Воспоминания прот. Бориса Старка «По страницам синодика»
Несколько историй о друзьях и знакомых. Франция

На главную  

 

Заканчивая свою экскурсию по моему синодику – списку мною отпетых и погребенных во Франции, мне хотелось бы вспомнить еще нескольких моих друзей и знакомых, которых я хотя и не хоронил, но общался с ними, и потом, когда они легли в землю, посещал их могилки. Некоторые из них умерли уже после нашего отъезда, и я не мог даже посетить их могилку, но все же они живут в моей памяти: некоторые – осененные героическими воспоминаниями, другие – трагическими, а некоторые – и комическими, несмотря на кладбищенское окружение. Вспомню и их.

 

Баронесса фон Гротте

 

К нам из Германии привезли на автомобиле одну старушку. Ей было уже около 100 лет. Умерла она что-то около 104-х лет. У нее была совершенно светлая голова, и она великолепно помнила все события своей молодости. Говорила она только по-французски. Видимо, в ее время русским языком не было принято пользоваться в ее кругу. Приехала она к нам, минуя Париж. Когда мы ее спросили, давно ли она была в Париже, она ответила (конечно, по-французски):

- О, да! Я давно его не видела!

И потом, после минутной паузы:

- Кажется, дворец Тюльери больше не существует?

Полное недоумение! Дворец, о котором она говорила, был сожжен коммунарами в 1870 году.

Оказывается, она была последний раз в Париже, когда ее муж, уже немолодой генерал, был послан с особой миссией к Императору Наполеону ІІІ. Тогда она танцевала с Наполеоном в этом дворце, на месте которого уже 80 лет как разбит общественный сад.

 

Александр Алексеевич Плещеев (05.12.1944)

 

Сын известного поэта А.Н. Плещеева, сам известный музыкальный и театральный критик и писатель, в последние годы совершенно ослепший. Одно время он был женат на известной артистке Е.Н. Рощиной-Инсаровой, и хотя она с ним разошлась и вышла замуж за графа С.А. Игнатьева (с которым тоже разошлась), но все же она трогательно заботилась о больном и слепом старике. Он жил у нас в Русском Доме, и она его нередко навещала.

Он был как бы выходцем из иного века. Говорить с ним и особенно слушать его было наслаждением. Помню, как-то раз шли мы с ним за гробом очередного умершего пенсионера. Перед гробом в облачении шел настоятель отец Лев, а я шел за гробом и вел под руку А.А. Плещеева. И вдруг А.А. мне говорит:

- Вот когда мы хоронили Николая Алексеевича, была такая же промозглая погода. Я вел под руку, как Вы сейчас ведете меня, Феодора Михайловича, и говорю ему: «Феодор Михайлович, застегни пиджак! А то насморк схватишь!»

Я не сразу понял, о ком он говорит. И только спустя несколько мгновений понял, что это он шел под руку с Достоевским на похоронах Некрасова! Достоевский, насморк и пиджак – это было какое-то нереальное сопоставление. Думать, что эта рука, которую я сейчас держу, так же держала руку Достоевского, было даже страшно…

 

Иван Мятлев

 

Блестящий лейб-гусар, в свое время бывший в центре внимания всего Петербурга, благодаря своим стихам-памфлетам, направленным на самые верхи того общества, и откликавшийся стихотворно на всякое событие большого света. Не знаю, сохранились ли где-нибудь эти, в то время очень злободневные, стихи. В моей памяти остались лишь отдельные строфы его стихотворных произведений.

Приехал в Петербург с официальным визитом президент Французской республики Эмиль Лубэ… Сейчас же появилась длинная поэма, из которой я запомнил лишь одно четверостишье:

«- Уэ ле гран Дюк Поль, Мадам? – («где Великий Князь, Мадам?»)

спросил Лубэ, согнувши торс.

