому не нужен. Во-вторых – нет семьи – нет детей – значит, вроде, зря жизнь проходит. Но это не совсем так. Мы знаем много примеров и простых людей, и именитых, и церковных, и государственных мужей, которые очень много сделали для ближних. Бывает ведь по-разному – свои дети становятся духовно чужими, а чужие - духовно родными и т.д. Об этом, кстати, мы с Вами уже давно говорили – давайте вспомним.

Архив:

- В христианстве существование человека в двух началах, женском и мужском, вот это внешнее разделение, - оно разрешается через личность. Когда Николай Александрович Бердяев писал об этом в нескольких своих произведениях, он отмечал, что только в христианстве может быть осуществлено полноценное раскрытие личности мужчины и женщины в единстве друг с другом.

Христианство меняет мир, и Запад, с его болезнями, как бы мы скептически к нему не относились, все же дольше был христианским. Свои нюансы, конечно. Вот, скажем, Англия. Там очень приятно, ходить по улицам, очень предупредительные там люди, иногда, говорят, даже противно – сколько раз перед тобой извинятся только за то, что не то что задели, а могли задеть, скажем, в метро. Но при этом при всем – вот такое внутреннее напряжение: не дай Бог чего лишнего скажешь приятного женщине, - но такого, что может быть расценено, как подчеркивание слабости. Потому что можно заработать неприятности. Ну, женщины, конечно, разные бывают. Но если это настоящая английская феминистка, - а на лбу ни у кого не написано, кто феминистка, а кто нет, - то это будет нехорошо. И на самом деле это не какой-то курьез, люди к этому очень серьезно относятся. Смеяться можно сколько угодно. Но вот этот цивилизованный мир все более врастает в такую парадигму существования, когда представители полов воспринимаются как социальные партнеры. Абсолютно равноправные. Далее от равноправия делается следующий шаг – к равновеликости. И, фактически, к полной идентичности. Вот, скажем, исторически мотивированный стон советских женщин, в особенности славянских: «Куда подевались настоящие мужчины?», какая-нибудь американка, или немка, или англичанка восприняла бы как некое самоуничижение. Да зачем они нам нужны, настоящие или ненастоящие? Какая, собственно, разница? Главное, чтоб можно было вот с этим человеком иметь некий особый, специфический, связанный со специфической формой отношений, - тут с природой не поспоришь, - социальный контракт. И действовать в рамках этого контракта. А что, как мы знаем, самое главное в социальных отношениях цивилизованного мира? Взаимное уважение достоинства. То есть, выходит, люди заключают брак, чтобы уважать друг в друге достоинство. То есть, уважать-то его надо, но зачем для этого в брак вступать?

Но это внешняя сторона. На самом деле это различение мужественности и женственности как начал духовных, имеет свое выражение и в душе, и в теле, и нас в первую очередь интересует духовное измерение вот этих начал, а это очень тонкое различие. И очень существенное. И вот на высотах духа на самом деле люди и могут учиться тому, чтобы эти начала друг в друга взаимно проникали. Во мне, и, если речь идет о браке, то в моей жене. И человек, внимательный к этому, на самом деле, хоть чуточку аскетически настроенный, понимает, насколько в падшем мире мужественность глуха к женственности, и наоборот. Ну, тут я не могу все время оговариваться в эту сторону, потому что мне естественнее говорить о мужественности. Насколько она бывает глуха к женственности. И это, по большому счету, должно вызывать то предположительное напряжение, которое разворачивает перед человеком перспективу усилий любви, когда все-таки та, иная, - я с позиций мужчины буду говорить, - становится всецело родной. Родной – не значит мной. Я – все равно «я», а она – все равно «она». То есть, у нее свое «я». Но я в своем «я» не одинок. В этом «я», в этом духовном измерении, она присутствует все более и более. Это я говорю об идеальной картине, это не значит, что я хорошо это умею. Это мы говорим в общем. Про цель. Но вот это и составляет ту высокую мистику человеческого брака, вероятно, которую освящает Христос. По крайней мере, мы с вами не найдем ничего подобного ни в одной другой духовной традиции – вот это я вам гарантирую. Вот того, что брак - это горнило, из которого выходят две целостные личности, взаимно обогащенные друг другом, до – в идеале – полного взаимопроникновения, - такого мы действительно больше нигде не найдем. Это настолько тонко и серьезно, что мы и в христианстве этого почти не слышим. Надо было иметь сумасшедшинку Владимира Соловьева или, тем более, гениальные завихрения Николая Бердяева, чтобы до подобных вещей додуматься. Хотя они не единственные здесь. Хорошие слова на эту тему написаны, скажем, профессором Сергеем Владимировичем Троицким в его работе «О назначении брака», кажется, это его диссертация. Написано такого о христианском браке очень немного. Но все-таки есть. Причем на таком уровне, где мы можем нащупать принципиальное родство христианского брака и христианского же безбрачия. Потому что, как можно догадаться, если речь идет о некоей взаимной проникнутости начал мужественности и женственности, то это может осуществляться и в браке, и вне человеческого брака. Все дело в том, что вне человеческого брака, если кто-то избирает для себя путь безбрачия, - то это, с одной стороны, путь прямее. И понятно, почему он прямее, - потому что не надо притираться к данному конкретному человеку, не надо уметь отделять в нем его немощи от достоинств, его конкретный облик – от той универсальной женственности, которая нашла свое воплощение именно в этом, привлекшем меня облике. Безбрачие – прямее. Человек идет к Богу, следуя Христу, учится быть отзывчивым ко всему, что есть Божье, и, следовательно, и к тому, что называется противоположным полом. Прямее – еще раз подчеркиваю - этот путь потому, что здесь нет того, что апостол Павел называет «скорбями по плоти». Нет вот этого, скажем так, довольно трудоемкого во всех отношениях пути взаимного приспособления, взаимопроникновения между конкретным мужчиной и конкретной женщиной. Но это же и трудно, с другой стороны. Прямой путь – он и сложнее. Потому безбрачие всегда в бОльшей степени подвиг, чем брак. Не надо тут питать иллюзий. Не случайно все-таки брак всегда воспринимается еще и как некоторое, если хотите, послабление. Тут мы нередко сталкиваемся с крайностями, и я сейчас об этом скажу. Но все-таки, пока зафиксируем вот это. Сложнее – потому что, понимаете, женственность вообще и мужественность вообще как духовные качества, - это очень тонко и глубоко, и это очень трудно выявляется. А что явно присутствует в падшем мире – это слепая тяга к противоположному полу. Слепая – значит, безличностная, значит, подавляющая. И все люди, достигшие того состояния, которое называется половой зрелостью, об этом знают. И в этом смысле пространство брака намного разреженнее, чем безбрачие. Безбрачный человек все время на войне в этом смысле, на войне со страстями, с этой вот слепой тягой. Человек в браке имеет возможность выдержать осаду крепости, в которой есть пространство, чтобы уберечься от этой тяги, и как-то ее… назовем это таким обтекаемым словом - «сублимировать». Не столь напряженно, как это приходится делать безбрачному человеку. Вот это так, в общем.

