На вопрос: веришь ли в Бога, иногда можно услышать ответ: «Не знаю, может, есть Бог, может, Его и нет – как знать». Взрослый ответ, надо сказать - интеллектуально зрелого человека. Таковых называют агностиками – незнающими. И честность подкупает. Проблема агностиков в том, что абсолютное большинство из них этот вопрос вовсе не волнует – им плевать есть Бог или Его нет. А это уже болезнь души. И, тем не менее, теоретическая позиция агностикцизма заслуживает уважения. Отец Яков Кротов рассуждает по данному поводу.

 Я.Кротов:

- В начале 90-х годов в Москве выступал перед широкой публикой Егор Тимурович Гайдар. И его спросили, какого он вероисповедания. Егор Тимурович был человек в каком-то смысле очень прямой, как ни странно, в отличие от большинства своих соратников. Когда речь шла об экономике, он часто углублялся в дебри, а вот тут он ответил прямо, кратко и одним словом - агностик. В зале воцарилась тишина, потом выяснилось, что большинство присутствующих не понимали, чем агностик отличается от педофила или гомосексуала, решили что это что-то такое. И удивились, почему человек публично об этом заявляет. На самом деле «агностик» - есть такое слово - означает «незнающий». «Гносиз» - знание, знающий, и в истории ранней христианской церкви часто христиане называли себя именно гностиками, поэтому у историков проблемы - во втором веке нашей эры, в третьем - у христианства было как бы параллельное отображение - гностики были и за пределами христианства. Но являются ли христиане знающими? И являются ли незнающие агностики действительно незнающими? Представим себе, что мы едем в поезде, мы не знаем куда мы едем, т.е. наверное у нас есть надежда. Знаем ли мы, что мы едем в поезде? Это на самом деле основной вопрос философии: откуда я знаю, что это поезд? Я в  нём родился? Я никогда в жизни не видел рельсы. Это поезд жизни. Я не входил в него. Я не просил моих родителей сажать меня в этот поезд. Я не знаю ничего за пределами поезда. Очень популярен у фантастов сюжет о людях, которые отправились в межзвёздное путешествие на огромном-огромном корабле, там, десять тысяч человек, он должен лететь пять тысяч световых лет, и в дороге сменяется двадцать поколений. И вот надо описать психологию человека, который не знает мира за пределами космического корабля. Но ведь мы, в сущности, такие люди и есть. Наша Земля это наш космический корабль, который нас несёт и бесполезно искать, где тут был рай. Мы изгнаны из рая, но мы изгнаны милосердным Богом, Который пошутил, что мы умрём сразу смертью. Он пытался нас остановить – не вышло. И когда не вышло, Он посадил нас на благоустроенный роскошный корабль Земли. И вот мы несёмся - поколение за поколением - на этом шарике, как барон Мюнхгаузен, только ядро очень большое, а Мюнхгаузен очень маленький, но лживы мы как барон Мюнхгаузен. И лживы мы именно в смысле фантазий. Проблема человека не в том, знаем мы что-то или не знаем, а в том, что мы фантазёры. И это наша сильная сторона. Благодаря фантазиям мы, люди, мы предполагаем, мы способны на самое невероятное, что где-то есть человек, который меня любит. Что мир, может быть - не конечное. А, может быть, мир - это компьютерная программа, и я всего лишь иллюзия, порождённая этой программой. Т.е. мой интеллект, т.е. наш интеллект, он способен вообразить намного больше того, что дано в опыте. И не просто, наращивая количественно - Бог с десятью руками, но вообще - живой и без рук. Значит, в реальности тогда, кто такой агностик? На самом деле, это идеал христианина, агностик – человек, который не знает. Это то, о чём говорит христианская теология, мистика, что да, у нас есть откровение о  Боге. Бог – это свет. Бог – это дыхание. И в то же время Бог - это никто. В каком-то смысле Бога нет. Бог это слово санскритское - первоначально «бхаг», ну как – «бхагават гита». Т.е. Бог это тот, кто кормит лошадей – конюх. Вот смысл слова «бхаг» у древних индусов. Но ведь это метафора. Нету Бога, который кормит лошадей. Вспоминаются рассказы Лескова - у него есть очерки о киевлянах, так и называются «Киевские антики» - про жизнь киевлян в 70-е годы. Как при Бибикове, по-моему, к владыке Филарету, Киевскому митрополиту, это середина девятнадцатого века, приходит лейтенант, гусар и говорит, - владыка, меня совесть побуждает спросить Вас, могу я продолжать служить в армии, у нас недавно был смотр, и на смотр приехал генерал Иванов, и вот мы проходим, а я - при полковнике адъютант, и генерал смотрит, а я вижу – он недоволен - лошади, прямо скажу, худоватые. И вот генерал терпел, терпел, и потом как на полковника закричит: чего у вас, лошади не кормленные? А полковник отвечает: Ваше сиятельство, честное слово, конюхи не докладывают овса. А генерал покраснел и говорит, - конюхи не докладывают овса? А конюхи скажут, - Господь Бог – неурожай. Не Господь Бог должен лошадей