|
На главную
Мой первый самостоятельный приход был в
г. Монруж сразу за городской чертой Парижа.
Но мне приходилось обслуживать и близлежащие местечки, не имеющие своих
русских церквей. В одном из таких местечек жил граф Николай Дмитриевич
Татищев. Человек очень церковный, с которым мы
были близко знакомы, так как он посещал иногда наш храм. Его отец, к
этому времени уже умерший, был в свое время ярославским губернатором, а
его мать Вера Анатольевна была урожденная Нарышкина, дочь обер-гофмейстерины Высочайшего Двора, то есть одной
из самых видных дам придворного ведомства. Вера Анатольевна проживала
как пенсионерка в Русском Доме Сент-Женевьев,
и мы были с ней в очень добрых отношениях. Я знал,
что Николай Дмитриевич был женат на графине Капнист (их свадьба была
почти одновременно с нашей, и мы с ним ждали наших невест одним поездом
в апреле 1929 года). Слышал, что Н.Д. женился вновь, но на ком,
не знал, и не спрашивал об этом его мать. В августе 40-го года сразу
после взятия Парижа немцами, когда еще никакой транспорт не действовал,
меня вызвал по телефону Николай Дмитриевич и спросил, могу ли я
приехать к нему (это было км в 50-ти от нас),
так как у него умерла жена. Конечно, я сказал, что сейчас же выезжаю, сел
на велосипед и поехал.
Приехав к Татищевым, я застал там много народу, двух
мальчиков-сироток 5 – 7 лет. Усопшая лежала под иконами, занимавшими
почти всю стену над кроватью, на руках у нее были четки. Мне
рассказали, как сознательно она умирала с именем Иисуса на устах, как
благословила своих деток. Атмосфера была столь трогательной и
умилительной, что я вознесся духом и служил панихиду с особым подъемом.
Потом Николай Дмитриевич спросил меня, смогу ли я приехать завтра,
чтобы совершить на дому чин отпевания. Я, конечно, ответил согласием и
был несколько удивлен тем, что он особенно горячо благодарил меня и
раза два переспрашивал, правда ли, что я приеду и можно ли об этом
объявить. Потом он вызвался проводить меня до околицы и при прощении
еще раз горячо благодарил. Я спросил его в некотором изумлении, почему
он так меня благодарит, когда я только выполняю свой долг? Он мне
ответил:
- Я боялся, что вы откажетесь ее отпевать.
- Почему?
- Да ведь она
некрещеная еврейка!
Тут я изумился окончательно. Мне в голову не могло прийти,
что графиня Татищева, жена столь духовного и церковного человека, может
быть некрещеной еврейкой. Что было делать? Посоветоваться не с кем. Мой
настоятель протоиерей Лев Липеровский тоже
уехал при приближении немцев. Поговорить с Владыкой Евлогием,
жившим в Париже, было невозможно. Телефон туда не действовал, да и
говорить о таких вещах по телефону в условиях немецкой оккупации не представлялось
возможным. После недолгого колебания я все же решил совершить отпевание,
хотя не был уверен в каноничности своего решения…
Я спросил у Н.Д., как же так получилось? И он мне
рассказал следующее.
Из Кишинева, бывшего в то время частью Румынии, в Париж
для учения приехали три сестры – дочери не то раввина, не то кантора,
но словом, из старой патриархальной еврейской синагогальной семьи.
Познакомившись с ними, Н.Д. сблизился с одной из них, и под его
влиянием она уверовала в Христа и решила
креститься. Шел 38-й год. Европа уже пылала в пожаре войны. Чтобы
повидаться с дочерьми, собирались приехать родители из Кишинева,
отчетливо понимая, что немцы очень скоро будут в Румынии, и тогда
родителям, может быть, конец, но уж по крайней
мере, возможность свидания отпадет. Вот Дина и сказала Н.Д.:
- Я не могу начинать свою христианскую жизнь со лжи –
утаить от родителей такую вещь. А сказать им, что я христианка – это
значит их убить. Пусть они приедут, мы попрощаемся и расстанемся, уж
вероятно, навсегда.
Когда родители уехали, история завертелась. Неожиданное
нападение на Францию не дало ей возможности приготовиться к крещению,
потом было бегство пешком с малыми детьми по дорогам Франции, ночевки
под бомбами, под телегами и грузовиками, и возвращение домой с острой
формой скоротечной чахотки.
Вот так она и не успела стать христианкой по каноническому
положению, хотя умерла христианкой по своему углубленному духу.
На другой день я опять приехал к ним на велосипеде.
Совершил с большим духовным подъемом чин отпевания, проводил гроб на
местное кладбище…
Когда наладилось сообщение с Парижем, и я смог приехать к
Владыке. Я рассказал ему, как перенесли мы оккупацию, что произошло и в
Русском Доме Сент-Женевьев-де-Буа и в нашем
детском доме Вильмуассон (они находились друг
от друга на расстоянии в 4, 5 км). Потом я долго не знал, как
начать, и наконец сказал, что сделал нечто
такое, о чем даже боюсь сказать. Он меня долго расспрашивал, и наконец я осмелился сказать, что отпел некрещеную
еврейку. Владыка поначалу сделал строгий вид и спрашивал:
- Как же ты мог? Как? И Евангелие читал? И «со святыми
упокой» пел? И вечную память возглашал? Как же ты это сделал?
Я ему сказал все как было, как она умирала. Потом сказал, что остались две сестры, которые тоже тянутся
к Христу, а я мог бы показать им пример отсутствия любви, и, наконец,
сказал, что не посмел отказать ей в недрах Авраама, Исаака и Иакова, на
которые она имеет больше прав, чем я сам – и по своему происхождению, и
по духовной настроенности. Владыка рассмеялся, привлек меня к
себе на грудь и сказал:
-
Спасибо тебе, мой мальчик, что я в тебе не разочаровался!
- Но, Владыко, - сказал я, - в
метрические книги я ее не записал.
- А вот это уже мудро, - ответил мне Владыка.
Потом я неоднократно спрашивал и архиереев заграничных,
так сказать, синодальной школы, и наших современных советских, и все
мне сказали, что поступил я правильно.
Остается добавить, что сиротки были помещены к нам в
детский дом и долгое время жили у нас, под нашим присмотром. Потом,
вернувшись на Родину, я иногда имел о них сведения. Потом неожиданно
старший из них, Степан, появился у меня в Ярославле. Оказывается, он
работает в Москве во Французском посольстве как атташе по делам
культуры. Он приезжал к нам раза три. Первый раз с женой и тремя
детьми. Старший из них был так похож на Степу тех лет, что, увидев его,
я с трудом сдержался, чтобы не заплакать. А потом один раз он приехал
со своим отцом Николаем Дмитриевичем, которому захотелось повидать
город его юности, губернаторский дом отца на набережной. В нем сейчас
картинная галерея. О его приезде писали в нашей местной газете. Сестры покойной
Дины – одна была схвачена немцами и погибла в лагерях смерти, а что
стало с другой, я не знаю. Последнюю встречу с погибшей Бетси я хорошо помню. Я был у них, она вышла
проводить меня в коридор. Попросила благословения, так как знала, что
положение очень опасное. Немцы вылавливали всех евреев. Я благословил
ее и больше не видел. Через несколько дней ее
забрали навсегда.
На главную
|