- Иль эпарти эвек ма фамм, - («Он уехал с моей женой»)

Ему ответил Пистолькорс

Незадолго до этого, вопреки запрещению Императора, его вдовствующий дядя Великий Князь Павел Александрович, действительно уехал с женой барона Пистолькорса. Впоследствии и она, и дети от их морганатического брака получили титул князей Палей. С ее сыном Александром Эриковичем Пистолькорсом я был хорошо знаком, о чем писал выше.

Перед самой войной в Петербург приехал с официальным визитом президент Французской республики Раймон Пуанкаре, - и новая поэма Мятлева, от которой у меня в памяти сохранился тоже лишь маленький фрагмент:

И, нажравшись, как собака,

Ковырял ножом в икре,

Ел сардинки, пил «Куваку»,

Развлекался Пуанкаре.

«Кувака» – это минеральная вода, обнаруженная в имении дворцового коменданта генерала Воейкова. Он ее усиленно рекламировал, за что и получил прозвище: «Не генерал от кавалерии, а генерал от «Кувакерии».

В результате все продолжающихся стихов, Мятлев был выслан в какую-то глухую деревню, откуда сразу же написал:

Сижу я в одиночестве,

Где нету электричества.

И нет Его Высочества,

И нет Его Величества.

Я был искренне поражен, когда, приехав домой в Союз и находясь весной 1953 года в гостях у Святейшего Патриарха Алексия в Одессе, где я провел около недели почти наедине со Святейшим, я услышал от него стихи Мятлева, как русские, так и французские, которые наш Первосвятитель цитировал по памяти.

В 40-х годах Мятлев кончал свою жизнь в больничном коридоре Русского Дома Сент-Женевьев-де-Буа. Этот острослов, бывший грозой двора, от стихов которого поеживались самые высокопоставленные люди, совсем потерял разум, находился в состоянии полнейшего маразма. Он никого не узнавал, впал в полнейшее животное состояние. Ни одна сиделка, ни одна уборщица не соглашались убирать его комнату. Приходилось посылать к нему санитаров. Он жил в состоянии полного упадка. Грязь его комнаты и его самого была вне всяких сравнений. Часто он разгуливал совершенно голый. Приходилось плотно запирать дверь в его комнату, но, так или иначе, смрад расползался по коридору. Ничего не осталось от блестящего лейб-гусара, и его смерть явилась для всех большим облегчением.

 

Профессор Дмитрий Я.

 

Примером такого же старческого маразма, но в менее страшной форме, являлся профессор-гинеколог Д.Я. В свое время он был очень модным врачом в придворных кругах. В молодости он был, вероятно, чрезвычайно красивым, но и в старости, в 85 лет, он обращал на себя внимание. Высокий, стройный, элегантный, обычно аккуратно одетый, с подстриженной белой бородкой и усами а-ля Вильгельм. У него в Париже, кажется, были дети, во всяком случае, в деньгах он не нуждался, и каждый вечер шел в элегантной соломенной шляпе, с тросточкой, с цветком в бутоньерке, в соседнее кафе, где, стоя у стойки, выпивал залпом стакан аперитива, а то и два. Французы завороженно смотрели на него, и когда он выходил, чтобы возвращаться домой, то они высыпали на улицу и с благоговением смотрели вслед, как он идет совершенно твердой и четкой походкой…

Но… иногда у него бывали заскоки. Как-то раз директор дома Иван Иванович Палеолог, в прошлом ротмистр Варшавского гусарского полка, идя по коридору дома, встретил профессора Д.Я. в прекрасном фраке с цветком в петлице, но… без всего остального. Иван Иванович постарался завести Д.Я. в его комнату, говоря:

- Профессор! Ваш фрак великолепен, но Вам не кажется, что ему чего-то не хватает?

- Чего?

- Ну, например, рубашки… пары брюк…

Профессор подумал и сказал:

- Да, возможно, Вы правы! Я намеревался сегодня сделать несколько визитов, и, пожалуй, в брюках это будет уместнее!

Иногда его странности доходили до таких столпов, что не могу их даже доверить бумаге. Но, впрочем, он был вполне социабельный джентльмен. На память о нем и его похоронах у меня сохранилась его икона св. Дмитрия Ростовского.

