|
На главную
Среди пенсионеров Русского Дома выделялась эта
независимая, очень высокая и худая старуха. Она была почти совсем
глухой, и, не замечая, как громко она говорит, очень часто делала вслух
высказывания, которые, конечно, не стала бы говорить вслух, будучи
человеком воспитанным и деликатным.
Я помню, как один раз она на всю столовую почти
прокричала, обращаясь к молодой француженке, княгине Мещерской, вдове
Никиты (конечно, говоря на французском языке):
- Почему твоя свекровь так упорно поет в хоре? У нее же
нет слуха!
Действительно,
директриса Дома Вера Кирилловна, очень любившая пение и всегда певшая в
церковной хоре альтом, имела неважный слух и частенько детонировала, но
ей, как начальству, никто не хотел этого говорить, а княгиня О.
Щербатова нашла нужным конфиденциально, но на всю залу, отметить этот
вопрос, обращаясь к невестке старой княгини.
Помню, как-то раз она попросила
меня прийти к ней в комнату, чтобы причастить ее.
- Одновременно причастите и мою девушку!
Я решил, что к ней придет внучка или какая-то девушка из
Парижа, которая почему-то не хочет причащаться в храме. Когда я пришел
к ней на следующий день, то, кроме нее, нашел еще более древнюю
старушку – это и была ее «девушка», чуть ли не со времени освобождения
крестьян. Когда я прочитал им молитвы и, как мог, что-то сказал двум полуглухим старушкам, то хотел причастить сперва ближе стоявшую «девушку». Увидев это, старая
барыня сказала властным голосом:
- После меня!
И это не было гордостью, так как, несмотря на свою
независимость, к которой с детства привыкла наследница одного из самых
огромных состояний России, она была скромна и деликатна. Просто это
было врожденное, находящееся в крови, чувство этикета и чинопочитания.
Когда «девушка» умерла, барыня искренне плакала и убивалась.
Бывая в Ленинграде и проходя по Невскому проспекту на углу
Мойки мимо знаменитого Строгановского дома, я всегда вспоминаю мою
старушку из Русского Дома, детство которой протекало в этих, ставших
музейными, стенах.
На главную
|