кормить, конюхи должны кормить, а ты должен за конюхами смотреть. Но он ведь имя Божие всуе употребил, он же богохульник, я же должен подать в отставку. Как христианин, по должности христианской. Владыка берёт его за руку, - дорогой, милый мой! Вот ведь ваш генерал, то, что мы проповедуем, это же каша с прокисшим маслом, а вот он ведь слово Божие и сказал - правильно, что Бог не должен никого кормить. Значит, Бог не конюх, Бог не мамочка, Бог не нянечка, Бог не отец и Бог не мать. Да, вот это последнее слово веры. И последнее слово мистики, когда мистик говорит, - Бог не свет, Бог – тьма, на вершине я не вижу ничего, меня – нет. Кстати таким мистиком был Лев Толстой. Это великий трагический опыт. В теологии это называется апофатика. Вот есть капофатика, ну как катод, тот самый корень, когда позитивно мы описываем Бога. Как, если мы хотим изобразить белый круг, то мы можем карандашиком заштриховать окружающее пространство положить пятак и карандашиком заштриховать. Это катофатика. А можем внутри круга чёрненьким заштриховать, тоже будет круг. Т.е. я могу описывать Бога, сравнивая Его с пограничными явлениями. Бог – отец, Бог – мать. Когда мы говорим: «благоутробие Божие», извините, «утроба» по-русски это матка. Т.е. Бог содержит человечество в Своей матке, как мать содержит дитя. Образ отца Сергия Булгакова. Мы внутри Бога, как ребёнок внутри беременной женщины. Т.е. мы и отдельно, мы не Бог, как ребёнок не мать, но мы в Нём, нельзя существовать вне Его. Это положительное слово о Боге. Но есть и другое. Бог как никто, ничто. Подходя к Богу в какой-то момент, в конце концов, когда мы молимся, - послушайте, но ведь любимый человек, любимая женщина, сорок лет вместе, вот мы с женой сорок лет вместе. Я её знаю, она меня знает, чем дольше, если это любовь, тем глубже. Вот сорок лет назад я думал, что знаю свою любимую женщину, я просто насквозь её видел, но я её видел насквозь, я не видел её. А сейчас я её насквозь не вижу, я - внутри, но теперь, я лучше её, не могу сказать, знаю, но мы вместе, - вот это апофатика, это агностицизм, и на вопрос: знаешь ли ты жену, я скажу – не знаю. Не так, как Пётр ночью перед Распятьем на вопрос: а ты не из учеников ли, голубчик? И он сказал: я не знаю этого человека, я не знаю. Нет. Но я скажу так. Христианин? Да. Христа – знаешь? Нет, я Христа не знаю, к сожалению я с Ним, или к счастью, но я не знаю, поэтому я в уповании вечной жизни. Знал бы, тогда надо расходиться, всё - театр окончен, я дочитал книгу до конца. Но я знаю, что у этого поезда нет конечного пункта. Из пункта А в пункт Б – в бессмертие, в бесконечность, вот, что я знаю. Я знаю, что невозможно знать ввиду отсутствия конца - это бесконечность, значит, я настоящий агностик. Что же до агностиков, они противоречат сами себе, потому что, если я говорю, что я не знаю, есть истина или нет, и я не могу этого знать, то я уже знаю, что невозможно знать. Значит, последнего сомнения я не пережил. Сомненье в том, что невозможно знать. Я должен оставить миру возможность быть познаваемым. Я должен оставить Богу возможность быть познаваемым, и это важно, потому что тем самым я оставляю себе возможность быть познаваемым другим. Меня можно познать? Нет. Я – бесконечен. И тем не менее, я говорю, - я не знаю. Есть другой, он меня любит, и эта любовь не порабощает меня. Потому что я - бесконечность. Если бы я был конечным, и меня можно было бы познать - я Буратино, а так – нет. Значит христианство, вера – это, действительно, вера в невидимое. Невидимый не в том отношении, что не имеет очертания и форм, ещё как имеет! Но невидимое в том же отношении, что невидима бесконечность. Бесконечность начинается здесь. Вот начало бесконечности. Начало-то я вижу, а что дальше, что впереди? Я не знаю, причём, я не знаю не так, как не знает человек, который идёт кривыми путями. И вот, что за углом, мы не знаем. Я согрешу, я скажу, - я не знаю, что за углом, а может там большое счастье. Я изменю жене, и из этого выйдет что-нибудь такое. Это прямая дорога. И тем не менее, я не знаю просто потому, что она очень длинная, она очень светлая, она очень яркая. Значит, да здравствует христианский агностицизм, ну, и да здравствуют агностики вне христианства, потому что у них с нами есть кое-что общее, осталось разъяснить маленькую деталь. Но здесь ещё одно. На вопрос агностика, - я готов знать твою бесконечность, дай мне это знание. Но я же не могу, я не Господь Бог, это может дать только Бог. Ведь моя вера, я её не сконструировал, она дана мне Богом. Значит, в последний момент, да, мы свидетельствуем о Евангелии, мы свидетельствуем о своей вере, о чудесах и т.д. Но последнее слово остаётся за Богом, я этого последнего слова не знаю. Почему Бог дал мне, уж сорок лет как, а кому-то не даёт, - я не знаю. Я бы на его месте действовал иначе, к счастью для всех, я - не Он.

