Православную Церковь называют Церковью традиционной, в отличие от новых течений в христианском мире. При этом под понятием традиционности зачастую понимается следование преданиям седой старины. Но чем на самом деле является традиция Церкви, и что есть Священное Предание? Отвечает на этот вопрос Cвятейший Владыка Кирилл Гундяев.

Кирилл Гундяев:

- Что же такое – предание? В нашем обиходе, в повседневной жизни под преданием мы подразумеваем какие-то сказки, легенды, то, что приходит из прошлого. Это может пониматься, как что-то далекое от истины, ну, имеющее какое-то культурное значение. Это не правильное понимание. Предание в Церкви есть основополагающая идея и самое главное явление передачи всего того, что Бог соблагоизволил в Иисусе Христе дать людям. Господь научил Своих учеников, а ученики научили следующее поколение христиан. Вот передача веры и является преданием. Поэтому, с одной стороны, предание – это механизм передачи веры, но какой механизм? Ведь передавать веру можно просто устно – рассказать о спасительных истинах. Тот, кто услышал, передаст другому. Это будет устным преданием, и в частности, именно таким образом первоначально и передавалось христианское послание – от города к городу, от деревни к деревне, от поколения к поколению. Но устное предание – это только часть предания, потому что другая часть предания является зафиксированным, письменным материалом. И в этом смысле Священное Писание есть тоже часть предания – письменно зафиксированная часть предания. Поэтому в предание Церкви входит, в том числе, и Священное Писание – корпус всех написанных Богодухновенных книг Ветхого и Нового Завета. Но Священное Писание и предание имеют разный объем, и объем предания шире, чем объем Писания. Что же входит такое в предание, что не входит в Писание? Священное Писание это книга Церкви, она передана Церкви. Святые апостолы адресовали Священное Писание христианским общинам. Это был внутренний церковный документ, выражаясь светским языком. И поэтому понимание Священного Писания также формировалось в Церкви. Но, как говорится, сколько голов, столько и умов. Наверное, и в Церкви могло быть различное понимание текстов Священного Писания. Да, действительно, так оно и было. И если возникали сомнения в том, что та или иная трактовка Священного Писания является истинной, то тогда Церковь собиралась на свои соборы и определяла, что соответствует общецерковному пониманию, а что – нет. Вот то, что не соответствовало общецерковному пониманию, очень часто называлось ересью, если эта трактовка была опасна для общецерковной жизни, если она несла в себе разрушительные элементы, способные действительно погубить веру. Вот такое опасное прочтение Священного Писания, опасная трактовка Священного Писания именовалась ересью. Но ведь были и не опасные трактовки, которые в полной мере не соответствовали общецерковному учению, но не разрушали веры, не несли в себе некую угрозу целостности церковной жизни. Вот такие различные точки зрения стали именоваться частным богословским мнением. Теологумен, по-гречески, частное богословское мнение. Его можно придерживаться настолько, насколько оно убеждает слушающих или читателя. Но оно не объявляется обязательным для принятия всей Церковью. Есть еще одно замечательное понятие в богословии, которое по-латыни звучит так: koncensus partum, в переводе на русский это означает согласие отцов. Вот если то или иное понимание Священного Писания, если та или иная богословская идея разделяется всеми святыми отцами Церкви, великими церковными писателями, святыми мужами, то такая истина, не являясь частью Священного Писания, а чаще всего являясь комментарием к Священному Писанию, или самостоятельной религиозно-философской идеей, созданной на основе Священного Писания, также принадлежит преданию Церкви. Она входит в корпус предания, потому что всегда разделялась всеми. Итак, Священное Предание это и есть совокупность истин, составляющих веру Церкви. Священное Предание – это не закостенелое понятие, это не какой-то кодекс идей – это живое, развивающееся явление. Это благодатный поток церковной жизни на протяжении всей истории. И в этот поток вливаются разные потоки – меньшие, большие. И если эти потоки не отторгаются единым потоком Священного Писания, они становятся частью этого большого потока, образующего то, что мы имеем полное право назвать Священной Традицией Церкви, или Священным Преданием с большой буквы. Зная Предание, можно точно сказать, что соответствует, а что не соответствует учению Церкви. Причем, вот эту норму можно накладывать не только на богословские идеи, философские идеи, на какие-то идеологии, которые время от времени возникают, эту норму можно накладывать на все то, с чем христианин сталкивается в своей жизни. Потому что норма веры формирует и норму жизни. Человек, живущий в соответствии с верой, формирует определенный стиль духовной жизни. И если некие вызовы со стороны не соответствуют этой норме, то очень важно всегда сверять то, что приходит к нам извне, со Священным Преданием Церкви. Вот тогда человек никогда не заблудится в дебрях исторического процесса, тогда всегда сохранится трезвение ума. Если бы народ наш в свое время сохранил способность верой проверять подлинность всего того, что приходит к нему извне, никогда бы не было революций, гражданских войн, многих трагедий, через которые прошли мы в 20-м веке. Но и сегодня ведь много новых вызовов, как теперь говорят. Много новых идей, которые предлагаются нам. Как нам сохранить правильный образ жизни? Мы можем сохранить его только тогда, когда мы сохраним норму веры.