 

Профессор Александр П.

 

Другой профессор, тоже акушер-гинеколог, Александр П. Представлял собой совершенно иной тип. Маленький старичок, живший в больничном коридоре, всегда блаженно взирающий на мир своими голубыми, безмятежно-детскими глазами. Обычно он не выходил за пределы своей комнаты, и только когда уборщицы убирали его палату, то он бродил по коридору в мягком халате и шлепанцах. Не знаю, правда или нет, но мне говорили, что он был лейб-врачом и принимал всех детей у покойной Государыни. Говорить с ним было бесполезно. Он слушал, улыбался, но ничего не доходило до его сознания. Но иногда вдруг что-то просыпалось в нем… Как-то раз почтенная старая девица Зоя де В. сломала себе ногу, и ее положили в гипс и на растяжку. Нога была задрана, и при помощи блока к ней привязан груз. От боли женщина все время потихоньку стонала. Как-то раз в тиши ночи, когда ее стоны стали особенно слышны, вдруг проснулся профессор А.П. Быстро он побежал на стоны, и со словами: «Уже начинается!» подошел к постели старой девицы и стал принимать энергичные меры для принятия рождающегося, по его мнению, младенца. Старая кровь врача-акушера заговорила в нем. Можно представить себе ужас старой девицы! На ее страшные вопли прибежали санитары и водворили бедного старичка в его комнату. С тех пор на ночь его стали запирать, а когда он ожидал конца уборки своей комнаты и стоял около перил лестницы, то его привязывали к перилам за пояс, чтобы он не лазал по чужим комнатам и не принимал наших старушек за своих пациенток.

Но он был прелестный, благодетельный и тихий старичок.

 

Вдова адмирала Мариамна Михайловна Нилова, урожденная княжна Кочубей

 

Наряду с такими, несколько юмористическими, пенсионерами, у нас были и представители высокого духа, светлого ума и горячего сердца… Одной из таких представительниц была адмиральша Нилова. Урожденная княжна Кочубей, она была в молодости изумительно красивой и очень богатой женщиной. Ей принадлежали огромные имения под Рыбинском (в них сейчас заповедник и биостанция), кроме того, у нее были несметные богатства Кочубеев на Украине. Ее муж был флаг-капитаном Государя, и в силу этого был одним из самых приближенных к Императору людей. Каждый раз, когда Царская Семья совершала путешествия по воде на яхте «Штандарт», адмирал Нилов должен был по положению сопровождать Царскую Семью, а так как это было обычно в летние каникулярные месяца, то и атмосфера была непринужденной. И вот, занимавшая такое высокое место в свете красавица и к тому же богачка потеряла все: и мужа, и положение, и деньги; от красоты мало что осталось, и ко всему этому ее постигло больше несчастье: Мариамна Михайловна абсолютно ослепла… Она не имела возможности спускаться в церковь и часто причащалась в своей комнате. Я часто навещал ее и с ней беседовал. Уже сама ее комната выделялась среди других комнат дома. Обычно все пенсионеры старались максимально полнее «обжить» свою комнату: на стенах иконы, фотографии, разные памятные вещи, сохранившиеся от прошлого… У Мариамны Михайловны – голые стены, и лишь прямо над столом висит неизвестно кем приколотая бумажная иконка. Ей не нужно ничего… Она ничего не видит, возможно, у нее ничего и нет! Часто с ней беседуя, я реально ощущал слова псалма: «Господь умудряет слепцы!» Каким покоем веяло от этой, прямо скажу, подвижницы, весь день погруженной в богомыслие!.. Она говорила мне:

- Как я благодарна Богу за Его великую ко мне милость… Когда я была молода, богата, окружена почетом и суетой, как далеко отстояла я от Источника всего сущего – от Бога. Он по великой Своей милости закрыл мои глаза на развлечения мира и открыл передо мной другой мир, в столько раз более прекрасный!.. Я не жалею ничего, что от меня ушло, и я только прошу Бога, чтобы Он дал мне силы быть достойной той милости и той заботы, которую Он ко мне проявил…

И эти удивительные слова не были позой или самозащитой. Она действительно так переживала свое положение, и всегда была радостна, даже весела, благожелательна, принимая все постепенно одолевавшие ее недуги как иго Божье, которое по Его обетованию благо и легко.

