|
На главную
Преосвященного Иоанна я узнал,
когда он был еще Архимандритом и настоятелем Сергиевского Подворья. Из
вдовых священников, он был одесситом и служил в церкви Одессы около
Ботанического сада, был благочинным одесских церквей. Как человек очень
хозяйственный и энергичный, он был послан Святейшим Патриархом Тихоном
в Англию для закупки воска и ознакомлением с постановкой свечных
заводов. Назад он не вернулся. Уж не знаю, не смог или не захотел. Не
знаю, где умерла его жена, но приезд Владыки Евлогия
в Западную Европу застал его в Берлине, где он был пострижен в монахи и
возведен в сан Архимандрита, а потом переведен в Париж, чтобы стать
настоятелем вновь организовавшегося Сергиевского Подворья. Если жизнь
Богословского института была целиком на о. Сергии Булгакове, то вся
приходская жизнь храма возглавлялась Архимандритом Иоанном.
Исключительно благолепной внешности, он был схож с богом Саваофом, сошедшим с иконы. Большие густые совершенно белые волосы, громадная белая борода и
усы с желтоватым оттенком слоновой кости… О. Иоанн в одиночестве
покуривал табачок, как, впрочем, и очень многие представители
дореволюционного духовенства, и даже протопоп Савелий Туберозов у Лескова.
Владыка Евлогий, не выносивший табак и очень
не жаловавший курильщиков, иногда добродушно подшучивал над о.
Архимандритом:
- Почему у вас такие красивые усы, как слоновая кость? Вот
у меня серые, как соль с перцем.
Но, конечно, делалось это беззлобно. Отец Иоанн блестяще
наладил свечной завод при Сергиевском Подворье. Говорил и служил он с
очень заметным оканьем, как будто был с берегов Волги. По-французски
почти совсем не говорил, но по городу ездил довольно бодро. Мне
вспоминается несколько случаев из его жизни и трудов.
Обычно он исповедовал в правой стороне храма, где не было
придела. У иконостаса стоял аналой, перед которым он и исповедовал. Но,
к сожалению, храм был архитектурно выполнен так, как нас неоднократно
учили в учебниках по физике по звуку. Если тихо говорить около
иконостаса, то в церкви ничего не слышно, но по сводам звук
распространяется к выходу, и у свечного ящика ясно слышно каждое слово.
Так, один раз о. Иоанн исповедует какого-то приличного господина, и
вдруг при входе в церковь ясно слышен его удивленный голос:
- И так и не отдали?
А потом через несколько минут
опять с такой же заинтересованностью:
- И большие суммы у вас бывали?
Потом его предупредили о коварном свойстве этой акустики,
и он перенес свой аналой на другое место.
Как-то он шел по улице, и, конечно, за ним, как за
колоритной фигурой, бежали мальчишки-гавроши.
Тогда он обернулся к ним, и, сделав свирепое выражение лица и подняв
кулак, собрал весь свой французский лексикон, и, погрозив мальчишкам
кулаком, сказал им:
- Си ву муа – катастроф! («если вы меня – катастрофа!»
Другой раз Владыка послал его в Англию для ревизии
прихода. Он ехал в метро с сопровождающим, когда сидящий напротив чуть подвыпивший англичанин спросил:
- Это, наверное, Кристмасс?
(«Елочный дед»)
О. Архимандрит спросил у своего провожатого:
- Что он говорит?
И на ответ, что он просто его приветствует, о. Архимандрит
встал и, сделав большой поклон, сказал:
- Ну, тогда благодарствуй.
Он был очень хорошим хозяином, и в делах хозяйственных был
ценным помощником Владыки Евлогия. В 1935
году по благословению Вселенского Патриарха в соборе была совершена
хиротония Архимандрита Иоанна во Епископа Херсонесского. Так как Херсонес Таврический
затоплен, то это дало повод студентам смеяться, что новый Владыка –
водолаз. Впрочем, все относились к нему с уважением.
Став Епископом, он, вероятно, после смерти о. Иакова
Смирнова, настоятеля кафедрального собора, стал благочинным всех
парижских и окрестных церквей. В этом его качестве у меня с ним вышел
небольшой инцидент. Я получил мой первый приход в
г. Монруже от моего
предшественника о. Валентина Бакст, который
был евреем, принявшим протестантство, а потом перешедшим в православие.
Никто не научил его практическим вопросам, и, в частности, как надо
вести метрические книги. От него принял их я, тоже без всякого
инструктажа, и, нимало не смутясь, стал писать
так же, как писал он. Наконец Владыка Иоанн
вызвал меня с книгами на ревизию. Посмотрел, прочитал и сказал:
- Безобразие!
Я говорю:
- Почему?
- Во-первых, надо писать не просто «Ольга», а «Ольга,
нареченная в честь святой равноапостольной Ольги, ее же память
совершаем тогда-то…» Потом, почему не пишешь звание родителей и
восприемников?
Я отвечаю:
- Владыко, а какие же звания?
Ну, я понимаю, если знаю, что князь, или граф, или генерал. Но ведь я
часто и не знаю, кто восприемник. А как писать голословно? Мне скажут –
полковник, я напишу, а потом… Это же документ!