-----

О путях познания истины размышляет профессор Московской Духовной академии Алексей Ильич Осипов.

А.И.Осипов:

- Блаженная Феодора видела и чудовищ, и эти огненные озёра, и эти страшные лица. На самом же деле ангел предупредил - это не так. Огненные озера - это земная вещь. Ангел говорит: это не так. А что же - так? Повторяю ещё раз, происходит нечто другое. И вот это очень и очень важно. Что же происходит другое? Что же такое мытарство, о котором говорит церковь. Если саму идею кто-то хочет знать, она выражена, правда, немножко слова, такие, корявые, не очень понятные, не важные. Это толкование святителя Феофана Затворника на 118 псалом. Ну я попытаюсь эту идею изложить перед вами. Что же такое мытарство? Напомню вам, или скажу лучше, о замечательных словах преподобного Антония Великого. Он говорит так: когда мы ведём жизнь правильную, живём по заповедям и каемся в нарушениях, тогда мы, т.е. дух наш, соединяется с Духом Божьим. И нам бывает благо. Когда же мы поступаем против совести, нарушаем заповеди, то мы соединяемся с духами отверженными, вы слышите, соединяемся с духами отверженными, и нам бывает плохо. Правда, просто? Кто желает по своей воле, пространно можете почитать - это 150 параграф из его наставлений, 1-ый том «Добротолюбия», - прочтите, это замечательные слова. Он указывает на то, что наш дух соединяется, почему он и называется «дух». Вот воздух очень легко соединиться может, стоит открыть сейчас окошко, и начнётся соединение, правда? И будет один дух. Так и здесь, оказывается наш дух, в зависимости от своей направленности, соединяется или с Духом Божьим, или, как он пишет, с демонами-мучителями. Вот что происходит в нашей жизни. Но пока мы здесь живём, у нас такие вот колебания, знаете: то взлетаем, то падаем, то очищаемся, то опять становимся грязными. Хоть каждый день приходи на исповедь, всё равно над нами будут читать, - «примири и соедини со святей Твоей церковью». Вот что происходит с нами. Почему это очень важно для нас сейчас? Дело в том, что по смерти каждая душа находится уже в совершенно определённом духовном состоянии, какие страсти в ней есть, они есть. Так вот мытарства являют собой ничто иное, как своего рода проверку человека на его страсти. Здесь человек показывает, кто он есть, к чему он стремиться, чего он хочет. Вы посмотрите в безумии страсти что делают люди! Убивают, калечат друг друга, чего только не делают, мы же знаем! Мы говорим, - ну, человек обезумел совсем. Страсть - это же страшная вещь. И вот, оказывается, страсти чем характеризуются? Зачитаю вам одну замечательную цитату, - мысль игумена Никона. «Страсти в 1000 раз более сильные, чем на земле, будут, как огнём, палить тебя без какой-либо возможности удалить их», - будут палить «там». Здесь наши страсти, - вот я уснул, и все мои страсти уснули, - злюсь на кого-нибудь, не знаю как, готов растерзать, но я заснул - и всё. Или, там, меня отвлекли. Здесь они у нас прикрыты нашей телесностью, здесь они поэтому не могут действовать в полную силу, вернее, редко действуют в полную силу. Только какие-то мгновения, минуты, а «там»… Вот, что самое страшное. Там человек, освобождённый от этой телесности, оказывается перед лицом полного действия страсти, страстей. Т.е. уже ничего не мешает, и никакая телесность  не закрывает, никакой сон, никакой усталости, никаких отключений. Вот эти двадцать мытарств, это есть ничто иное, как двадцать, если хотите, лакмусовых бумажек, двадцать, если хотите, экзаменов, когда проверяется состояние человека, чем он живёт. И вот здесь-то, на мытарствах, могут происходить страшные вещи. С одной стороны, перед душой открывается «тот» мир, т.