Воспоминания прот. Бориса Старка «По страницам синодика»
Князь Феодор Касаткин-Ростовский

22 июля 1940 г.

На главную  

 

Как я уже писал, начавшееся в 1927 году как приходское французское кладбище, где хоронили пенсионеров Русского Дома, Сент-Женевьев постепенно стало расширяться и принимать, помимо умерших в Русском Доме, и умерших в Париже русских эмигрантов. Постепенно появилось и еще одно явление: по французским законам, места на кладбищах продавались на разные сроки: на вечные времена, что было доступно только очень богатым людям; на сто лет, на тридцать, что тоже было не по карману большинству эмигрантов; и, наконец, бесплатные могилы сроком на пять лет. Кроме того, цены изменялись и от фешенебельности самого кладбища. Могила на Пер-Лашез или Пасси была признаком большого богатства. Причем могилу на 30 или на 100 лет можно было потом продлить на больший срок, уплатив разницу; что же касается бесплатных могил, то через 5 лет надо было или перенести прах на новый участок на том же кладбище, можно и на бесплатный, уплатив только за перенос; или же прах переносился, а, точнее, кости ссыпались в общую могилу, из которой они потом оптом перевозились в Парижские катакомбы. Были в Париже такие бесконечные галереи от старых разработок, тянущиеся на несколько километров. Во время франко-прусской войны 1870 года они использовались защитниками Парижа, а в наше время там была общая братская могила парижан за много веков. Я там не был. Вход был на площади Данфер-Рошеро напротив знаменитого льва, воздвигнутого в честь воинов 1870 года. Но я видел фотографии и открытки с видами этих галерей, где в полном порядке, даже с претензией на декоративность, были по стенам разложены черепа, берцовые кости, кости рук, между которыми виднелись позвоночные кости, ребра и фаланги пальцев.

В момент похорон у русских эмигрантов редко бывали средства на похороны с постоянной могилой, и через 5 лет после похорон приходилось думать, что делать дальше. И так как у нас сохранилась традиционная «любовь к отеческим гробам», то, собирая часто последние крохи, прах любимого и близкого человека переносили на новое место. Вскоре созрело решение: раз уж все равно тревожить прах, то лучше уж переносить на новое место не на том пригородном парижском кладбище, где через 5 лет снова встанет вопрос перезахоронения, а сразу отнести прах на Русское кладбище, где из-за отдаленности от Парижа и деревенского значения цены на землю много ниже, и можно было купить могилу сразу на 30 лет, с тем, чтобы потом сделать ее на 100 лет. Тем более, что подсознательно тлела надежда, что поскольку кладбище стало памятником истории и культуры, оно вообще останется так, как есть. И вот все больше и больше стало случаев, когда меня просили поехать в Париж и перевезти прах того или иного эмигранты на наше кладбище. Иногда в могилу уже похороненного родственника, иногда в новую могилу. Иногда перевозили сохранившийся гроб, иногда вкладывали его в новый деревянный футляр, чаще всего перевозили косточки в маленьком гробике величиной с детский. Череп наверху, кости рук и ног по бокам, а между все прочие мелкие косточки. Это стало постепенно большей частью моей деятельности как кладбищенского священника. Так после смерти нашего сына я перевез на наше кладбище с других кладбищ прах моей тещи, моей тети, дяди и других родных, всех их сосредоточив в Сент-Женевьев под сенью Успенской церкви.

Одним из первых, кого мне пришлось перевозить из Парижа, был князь Феодор Касаткин-Ростовский. Блестящий офицер лейб-гвардии Семеновского полка, видный поэт предвоенного времени. После провала Белого движения, в котором он принимал участие, и выезда на чужбину, он работал грузчиком в Болгарии или Сербии. На память об этом периоде его жизни осталось чудное стихотворение, полное достоинства, которое, к сожалению, мне не удалось сохранить. Остались в памяти только первые строфы:

«Мы грузчики, мы разгружаем вагоны,

Мы трудимся честно, а не за страх.