Отец Андрей Кураев размышляет над самыми первыми страницами Библии.

Андрей Кураев:

- Ну а теперь посмотрим, как этот первый грех развивается. То есть этот грех такого, я бы сказал, технологического отношения к миру. В духе индустриального империализма западноевропейской цивилизации фаустовского духа – дух магии. Как известно, в религиоведении различие магии и религии проходит именно по этому критерию. Религиозный человек молится, колдун приказывает. Колдун убежден в своих полномочиях и во власти своих заклинаний. Вот и Адаму казалось, что можно совершить некое действие – я право имею – которому Бог должен будет подчиниться. Теперь посмотрим, как этот сюжет будет разворачиваться на библейских страницах. Жена стоит перед древом познания. Естественно тут возникает вопрос: где Адам? Я не встречал у святых отцов ответа на этот вопрос: почему в решающую минуту жена была одна. В апокрифах ответ следующий: Адам был на экскурсии. То есть в это время Господь показывал Адаму другие уголки Эдемского сада, а жена осталась на хозяйстве, ну этим и воспользовался «заезжий кавказец». Второй вариант-интерпретацию я читал в иудейской раввинистической литературе. Раввинистическое толкование полагает, что Адам спал в это время. Потому что, как только появилась жена, Адам и Ева тут же приступили к исполнению первой заповеди – плодитесь и размножайтесь – а поскольку в такого рода общении мужчина выступает донором, а женщина – реципиентом, то поэтому мужчина, исполнив свой супружеский долг отваливается и засыпает. А, напротив, женщина ощутила в себе прилив новой силы, ощутила себя необычной в зачатии новой силы, и пошла в самое священное место Эдемского сада, чтобы там попробовать понять себя, что с ней происходит. Но как бы то ни было, это не святоотеческие толкования, церковными их считать нельзя, ну а Библия говорит, что вот Ева была тут одна. И тут появляется змей, и он ей говорит: правда ли сказал вам Бог, что от всякого древа, которое в раю, вкушать нельзя? Ева отвечает: нет, это не правда. Нам от всякого древа, которое в раю, вкушать можно, ну а к древу познания добра и зла прикасаться нельзя. Кстати, вот это и есть первый грех в истории человечества – именно этот ответ Евы, грех двойной. Первый ее грех в том, что она вообще ответила. В таких случаях кричать надо, а не отвечать. Человек – сложное существо, и в нас есть сила любви, и есть сила ненависти. Когда человек чувствует в себе голос Воланда Морта, он должен прогневаться, отогнать, ненависть – это Божий дар человеку. Ненависть в нашей душе исполняет функцию, подобную антителам в нашей крови: распознал инфекцию, набросился и пожрал ее, выбросил вон. Надо уметь гневаться на злые мысли, богохульные мысли – это не я, не хочу, не соизволяю. Святой Феофан Затворник в 19 веке христианской девушке отвечает на вопрос. Она спрашивает: Батюшка, как мне бороться с блудными мыслями, нехорошими и т.д. Святитель Феофан отвечает: ну представь себе, ты идешь по городу темным вечером, на тебя напал громила какой-то, бандюга, и схватил тебя. Что тебе делать, у тебя сил нету ему сопротивляться? Но ты все свои силы собери в кулачок, и дай ему, что есть духу – вот тут, конечно, удивляешься духу 19-го века – он советует девушке дать этому громиле в грудь – в современных инструкциях посоветовали бы в другое место нанести удар, джентельменский 19 век таких вещей не позволял. Так вот, когда ты дашь ему в грудь, он ослабит свою хватку, а ты тем временем кричи: караул, грабят! Вот точно так же, когда напали на тебя хульные помыслы, плохие, нечистые, их хоть на секунду отстрани от себя, и кричи: Господи, караул, грабят! Пошли мне ангела-хранителя, защити меня от этого помысла! Так вот Ева не прогневалась – ведь сатана явно соврал, что Бог, дескать, запретил вам все есть и т.д. Вместо того, чтобы отогнать эту клеветническую мысль, Ева открывает «научный симпозиум»: так сказал Бог, не так сказал Бог… Т.