Оказавшись волею Господней в Рыбинске, я всегда с благодарностью вспоминал былую помещицу Рыбинского уезда, которая многому меня научила и во многом помогла мне в моем пастырском пути.

 

Убиенный воин Игорь Климов

 

Среди воинов, убитых на фронте и перевезенных на наше кладбище, был и совсем юный Игорь Климов.

Единственный сын у родителей. Родители не обладали большой культурой, но от этого не меньше переживали свое горе и старались все сделать для своего погибшего мальчика. Как-то раз мы с удивлением увидали на его могилке бронзовую статую какой-то египтянки со стеклянным факелом в руках… Такие статуи ставились в вестибюлях домов и у подножий лестниц дешевых гостиниц. На какой распродаже или на каком рынке-барахолке нашли родители эту статую? Неизвестно, но они были так довольны и счастливы, что ни у кого не поворачивался язык, чтобы сказать им, до чего неуместна такая статуя на кладбище. К стеклянному факелу подвели провода, в цоколь вставили аккумулятор, и по вечерам факел горел над могилой Игоря. Конечно, он никак не гармонировал с памятниками, сделанными по проектам А.Н. Бенуа, но сделать было ничего нельзя.

 

Убиенный воин Анатолий Болгов

 

По счастью, нам удалось вовремя предотвратить сооружение еще одного «шедевра». Родители убиенного Анатолия Болгова, тоже единственного сына, как и Климовы, были людьми совсем малограмотными и весьма примитивными, что, конечно, не уменьшало их скорбь. В комнате Анатолия мать поставила надгробный крест, насыпала земли, придав ей форму могилы, ставила горшки с цветами. В общем, устроила кладбище на дому. У стены стоял шкаф с его вещами, книгами и всякими инструментами. Когда прах сына перевезли на кладбище, то ее уговорили ликвидировать символическую могилу на дому, но, увидав статую у Климовых, мать решила сделать что-то из ряда вон выходящее на могиле своего Толи. Она решила поставить рядом с могилой шкаф, уж не знаю, деревянный или каменный, и в нем держать все его вещи, раньше окружавшие его символическую домашнюю могилу. По счастью, вовремя об этом узнавши, А.Ф. Воронко и мы сделали все возможное, чтобы около памятника стояла только скамеечка. Теперь родители уже оба умерли и лежат на месте этой скамеечки.

 

Вениамин Завадский-Корсак

 

Довольно известный писатель, написавший много книг, принимавший участие в газетах и журналах. Его жена, доктор Завадская, была крупным онкологом во французском врачебном мире и неоднократно ездила в Америку представлять Францию на онкологических съездах. Когда умер ее муж, она на его могиле соорудила с помощью А.Н. Бенуа колокольню, на которой в звоннице был набор деревянных колокольчиков – колоколов в миниатюре. Ее мысль была такова: ее муж, как звонарь, призывал своими трудами людей к свету. Не знаю! Я его книг почти не читал, а с его женой частенько встречался на могилке в совместной молитве. Во всяком случае, этот памятник является достопримечательностью нашего кладбища.

 

Убиенный воин Иоанн Баржанский

 

Сын русского и крещеной еврейки, чрезвычайно духовно настроенный и преданный Церкви, Ваня Баржанский служил во французской армии и во время оккупации оказался в оккупированной зоне. Служа под Парижем, он, как и вся эта часть французской армии, был под контролем немцев. Как-то раз ему было велено не то расстрелять, не то отправить в концлагерь группу евреев только за то, что они евреи. Ваня отказался, и когда его спросили, почему он сочувствует евреям, он ответил:

- Я сам еврей!

И тут же был расстрелян.

Мы очень любили этого честного парня, и как могли старались поддержать его героически державшуюся мать. Впрочем, Господь Сам помогал ей нести этот крест, связанный с подвигом сына.

