|
На главную
Отец Николай Сахаров был типичным представителем
дореволюционного духовенства. До революции он был вторым священником
посольской церкви, побывав до этого по окончании Академии псаломщиком в
одной из церквей Германии, кажется, в Дрездене. Там он женился на полунемке, потом был рукоположен и перед самой
войной 1914 года был направлен вторым священником в посольскую церковь
Парижа, какой являлась в то время Александро-Невская церковь на улице Дарю.
Спокойный и невозмутимый, он привык к спокойной церковной
жизни старого времени, когда все прихожане были или посольские
чиновники, или богатые русские, приезжавшие на французские курорты для
лечения или же посещавшие Париж для развлечения. Все они имели, как
правило, много денег, много свободного времени и очень ограниченный
круг духовных интересов. Роль духовенства сводилась, главным образом, к
служению праздничных молебнов в табельные дни, служению литургии «по скору» в воскресенье (в 12 часов посол уже должен
был быть на приеме у Президента республики, и за всякую затяжку службы
клиру сильно влетало). Остальное время, надев штатское платье,
духовенство вело довольно светский образ жизни. Отец настоятель,
которым являлся протоиерей Иаков Смирнов, занимал два этажа одного из
двух флигелей церковной ограды. О. Николай Сахаров, как младший, -
второй этаж второго флигеля (что было более чем достаточно, так как
детей у него не было). В третьем этаже размещался диакон, псаломщики.
Позднее, когда наплыв эмиграции существенно изменил соборный клир, но
третьему священнику о. Георгию Спасскому выделили часть третьего этажа,
а для приехавшего Митрополита Евлогия устроили
жилище на первом этаже, под квартирой о. Николая, вернее, под половиной
его квартиры, так как тут же, в первом этаже, помещались и сторожа.
Когда приехал из Москвы Митрополит Николай Крутицкий,
то Владыка не мог устроить обед в своей более чем скромной столовой, и
трапеза была устроена в квартире о. Николая.
Привыкшие к мирной и спокойной
жизни до революции, члены соборного клира не сразу смогли
приспособиться к наплыву эмиграции, причем ее духовные интересы были
совсем иные, для них непривычные… Богомольцы без пристанища, без
средств к существованию, часто потерявшие все, включая и семью,
страдающие и физически, и морально, они требовательно нуждались в духовной
(да и физической) помощи. Потеряв Родину, семью, все свое состояние и положение,
они искали утешения в церкви, - и тут поначалу духовенство растерялось.
Только постепенно, особенно с приездом третьего священника, отца
Георгия Спасского, церковная жизнь стала налаживаться, приспосабливаясь
к новым условиям, но у членов старого клира все же чувствовалась некая
обособленность.
Служил о. Николай очень благолепно, был хорошим
законоучителем в Русской гимназии, в четверговых школах, но все это
пришло не сразу. Он пользовался уважением как постепенно ставший
старейшим священнослужителем, но такого окружения из духовных чад, как
у о. Георгия Спасского, о. Сергия Булгакова, позднее Архимандрита
Никона (Греве) или о. Александра Елчанинова, мне кажется, у него не было. Он
оставался кафедральным протоиереем посольского типа. Со своими
собратьями он был неизменно вежлив и внимателен, в частности, я всегда
пользовался его расположением. Существовало мнение о том, что о.
Николай черствый эгоист, мало думает о других. Я этого не думал, но все
же был несказанно удивлен, когда много времени спустя
узнал, что именно он платил за моих детей в детском лагере, и
потом платил за моего сына в Русскую гимназию. Мне говорили: «Стипендия
– и все!» А оказывается, это была забота о моей семье
о. Николая, и при этом абсолютно анонимная.
Он был неплохим проповедником, но не без большого пафоса,
выдержанный и здесь, как и во всем. Иногда у него получались камуфлеты… Помню, один человек рассказывает мне: «Пришел я к
о. Николаю в отчаянии: работы нет, за квартиру не заплачено, жена
больна…» О. Николай спрашивает:
- На что же вы рассчитываете?
- Ну, - отвечает, - только на Бога!
Отец Николай сочувственно покачивает головой и говорит:
- Плохая у вас защита!
Бедняга был в полном недоумении, и мне пришлось долго его
убеждать, чтобы он понял, что это просто неудачный поворот речи.
О. Николай всегда был одет с великой тщательностью и очень
холил свою роскошную бороду. Сперва она была черная, потом уж совсем белая.
Как-то раз мы вместе были на именинах. Был о. Николай, был
и соборный регент Николай Петрович Афонский. В конце трапезы Н.П. Афонский и говорит:
- Я преклоняюсь перед выдержкой о. Николая… Были как-то на квартире графини Бобринской,
служили панихиду у гроба ее умершей дочери. Много народу, вокруг гроба
венки, часть искусственных, свечи, жара. Вдруг
от одной упавшей свечи зажегся венок, и сразу вспыхнул тюль, которым
был покрыт гроб. Сзади паника, все бегут, кто-то тушит… только один о.
Николай невозмутимо, как и всегда, продолжает служить панихиду, довел ее до конца… разоблачился и только тогда
спрашивает:
- Борода сильно пострадала?
Конечно, за столом бурный смех, а сам о. Николай сидит и
довольно улыбается.
Не знаю, большая ли роль была его в отделении от
Московской Патриархии. Думаю, он не был идеологом
нового раскола, но уверен также, что за почти полувековое пребывание за
рубежом особой животной тяги к России у него не было, тем более при
наличии жены полунемки, и вот эта его черта
ставила некоторое непонимание между ним и эмигрантами, страдающими от
своего изгнания вольного или невольного. О. Николай был,
пожалуй, последним представителем старого дореволюционного и даже
довоенного духовенства за рубежом.
На главную
|