е. это была уже некая слабость волевого начала. Во-вторых, грех Евы был в том, что она переврала Божью заповедь. Божья заповедь была: не вкушай плода древа познания, чего Ева говорит? Не прикасайся к древу познания. Это первые слова женщины на земле, согласно Библии, и тем более знаменательно, какими они оказались. Есть удивительный феномен женской религиозности. Женская религиозность очень часто оказывается гораздо более жестока, нежели религиозность мужская. Женщины очень любят выдумывать для себя и окружающих новые правила – нельзя свечку через левое плечо передавать, перед иконой нельзя проходить, на коврик нельзя наступать, - и пошло, и поехало: ни в одном законе Божием это не прочитаете. Это только бабушкина академия. Но опять же, вспомните, девушки, вас не из Эдема, а из храма наверняка выгоняли из православного. Кто этим занимается, монахи зам вами бегают что ли? Нет, свои же товарищи по полу. Так вот и первый религиозный поступок женщины на земле - самовольное ужесточение Божьей заповеди, а это очень опасно, потому что, ужесточив Божью заповедь, жена делает себя беззащитной перед пропагандой сатаны. Представьте эту сценку по-детски, это полезно - некоторые страницы Библии уметь по-детски себе представить. Вот дерево, предположим, что это яблоня, древо познания к яблоне никакого отношения не имеет, это средневековая латинская игра слов «малем» - яблоко и «малум» - зло. Но в Библии, в еврейском языке ничего такого нет. Ну хорошо, предположим что это яблоня, вот змей её обвил, головку свешивает, и леди ему говорит: сказано, если прикоснемся, то в тот же день умрём. А змей говорит: дура, посмотри на меня, я не то, что прикоснулся, живу я тут - и ничего. То есть именно ужесточение заповеди делает эту заповедь легко атакуемой и опровергаемой, такое часто происходит в нашей церковной педагогике. Когда мы на детей страх Божий наводим, все эти страшные рассказы: один мальчик без спроса ел бабушкино вишнёвое варенье и после этого выпал с девятого этажа, сколько таких рассказов нам в детстве приходилось слушать! А затем ребёнок убеждается в том, что можно съесть вишнёвое варенье, и ангелы тебя не испепелят в Содом и Гоморру, и с девятого этажа не падаешь, и ногу не ломаешь, ага, бабушка наврала, и всё эта ваша Библия врёт. Вот что-то подобное с Евой произошло. Змей отвечает: нет, не правду сказал Бог, потому что знает, что если вкусите от древа познания добра и зла, то станете как боги, знающие добро и зло. То есть прямая атака, и Ева уже не может сопротивляться. Хотя здесь есть подсказка, станете как боги, знающие добро и зло - вот эта «как» частица, она такая двусмысленная. Если мы говорим, что Иван совсем, как Павел, ну, значит, он - точно не Павел, если обезьяна, как человек, значит за этим стоит понимание того, что обезьяна - точно не человек. Ну, кроме того, в этой фразе есть замечательный  большевицкий акцент: станете знающими добро и зло. То есть это означает, что сейчас вы этого не знаете, а только в будущем, когда прорвёмся, тогда будете знать правду, а сейчас - ничего не знаете – это аксиологический нигилизм. То, что вы знаете сейчас, ничего не стоит - всё забудем, сотрём, выбросим, а потом с нуля мы наш новый мир и построим. Ева не сопротивляется, следующая фраза удивительная: «И открылись у Евы глаза, и увидела она, что древо приятно на вид, плоды его приятны на вкус, и оно вожделенно, ибо даёт знание». Что за глаза открылись у Евы? Это не были глаза котёнка, слепой котёнок был, а потом открылись глаза, нет, у неё открылось совершенно другое зрение - не третий глаз, гораздо хуже, она стала смотреть на мир глазами потребителя, рыночной торговки. Перед ней самая сакральная вещь в мироздании, а что она там видит? Ага, упаковочка - ничего себе, вкусненько, кажется, вкусненькая конфетка, а да, в-третьих, притом еще оно даёт знание. После этого Ева идёт к мужу и предлагает ему соучастие в своей трапезе.

-----

И последняя – богословская часть нашей телепрограммы.

Мы уже неоднократно отмечали с Вами, что отец реформации Лютер учил о том, что оправдывают человека перед Богом не какие-то заслуги, не дела добра, а вера в то, что Бог тебя спас. Т.е. принять спасение от Бога ты можешь только личной верой. Вот если у тебя есть вера в то, что Тебя Бог оправдал – все в порядке. А если нет, значит – пропал.