В эмиграции была тенденция приписывать себе и звания, и
титулы, и богатства, не соответствующие действительности. Простая шавка
уверяла, что в России была сенбернаром.
Он мне говорит:
- Ну, необязательно князь, пиши профессор или доктор.
- Так, Владыко, это же не
звание, а профессия. Не могу же я вместо звания написать: шофер такси.
Он как рассердился на меня, как закричит:
- Еще чего выдумал! Ты бы написал еще – уличная девка!
В конце концов, мы с ним разошлись, и я стал писать про
святых так, как он меня научил, а уж о званиях остался при своем мнении
и указывал только в том случае, когда это было достоверно.
Другой раз у меня вышел небольшой инцидент уже незадолго
до его кончины. Он к ней готовился, купил себе место под церковью рядом
с местом, приготовленным для могилы Владыки Евлогия,
и туда в склеп я перевез гробик с косточками его дочки Ольги. Как она
очутилась за рубежом – не помню.
Он всегда любил подчеркивать, что уже озаботился о своей
смерти:
- Место уже куплено… - минута молчания, и затем
многозначительное: - И оплочено.
Так вот, незадолго до смерти он отдыхал у нас в Русском
Доме. А у нас было заведено, что все «высочайшие» дни служить неизменно
панихиды по умершим Царям, Царицам и Великим Князьям. Тут подошел день
смерти Николая ІІ и всей его семьи. Я, как обычно, отслужил в церкви панихиду,
за которой присутствовал и Епископ Иоанн. Потом мне говорят, что
Владыка очень недоволен тем, как я служил панихиду. Я прошел к нему в
комнату и спрашиваю:
- Владыка, мне сказали, что вас что-то смутило в панихиде,
которую я служил?
Он мне отвечает с возмущением:
- Да! Безобразно.
Я спрашиваю:
- Да почему же?
- Как же так? Государь убит, а вы не поминаете его убиенным!
Тогда я разъясняю, что у нас все служится по дворцовому
ритуалу, а в Зимнем Дворце никогда не поминали Императора
Александра убиенным (может быть,
чтобы не подчеркивать).
Это объяснение Владыку удовлетворило:
- Ну, раз так, то хорошо.
Впрочем, он хорошо ко мне относился, и я сохранил о нем
доброе чувство, хотя все же могу понять, почему он на собрании,
созванном Владыкой Евлогием, чтобы поставить
духовенство в известность о его переговорах со Святейшим Московским
Патриархом Алексием, выступал так энергично и положительно… Говорил:
- Владыко, веди нас в родную
Москву! - очень этим нас обрадовав.
Но потом, после смерти Владыки Евлогия,
он пошел на поводу у
тех, кого возглавил Арихиепископ Владимир, и
умер, будучи в новом расколе с родной Матерью-Церковью, хотя его
подпись была под бумагой о воссоединении, подписанной Владыкой Евлогием, Митрополитом Николаем, Архиепископом
Владимиром и другими старшими членами духовенства.
Вспоминаются еще два случая, связанные с Владыкой
Епископом Иоанном.
Как-то раз я служил на Сергиевском Подворье, будучи
младшим священником, а возглавлял службу Владыка Иоанн.
Духовенства было много. На часы мы вышли посреди храма, и Владыка стоял
облаченный, а я рядом. Каждение должен был совершать недавно
поставленный диакон Михаил Фирсовский. В
прошлом артиллерийский офицер, он был уже не молод, и с церковными
службами мало знаком. К тому же он смущался и от этого ошибался еще
больше. Выйдя посреди храма, чтобы совершить каждение Архиерея, он стал
путаться и никак не мог понять, что надо совершить каждение трижды по
три, как ему ни подсказывали. В конце концов
Владыка не вытерпел и изрек на всю церковь:
- Бестолков от утробы матери!
Бедный отец Михаил совсем уж сбился.
На летний праздник преподобного Сергия в первые годы
Подворья собиралось всегда много народу. Служил обычно Владыка Евлогий, но на этот раз он был в отъезде, и
возглавил службу Владыка Иоанн. За это время в
окрестностях Парижа образовалось множество маленьких приходов, так что
общее число русских церквей в Париже и окрестностях стало приближаться
к 40. Конечно, это отразилось на посещаемости Подворья. В этот день, о
котором я вспоминаю, было человек 10
священников… и меньше прихожан. Помню мою матушку, монахиню Иоанну (Гейтлингер) и
еще два-три человека, что было явно необычно для Подворья, да еще в
праздничный день. После Малого входа Владыка входит в алтарь и потом
выходит, чтобы произнести свой возглас:
- Призри с небеси, Боже, и виждь и посети виноград сей и утверди его…
Увидев почти пустую церковь, возвращаясь в алтарь, он
почти в полный голос говорит с нескрываемым сокрушением:
- А винограду-то и нет!
Эти несколько анекдотические случаи ни в коем случае не
умаляют значение архипастыря как человека большой веры, большой энергии
и большого административного опыта.
Хотя потом наши пути и разошлись, я сохранил о нем самое
теплое чувство уважения.
На главную
|