е. она уже видит то, что есть на самом деле. Сейчас мы видим как? Как пишет апостол Павел, - тускло, гадательно, как бы в зеркале, сейчас мы в это верим, а то - и засомневаемся, а то - и вообще не верим. Там перед лицом человека реальность открывается во всей её ясности и полноте. И вот здесь и происходит, или может происходить самое страшное, когда человек видит всю суть. Если хотите, видит Ад и Рай, видит Бога и демонов, и страсть, и не может себя победить. Каждая ступень мытарства, это есть обнаружение духовного состояния в полную силу, т.е. создаются условия, при которых обнаруживается вся полнота страсти, в которой присутствует человек, вся её сила. Тот человек, который не боролся со страстью, который подчинялся этой страсти, который жил этой страстью, который культивировал эту страсть и, если хотите, отдавал все силы своей души на это, здесь с ним происходит то, что нашими понятиями можно выразить как? Человек сорвался на этой страсти, упал с этой ступени. И здесь уже никто и ничего не поможет человеку. Здесь он оказывается перед лицом, если хотите, этого выбора - или страсть, или истина и Бог. Или страсть, или благо - одно из двух. Ещё раз повторяю, что в этой земной жизни мы уже познаём, когда мы не можем с собой справиться. Познаём, все знаем? Все знаем. Игумен Никон правильно пишет, - там в 1000 раз больше и сила страсти, чем здесь. Если мы здесь не можем победить малого, как мы победим там большее? Это сторона, касающаяся личности, но есть и другая сторона, не менее важная, когда мы обратимся к описанию мытарств, то всюду мы находим там присутствующих - кого? Духов зла в разных образах. Та же Феодора описывает некоторых из них, даже описывает, хотя понятно, что это слабый образ, до того ещё и небесный. Там, оказывается, душа встречается именно с духами. Духи - это реальность же! И Антоний Великий, помните, пишет, что там душа соединяется с демонами-мучителями. Подобное соединяется с подобным. Это же элементарные, кажется, вещи, которые мы прекрасно знаем! Как мы здесь соединяемся по духу с людьми, обратите внимание, подчас мы просто удивляемся даже, как они сошлись, потом только, при более тщательном знакомстве, видим, да у них же дух один, они единодушны, они, действительно, буквально нашли друг друга. Единый дух соединяет. И вот здесь очень важно, что каждая страсть, то, что мы называем страстью в человеке, имеет своего духа, своего демона, если хотите. Так же, кстати, как и каждое доброе состояние человека имеет своего духа, своего, если хотите, ангела. Так вот что происходит на мытарствах. Человек, который пребывает в состоянии той или иной страсти, или тех или иных страстей, он, я скажу, даже естественно соединяется с демонами-мучителями. Хочется напомнить ещё раз, что славянское слово «страсть» не греческое «пафос», а славянское слово «страсть», мы знаем, что это такое – страдание. Страсти Христовы, что это такое? Ясное дело, что речь идёт не о греховных страстях на кресте! Страсти Христовы - страдания Христовы. Страсть – это страдание. Почему христианство и говорит, что все страсти приносят человеку только страдания и только страдания, что это обман, это наркотик, это прелесть, это лицемерие. И вот здесь-то, по смерти, и происходит реальные выявления этих страстей, реальная их сила, и человек оказывается перед реальным их действием.

-----

И последняя церковно-историческая часть нашей телепрограммы.