 Но вот здесь, к слову говоря, возникает типично протестантская проблема… Ну, типично протестантская она не в том смысле, что у протестантов есть на это монополия, а то, что эта проблема особенно очевидно вырастает в контексте усилий реформаторов. Проблема веры и сомнения. Почему она особенно обостряется здесь? Ровно потому, что человек, если он хочет чувствовать себя спасенным, он должен переживать уверенность в том, что это действительно имеет место.

Но здесь возникает и вопрос: разве эта уверенность у человека может быть непоколебимой? Очевидно, что человек, в лучшем случае, может быть только подобен Богу, но никак не тождественен Богу по проявлению ряда качеств. А следовательно, вера человека, выражающаяся в удостоверенности своего спасения, не может быть абсолютной уверенностью. И Лютер, и Кальвин подчеркивали, что, конечно, вера – это есть духовное усилие. В смысле того, что человеку свойственно испытывать сомнения. И вот эта удостоверенность в спасении так или иначе подвергается нападкам со стороны вот этой вот черты человека: во всем сомневаться. Следовательно, учит Мартин, добродетельное поведение означает борьбу с сомнениями в том, что ты спасен. А Кальвин при этом добавляет нечто противоречащее Лютеру: с другой стороны, говорит Жан, мы отрицаем, что уверенность человека в Божественном милосердии может быть нарушена каким бы то ни было беспокойством. Вот, как хочешь, так и понимай. С одной стороны, человек уверен, с другой стороны, ему свойственно сомневаться. Добродетельное поведение означает борьбу с сомнениями. Но наивен тот человек, который думает, что сомнения могут всерьез поколебать веру в свое спасение. Если она есть. Вот если могут – значит, ее и нет. Все, вроде, как и ясно, а вроде, как и нет.

Проблема то есть. Гарантированное спасение верующему сталкивается с тем, что человек греховен, немощен и так далее. Но отцы-реформаторы, они ведь не были людьми наивными, они и по себе, и по другим знали, что человеку на уровне, по крайней мере, внутренней жизни, самосознанию, в частности, свойственно всё, что угодно. Ну, то есть вообще всё! И они знают, что спасающийся человек – это отнюдь не чистый, не стерилизованный человек. И как выйти из этого затруднения? С одной стороны, он уже спасен, с другой стороны, он периодически переживает свою нечистоту перед Богом… 

Все, оказывается, очень просто. Он и должен переживать свою нечистоту, как человек спасенный. Но просто эта нечистота не может принципиально поколебать в нем убежденности в том, что он спасен. Если поколебала – ну, тогда ответ еще проще. Если человек вдруг почувствовал себя аки трость, ветром колеблемая, - значит, всё, хана - оправдания верой с ним не случилось. 

Правда, не совсем понятно - отменяет ли Бог Свои прежние благословения этому человеку или нет, но это уже другой вопрос, где можно дискутировать, было ли это благословение Божие вообще на нем или не было. Принципиально важно другое. Человек здесь ставится перед Богом, Который предстает в том же средневековом обличье, то есть в роли Хозяина вселенной, Держателя судеб мира и так далее, - вот это видение Бога в Реформации никак не пересмотрено. Так же, как и в средневековом католичестве, реформаты, а за ними и протестанты, воспринимают Бога как такого Судью-Властителя, Вершителя и Распорядителя. Для них Бог представляется в большей степени Строгим Хозяином, нежели интимным соучастником человеческой жизни, Который стоит лицом к лицу с человеком. Такие, вот, близкие отношения с Богом практически исключены в западном христианском мире.

Западные христиане, особенно тех времен, представляли Бога, стоящего над миром. Вы вообразите себе – вот такое сознание мира и Бога, стоящего над ним, и вы – в полном одиночестве. И что это означает? Это означает, что те сложившиеся отношения, структура мира, всякого рода дела, к которым мы привыкли, которые мы почитаем добрыми, и которые, следовательно, Богу угодны, - все это отходит на второй план. Потому что все это вещи, которые всерьез человека и Бога не связывают. Почему? Потому, что это вещи объективированные, как сказали бы в 20-м веке. А как Лютер говорил, к примеру, или Цвингли, это вещи, не спасающие сами по себе. Спасает и вообще распоряжается человеческой жизнью Бог. Вот - Он. И пока ты не знаешь, в каких отношениях находишься ты с Ним (а вернее сказать, в какие отношения Он тебя с Собой поставил), вся вот эта бодяга с делами, которые как бы свидетельствуют, что ты не самый последний человек на земле, - все это не имеет ровно никакого смысла.

А что имеет? Имеет значение ровно одно. Удостоверение в том, что Бог тебя в Свои эмпиреи принял. Что Он тебя каким-то образом туда поместил. Это удостоверение абсолютно первично, и больше ни от чего не зависит.