 

Капитон Запорожец

 

Известный оперный артист, обладатель феноменального баса с необычайно широким диапазоном. Он шел от самых высоких нот и спускался в глубокую октаву. В различных антрепризах Русской Оперы он всегда принимал деятельное участие, неся самые ответственные партии. Он был человеком не только религиозным, но и глубоко церковным. Частенько, в будний день, когда роль псаломщика и певца исполняет регент митрополитьего хора П.Н. Афонский с каким-нибудь любителем, Капитон Запорожец подходит к клиросу и присоединяется к пению… Постепенно он своим густым и мощным голосом начинает выделывать всевозможные вариации на фоне голоса Афонского. Я называл это благочестивым хулиганством… Октава у него была изумительная. Подобную октаву имел только Владимир Саливон, сперва певец хора Афонского, потом проживавший у нас на покое в Русском Доме, певший в нашем церковном хоре, умерший и погребенный на нашем кладбище. Эти импровизации Запорожца были очень красивыми и музыкальными, но, конечно, отвлекали от службы, которую я частенько совершал в будний день, заменяя соборное духовенство. У меня на маленьком приходе по будням служб не было.

Запорожец умер во время оккупации, долго проболев. После его смерти ко мне подошла его жена, бывшая, как теперь говорят, «немного с приветом».

- Батюшка, - говорит она мне, - ученые заинтересовались горлом Капитона (действительно, необычным), предлагают продать им его для исследований. Что мне делать? Тревожить покойника не хочется, но, с другой стороны, предлагают деньги на два кило масла по черному рынку… Как мне быть?

Ну, я, конечно, на этот вопрос не ответил, предоставив ей самой право решать. Хотя, честно говоря, в целях науки не видел бы профанации, если бы врачи изучили могучее горло Запорожца.

Как-то на Радоницу, когда кладбище кишело народом, а батюшек для служения панихид было только трое, ко мне подошла одна прихожанка с просьбой отслужить ей панихиду. За мной уже шла толпа также чающих панихиду. Я отслужил…

- Еще здесь, батюшка!..

Народ ворчит, ну, пошли. Так она меня протащила по 12-ти могилам, под все более и более громкие протесты толпы. Последнюю панихиду отслужили у Запорожца. У могилы стояла и вдова. Когда я закончил и сказал, что теперь – всё, и больше служить не буду, так как народ ропщет, вдова Запорожца говорит мне:

- Батюшка! Теперь мне отслужите панихиду!

- Где?

- Да вот на могиле мужа.

- Да ведь я только что служил!

- Так то вы для нее служили, а теперь – для меня!

Тут уж я не выдержал, и хотя всегда был очень сдержанным, все же заметил ей, что служу не ей и не другой, а Богу. Молился о покойном Капитоне в ее присутствии, а если это ее не удовлетворило, пусть служит теперь сама.

Впрочем, отношения у нас остались впоследствии превосходными.

 

София Михайловна Остроумова

 

Она была няней в семействе графа Иллариона Михайловича Воронцова-Дашкова. Во время революции все семейство трагически погибло, и няня сама спасла детей (их было, кажется, пять), и сумела их вывезти за границу. За границей детей приютили родные, а няня, выполнив свой долг, поместилась в Русском Доме.

Ее воспитанники выросли, девочка Мария Илларионовна вышла замуж за сына Великой Княгини Ксении Александровны, князя Никиту Александровича. Михаил Илларионович женился на дочери нашей директрисы Марине Мещерской. А один из младших мальчиков, красавец Ларик, женился на американской миллионерше и иногда приезжал из США на ослепительной машине, белой, изнутри оббитой ярко-красной кожей. Приезжая в Париж, он всегда заезжал к няне Соне и возил ее по окрестным полям на своей изумительной машине. Очень старая няня Соня держала себя с большим достоинством. У нее был сильный тик – тряслась голова, и, так кивая, она ходила целый день по аллеям парка при Доме.