Мы те, кто когда-то носили погоны,

Теперь же мы носим мешки на плечах».

Вторую строчку я не помню и воспроизвожу по памяти.

После Болгарии он перебрался в Париж, где жил со своей женой, известной в свое время артисткой Петербургского Суворинского театра Диной Никитичной Кировой, блиставшей в театре в амплуа инженю. Похоронив мужа и оставшись одна, она все силы приложила для издания книжки его стихов. В первое время она играла в разных эмигрантских антрепризах, в частности, у Екатерины Николаевны Рощиной-Инсаровой (сестра В. Пашенной), потом стала приближаться старость, война фактически прикрыла все театры, и тогда ее устроили бельевой дамой в наш детский дом, где она одновременно помогала нашим самодеятельным спектаклям. Вот она и попросила перевезти ее мужа на наше кладбище. Она мне в благодарность подарила книгу его стихов с трогательной надписью, но так как он в свое время все-таки был белогвардейским офицером, то эта его психология отразилась частично в его стихах, и, возвращаясь на Родину, я предпочел не брать ее с собой, о чем теперь сожалею. В памяти у меня остались лишь два стихотворения. Первое, посвященное сестрам милосердия во время войны 1914 – 17 годов, трудившимся на фронте, и раненым воинам:

Нарциссы и тюльпаны.

Белые нарциссы, красные тюльпаны,

Символ ваш сокрытый кровь и чистота,

Белая повязка, пурпур алой раны,

Смерть и жизни трепет, мука и мечта.

Там за рамой дальней жизненной кулисы

Льется кровь рекою в стычках и боях.

Красные тюльпаны, белые нарциссы

Там растут повсюду на родных полях.

Второе, написанное уже в эмиграции, конечно, тоже отражает настроение этого благородного и честного человека, в силу своего воспитания не понявшего, что перелистывается страница истории и начинается новая эпоха.

Как зов иль стон

Со всех сторон,

Несется он,

Великопостный перезвон

Родных церквей…

Души печаль

С ним рвется вдаль,

В простор полей,

К лесным холмам,

К родным снегам

И к прошлым снам!..

В дворы усадьб, под кровли хат,

В сосновый бор, в заглохший сад,

В забытый дом…

Все близко там, все нас зовет,

И кладбищ тишь, и храма свод,

Где свечи белые горят,

Где озаряет блеск лампад,

Оклад икон…

В чужой земле, бредя во мгле,

Мы жадно слушаем, как стон, 

Великопостный перезвон.

Зовет он вдаль,

И сердцу жаль

Родной земли, родных полей!..

Тот звон твердит душе больной:

- Не плачь, не мучься, Бог с тобой,

Страдает Русь в цепях невзгод,

То пост души! Но он пройдет.

Всю тяжесть общего Креста

Неси и ты! И вновь очам

Предстанет Русский Храм!

Великопостный перезвон

Свой сменит он,

На мощный зов –

Пасхальный звон колоколов

Тогда он бросит в свод небес,

Помчится счастья песня ввысь,

Тяжелый гнет цепей исчез!

Воскресла Русь! Христос Воскрес!

- Жди, верный… Сильным будь!

Молись!

Мне было очень приятно, когда во время одной радиопередачи, посвященной Суворинскому (или Малому) Театру Петрограда и переданный по нашему московскому радио, среди старых корифеев театра было упомянуто с благодарностью и имя Дины Никитичны Кировой, о чем я ей сразу написал в Сент-Женевьев, где она доживает свой век, вблизи от могилы своего мужа, поджидающего ее. Она была очень тронута тем, что ее, несмотря на все, еще помнят на Родине.

 

На главную

 

 

Херсонская епархия УПЦ КП
Украина 73011, Херсон, улнгельса 45
тел: (1038-0552) 43-66-48
моб: (1038-050) 764-84-19
irina@pravoslav.tv

По благословению Архиепископа Дамиана