Мы уже неоднократно подчёркивали с Вами влияние синагоги на христианский чин Богослужения, но аналогичная картина и с еврейскими трапезами. По крайней мере, для христиан 1-х веков они представляли собою ценнейший опыт. Ну, мы уже говорили с Вами, что еврейская праздничная трапеза – это не просто - сесть, выпить, закусить, сонливо зевнуть и кумушку щипнуть за это самое место. Нет, вкушение пищи правоверным евреем – это священнодействие. Взяв в руки хлеб, иудей обязательно произнесёт берахоту – краткую молитву благословения и благодарения Всевышнему за то, что земля произрастила колосья пшеницы. Подняв бокал вина, еврей благословит Бога за плод лозы виноградной и т.д. За трапезой произносились молитвы, читались отрывки из Торы, пелись псалмы Давида.

Собственно, никакой надобности не было изобретать велосипед – христиане, не мудрствуя лукаво, просто взяли эту модель еврейской трапезы, как прототип своего Богослужения. Это уже значительно позже появятся храмы, внешнее убранство, церковные облачения для служителей, будет составляться множество особых молитв, ритуалов. А поначалу христиане собирались по домам – сегодня у одного, завтра у другого брата во Христе – правда, если у того позволяла жилплощадь, усаживались за стол или возлегали прямо на пол, на подстилки – ели, пили - молились, конечно. А в конце ужина здесь же за столом производилась «ἀναφορά» - возношение – возносились хлеб и вино, совершалась Евхаристия – Таинство Нового Завета. Благодарили Господа за жизнь, за мир, нас окружающий, за все Божии благодеяния - ведомые и неведомые. За Сына Божия, воплощённого в Иисусе Христе, за спасение, которое Он принёс в мир - Своим учением, проповедью Евангелия, Новым Заветом на Тайной вечери, страданием и смертью на Кресте, Воскресением, Вознесением, одесную Восседанием Бога и Отца, и будущим Его славным Вторым Пришествием. Это первая часть Евхаристии, позже получившая название «prefacio» - вступительная часть. Ну, что означает само греческое слово «εὐχᾰριστία» – это Вы знаете – «благодарение».

Следующая часть евхаристии – «ἀνάμνησις» - воспоминание последней трапезы Христа со Своими учениками, когда Он взял в руки хлеб, разломил его и, раздавая ученикам Своим, сказал, что – хлеб этот – Тело Его. А после вечери, пуская по кругу кубок вина, говорит – это Кровь Моя Нового Завета.

3-я часть Евхаристии – «ἐπίκλησις» - призывание Духа Святого на Евхаристические Хлеб и Вино.

И 4-я часть – «Intercessio» - молитва ходатайства - о Церкви, о властях, о живых и умерших.

Ну и в самом конце трапезы – Причастие – Евхаристический хлеб разламывался и раздавался, и здесь же пускалась по кругу чаша с Евхаристическим вином.

Эти церковные трапезы ещё называли Агапами - от греческого слова «ἀγάπη» - в переводе - любовь. Собственно, это и было первоначальной формой христианского Богослужения – для христиан из евреев – ничего нового, а для вчерашних язычников – очень даже непривычно. Не в смысле – неуютно, а в том, что для язычников, собственно, как и для нас с Вами – застолье – это либо просто поесть-насытиться, либо веселье, гуляние – там, где смех, шутки, анекдоты. Предложить нынешнему нашему брату проводить Богослужения не в храмах, а за столами с чаркой вина – мало кто поймёт. Понятно - в современных застольях от христианских Агап ничего не осталось – многие даже не перекрестятся перед едой и «Отче наш…» не прочитают.

Хотя, есть одна мелочь, которая каким-то образом уцелела до дня нынешнего. Это тосты. Поднимается человек и обращается, скажем, к имениннику: желаю, тебе здоровья, счастья, благополучия, там, и прочего. Это вот оставшиеся рожки да ножки от молитвы – такой вот выхолощенный вариант. В былые времена тостующий сказал бы, наверное, то же самое, но, обращаясь к Богу: мол, дай, Господи, нынешнему виновнику торжества счастья, богатырского здоровья, достатка, успехов и удачи в деле его жизни. Т.е., «дай, Господи, всего этого!» - это уже серьёзно. А говорить просто: желаю, чтобы у тебя было то и сё – мало ли что я там тебе или себе хочу! Всё, ведь, в руках Божьих - под Богом ходим.