Все ее воспитанники окружали ее трогательным вниманием.

 

Вдова адмирала княгиня Мария Ивановна Путятина

 

Я пользовался особой симпатией княгини Марии Ивановны. Во-первых, я сын адмирала, а ее муж тоже был видным адмиралом Гвардейского Экипажа. Во-вторых, многое в моем мировоззрении ей импонировало, и из снобизма она, как и многие обитатели Русского Дома, отдавала предпочтение мне, а не настоятелю, чудесному отцу Льву. Его находили слишком «простым».

И вдруг у меня – Московская Патриархия, и, что еще хуже – советский паспорт…

Княгиня всегда исповедовалась у меня, а тут вдруг заявила, что больше не может у меня исповедоваться:

- Вы теперь должны будете все мои интимные грехи доносить в ГПУ!

На что я ответил ей:

- Знаете, княгиня, если бы вам было 18 лет, то, может быть, Ваши интимные грехи кого-нибудь в ГПУ и заинтересовали бы. Но ведь Вы не скрываете того, что Вам уже за 80, а в таком возрасте ни интимные, никакие другие грехи Ваши уж никого не заинтересуют…

Но исповедоваться у меня она перестала. Для группы «ультра» стал приезжать священник юрисдикции собора с ул. Дарю.

У княгини Марии Ивановны был несдержанный язык, из-за чего частенько возникали недоразумения. Особенно не ладила она с нашей очень квалифицированной сестрой милосердия монахиней Михаилой (Ковалевской). Как-то в пылу спора она заявила матушке Михаиле:

- Вы не всегда были монахиней!

На что та спокойно ответила ей:

- Но и Вы не всегда были княгиней! – указывая на то, что девичья фамилия Марии Ивановны не имела титула.

В целом же, княгиня Мария Ивановна была хотя и взбалмошной, но доброй женщиной, очень любила наш флот и все, что с ним связано.

 

Екатерина Пименова

 

Заканчивая свою прогулку по Русскому кладбищу Сент-Женевьев-де-Буа, хочу остановиться еще перед одной могилой…

Когда я получил свой первый приход в г. Монруж, довольно скоро у меня появилась новая прихожанка Екатерина Пименова (отчества не помню). Ее приезд в Париж был необычен. Она жила в Советском Союзе, а ее сын Пименов, художник по профессии, жил в Париже с Монруж, недалеко от нашей церкви. Перед войной сын захотел выписать свою маму к себе, для чего и начал нужные хлопоты. Когда все было готово, то было решено, что кто-то в Москве посадит маму в поезд и поручит проводникам, а сын встретит в Париже… Все было задумано хорошо, но на деле вышло иначе. Уже в Варшаве что-то не получилось с пересадкой, и моя старушка с чемоданом, тюком и швейной машинкой осталась на варшавском перроне без денег и знания языка, а билет до Парижа уехал дальше. Полдня сидела несчастная на вокзале, пока какой-то немецкий офицер, немного говоривший по-русски, не заинтересовался старушкой и не направил ее на Берлин. В Берлине он объяснил начальнику станции ситуацию, и старушку направили в Брюссель, только где-то в залог осталась швейная машинка. Вылезя на перрон в Брюсселе, опять-таки без денег и знания языка, старушка сидела на скамье, пока не привлекла внимание какого-то русского… Уж очень «свой» был у старушки облик.

Соотечественник привел старушку в русский ресторан, находившийся около вокзала. Там в ней приняли участие, накормили, обогрели и купили ей билет до Парижа. Она была уверена, что сын ее встречает, но уже было потеряно почти два дня. Приехав в Париж с тюком и чемоданом, старушка пошла «за всеми». Все – вниз, в метро, и она следом… Господь ее хранил. Станция Гар де лст – очень крупный узел, там идут поезда по 6-ти или 7-ми направлениям. Чудом она «за всеми» спустилась, куда надо, по направлению Порт дрлеан, то есть к Орлеанской заставе. Доехала до конца. Там все вышли, и она «за всеми», а уже 11 вечера. У самого выхода метро стоит такси. Она вынула бумажку с адресом и по-русски говорит: «Сынок! Не свезешь ли?», а он по-русски же ей отвечает: «Конечно, с радостью!». И через 10 минут она была у сына, который уже отчаялся увидеть мать, так как опоздание было уже более двух суток.