Хотя и так сложно, и так непросто.

Не надо воспринимать брак в ореоле романтических неких мечтаний. Потому что довольно скоро выясняется, что брак – это довольно серьезное поприще, требующее больших духовных и душевных затрат, и в каком-то смысле телесных тоже, потому что всякое сожительство требует элементарных хлопот, жизнеобеспечения и так далее, - то такие люди вынуждены, говоря на языке секулярном, спуститься с небес на землю. И тогда им открывается брак как образ жизни, который требует больших усилий. Но из этого никак не следует, что безбрачие не требует усилий еще бОльших, чем брак. Просто тут они специфические, понимаете ли. В браке это – усилия по отношению к данному конкретному человеку. Поэтому в браке есть специфические искушения по поводу данного конкретного человека. Данные конкретные люди, простите за банальную констатацию, очень легко могут друг другу надоесть. Потому что нужно непрерывное творческое усилие, именно творческое, чтобы в этом другом человеке, родном, с которым я, казалось бы, прожил уже много лет и знаешь его как облупленного, - чтобы вот в этом другом открывать нечто, чего я еще не знаю. Нужно иметь вот такой любовный взгляд на своего супруга или супругу. А это достигается, между прочим, неким духовным настроем, значит, усилиями. С этим в кармане человек не живет. Человек живет в кармане с неким багажом, который, как он чувствует, он растрачивает. Отсюда известный кризис мирского брака. Психологи даже вычислили кризисные сроки: год, три года, пять лет и так далее, когда обостряется вот это ощущение привычки, постности в бытовом смысле слова… Занудства, одним словом. И дальше люди по-разному с этим занудством справляются. Кто пытается совмещать брак с внебрачным сожительством, кто просто думает, что все равно лучше не будет, особенно те, кто попробовал, что называется, сменить брачного партнера и убедился в том, что все повторяется, - а когда повторяется, то появляется ощущение, что все становится хуже, это психологический закон. Откуда ведь все эти советы «мудрых», в кавычках, людей? Да, собственно, и не в кавычках… Просто, когда мы читаем Библию – «наслаждайся женою юности своей», - то там это действительно мудрость. Но с той оговоркой, что там сказано: «наслаждайся». И раз речь идет о «жене юности», то это обрисовано человеку совсем не юному, которому надо уметь наслаждаться, и не одними только воспоминаниями.

Это как на знаменитом браке в Кане Галилейской, где оказывается, что самое вкусное вино будет потом. Один знаменитый проповедник говорил, что парадокс заключается в том, что вот эта духовная сладость христианского брака – оседает на духовных устах, на сердце все плотнее много позже, относительно того времени, когда брак начался.

Да, брак это искусство, очень непростое. Об этом, если даст Бог, мы ещё будем говорить в следующих беседах. Но всё о чём мы говорим – реально, и дай Бог достичь этой стройной гармонии христианского брака каждому из нас. Всего доброго.