Быстро узнав, что есть русская церковь, она стала ходить ко мне, а так как мои настроения были ей очень близки (я тоже себя все ощущал недавно из дома), она стала и ко мне домой заходить. Сын на работе, она целый день одна, с соседями не поговоришь. Вскоре на лето мы с детьми должны были уехать в детскую летнюю колонию. Я уговорил ее тоже поехать с нами и устроиться на частной квартире. Помимо детского лагеря, в местечке Эленкур-Сент-Маргерит было много русских, и я был уверен, что она там будет хорошо себя чувствовать. Три года она ездила с нами на летний отдых, а когда началась война, то вскоре ее перевезли в Русский Дом, куда в то время возили много русских престарелых. У нас она и умерла, так и не вернувшись домой: к французам и Франции она так и не привыкла, в Русском же Доме она меньше чувствовала себя оторванной от родной земли.

 

***********

 

Конечно, это только малая часть тех, кого хоронил и на чьи могилки ходил молиться. Но выбирал только самые приметные…

 

 

***********

 

Вспоминаются еще похороны генерала Бэма.

После смерти генерала Миллера во главе Общевоинского Союза стал генерал Бэм. Его жена часто бывала на кладбище и служила панихиды на чьих-то могилках. Меня она очень почитала. Может быть, как адмиральского сына. Когда умер ее муж, его привезли отпевать в наш Успенский храм. Приехал с телом настоятель Галлиполийской Церкви протоиерей Виктор Юрьев. Сразу бросилась в глаза массивная фигура генерала фон Лямпе. Он развил бурную деятельность, шнырял по храму, и в результате отец Виктор несколько сконфуженно сказал мне, что господа офицеры протестуют против моего участия в отпевании в связи с моей юрисдикцией, и, особенно, с моим паспортом. Не желая осложнений около гроба, я без слов снял облачение и простоял все отпевание в алтаре. Никого из присутствующих я не видел и ко вдове усопшего не подходил. На 9-й день вдова приехала на кладбище, просила меня отслужить панихиду на могиле и извинялась за совершенно неуместное поведение офицеров на похоронах. Конечно, отстранять меня от службы в моей же церкви было верхом бестактности. Они имели все возможности отпеть генерала в Париже и без меня, но, видимо, вдова, любившая нашу церковь, просила об этом, не предвидя, какую выкинет штуку генерал фон Лямпе.

Вообще он появился в Париже во время войны. Приехал из Германии, был, конечно, пронемец. Стал сколачивать какое-то объединение и призывать все военные объединения примкнуть к нему. Хотя мой отец не принимал деятельного участия в морском обществе, но все же как старейший адмирал имел там голос. Он посоветовался со мной: как быть? Потом со мной советовался мой дядя барон фон Розен, старейший полковник-кавалергард. В результате ни моряки, ни кавалергарды в это объединение не пошли. Не знаю, чем это предприятие кончилось. Вернее всего, с концом войны пропало. Самого фон Лямпе я видел последний раз на похоронах генерала Бэма.

 

Не могу обойти молчанием и еще один необычный случай. Умерла в Париже от рака одна русская по имени Мария. Умирала она долго и мучительно. Удивительно было, что жизнь еще держится в этом похожем на мумию теле. Ее муж был посредником-антикваром. Когда она умерла, то он невольно вздохнул с облегчением, так как было невыносимо видеть такие страшные страдания близкого человека. Он часто приезжал на кладбище, служил панихиды, и, в общем, держал себя в руках. Но вот какому-то умнику понадобилось «для утешения» вдовца дать ему книжку про случаи летаргического сна. Тут он вспомнил, что его жена, боясь, что ее похоронят живой, просила мужа после ее смерти или проколоть ей сердце, или вскрыть вены на руках, чтобы таким образом увериться в действительности смерти. Было настолько очевидно, что она умерла, что ему просто в голову не пришли ее былые опасения, но теперь, прочитав эту книжку, он стал уверять, что жена его жива и что ее погребли в состоянии летаргии. Он стал совершенно безумным, приезжал чуть ли не ежедневно и все требовал открыть могилу. Но это сделать не так-то просто. Наконец, к 40-му дню он получил разрешение от прокурора Республики на вскрытие могилы. За эти 40 дней он оброс бородой, взор стал совершенно безумным, и казалось, что он совершенно теряет рассудок. В установленный день после получения разрешения он приехал на кладбище, куда просил приехать меня и моего доброго знакомого доктора Владимира Михайловича Зёрнова, чтобы оказать помощь жене после эксгумации. На кладбище уже были могильщики, которые начали копать могилу. Муж привез с собой одежду для жены, какую-то пищу, термос с горячим кофе, фляжку коньяку… Когда могила углубилась, стал отчетливо ощутим запах тлена. Муж все торопил могильщиков, и когда они уже подняли гроб, все требовал немедленного его открытия, «чтобы она не задохнулась». Но гроб вскрывать было нельзя, пока не прибыл полицейский, чтобы снять печали с него. Во Франции каждый раз, когда гроб перевозят из одной комнаты в другую, полиция опечатывает его своей печатью, а по прибытии местный полицейский проверяет, целы ли эти печати.

Меня очень беспокоил один вопрос. Во Франции гробы делают с вертикальными стенками, как ящик, поэтому внутри они более просторны, чем русские, а так как лестницы в старых домах очень узкие, то гроб приходится спускать по лестнице почти вертикально. В этих условиях высохшее тело могло легко сдвинуться в гробу при переноске, и у мужа создастся впечатление, что она мучилась и билась в гробу. «Что мы будем делать с мужем? – спросил я Володю Зёрнова. – Как ему доказать, что тело просто соскользнуло, когда его спускали с лестницы?»

Наконец, полицейский прибыл, снял печать, и могильщики стали отвинчивать шурупы (во Франции не употребляют гвоздей при закрытии гроба, а тихо, бесшумно завинчивают специальные шурупы). Запах тления стал сильнее… Наконец, крышку сняли, и, на наше счастье, покойница, пролежавшая 40 дней в гробу, лежала аккуратно, как ее положили, не шелохнувшись, с венчиком на челе. На лице были ясно видны синие пятна тления. Муж взглянул на нее и каким-то спокойным, даже почти безразличным тоном сказал: «Ну, можете закрывать». Потом он зашел в сторожку при церкви, взял все, что приготовил для возможно живой жены и уехал в Париж. После этого он стал совершенно нормальным, продолжал часто приезжать и служить панихиды на могиле жены, и его глаза приобрели нормальное выражение.

Наступила Пасха… Я служил заутреню и потом литургию в Успенской кладбищенской церкви. После службы вдовец подошел ко мне, похристосовался и сказал: «Вы были около меня в самый страшный день моей жизни… Примите это на память об этом дне», - и протянул мне резной кипарисовый крест, видимо, из его антикварных сокровищ. С одной стороны креста – Распятие, с другой – резное изображение Преподобного Сергия Радонежского. Это – старый парамантный крест Троице-Сергиевской Лавры. Итак, парамантный крест, который я себе купил и который ушел в могилу вместе с матушкой Ольгой Угрюмовой (см. выше), вернулся ко мне. Я ношу его в посту не как парамантный, на что не имею права, не будучи монахом, а как наперсный. Со вдовцом мы продолжали встречаться на могиле его жены, он полностью вернулся к нормальной деловой жизни, хотя и продолжал с любовью чтить память своей жены.

 

 

На главную

 

 

Херсонская епархия УПЦ КП
Украина 73011, Херсон, улнгельса 45
тел: (1038-0552) 43-66-48
моб: (1038-050) 764-84-19
irina@pravoslav.tv

По благословению Архиепископа Дамиана